Глава III.Судьба Польши

1. 17 сентября 1939 г.

Германского посла в Москве фон Шуленбурга не удивило, когда в 2 часа ночи 17 сентября 1939 г. он был вызван в Кремль лично к Сталину. Подобные вызовы именно в ночное время были обычными для стиля работы Сталина и его окружения. Более того, германский посол ехал в Кремль с надеждой, что получит наконец от Сталина конкретный ответ, которого он и его правительство ждут уже полмесяца: когда же Красная Армия в соответствии с предварительной договоренностью вступит в Польшу и совместно с вермахтом окончательно «решит польскую проблему». Ведь германские войска успешно продвигаются на Восток, они уже достигли окраин Варшавы и пересекли согласованную линию, разделяющую «государственные интересы СССР и Германии» в Польше по рекам Нарев — Висла — Сан.

Сталин и присутствовавшие в его кабинете Молотов и Ворошилов встретили посла весьма любезно. Ему было заявлено, что сегодня в 6 часов утра советские войска пересекут границу с Польшей на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольского. Посол воспринял эту долгожданную весть с удовлетворением. Далее ему было сообщено, что советские представители, включенные в состав смешанной военной комиссии, прибудут завтра или послезавтра в Белосток. Сталин предложил, чтобы во избежание инцидентов немецкие самолеты с сегодняшнего дня не перелетали в восточном направлении линию Белосток — Брест-Литовск — Львов. Он также сообщил, что соответствующая нота будет вручена польскому послу этой ночью{205}.

Действительно, через несколько часов польский посол В. Гжибовский был вызван к заместителю наркома иностранных дел СССР В. П. Потемкину, который и вручил ему ноту, подписанную В. М. Молотовым. В ней утверждалось следующее. Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. Польша потеряла все промышленные районы и культурные центры. Варшава как столица страны больше не существует. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это означает, что польское государство перестало существовать. Ввиду этого Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей, угрожающих Советскому Союзу. Кроме того, советское правительство [83] не может безразлично относиться к судьбе единокровных украинцев и белорусов, проживающих на территории Польши. Далее было заявлено, что Красная Армия получила приказ перейти границу и взять под защиту население Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно, как говорилось в ноте, советское правительство намерено «вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью»{206}.

Польский посол не мог не обратить внимания на то, что нота содержала ряд неточностей и передержек, и не принял ее. В ответ на соответствующий протест посла Потемкин сказал: «Если нет польского правительства, то и нет польских дипломатов и нет пакта о ненападении»{207}, заключенного между СССР и Польшей еще в июле 1932 г.

Таким образом, с утра 17 сентября 1939 г. на территории Польши в боевом взаимодействии с гитлеровским вермахтом начала действовать и Красная Армия.

С тех пор прошло более полувека. Казалось, времени было достаточно, чтобы максимально полно исследовать эти сложные и противоречивые страницы в истории советско-польских отношений. Но, к сожалению, ни наша, ни польская официальная историография вплоть до последних лет не отреклись от закостенелых стереотипов, которые сформировались в период сталинизма. Советская военная акция в Польше 17 сентября 1939 г. была представлена лишь как освобождение западных украинцев и западных белорусов. Советские и польские историки, к сожалению, оставляли в стороне вопрос о том, что это достигнуто в результате предварительных советско-германских секретных договоренностей, боевого взаимодействия советских и германских войск на территории Польши.

Что же привело нашу армию к такой противоестественной для нее акции? Какие события предшествовали ей, какой политический характер имели действия правительства Польши и советского руководства во главе со Сталиным в те трагические дни?

Конечно, при ответе на эти непростые вопросы нельзя игнорировать тот факт, что русско-польские отношения на протяжении веков развивались весьма сложно. Войны с переменным успехом были обычным явлением в отношениях между нашими странами. После ряда успешных войн с Россией в XVI — XVII вв. в следующем столетии Речь Посполита оказалась в состоянии глубокого упадка, чем не преминули воспользоваться окрепшие и поэтому ставшие неспокойными ее соседи — Пруссия, Австрия и Россия. Во второй половине XVIII и начале XIX в. они трижды делили территорию польского государства. Казалось, Польше пришел конец (finis Polonie). Но в 1918 г. она все же возродилась. Более того, ее реакционные круги развязали войну против молодой Советской России.

В 20—30-е годы советско-польские отношения также не имели стабильного характера — по-прежнему сказывались старые [84] предрассудки и стереотипы. Однако в 1932 г. между СССР и Польшей все же был подписан договор о ненападении, который признавал, что мирный договор 1921 г. по-прежнему остается основой их взаимных отношений и обязательств. Стороны отказывались от войны как орудия национальной политики, обязывались воздерживаться от агрессивных действий или нападения друг на друга отдельно или совместно с другими державами. Такими действиями признавался «всякий акт насилия, нарушающий целостность и неприкосновенность территории или политическую независимость другой стороны»{208}.

23 сентября 1938 г. советское правительство вынуждено было сделать польскому правительству предупреждение в связи с подготовкой Польшей акта агрессии против Чехословакии. В тот же день Москва получила следующий ответ: «1. Меры, принимаемые в связи с обороной польского государства, зависят исключительно от правительства Польской Республики, которое ни перед кем не обязано давать объяснения. 2. Правительство Польской Республики точно знает тексты договоров, которые оно заключало»{209}.

Вместе с тем в конце 1938 г. оба правительства признали, что основой мирных отношений между их странами является договор о ненападении от 1932 г., продленный до 1945 г. Было достигнуто соглашение о расширении торговых отношений и ликвидации возникших пограничных инцидентов{210}. Несмотря на враждебное отношение к Советскому Союзу, польское правительство все же отвергло предложение Германии присоединиться 25 ноября 1936 г. к Антикоминтерновскому пакту{211}.

В начале 1939 г. в очередной раз Гитлер предпринял попытку привлечь Польшу к запланированному им «крестовому походу» против Советского Союза. 5 января 1939 г. министр иностранных дел Польши И. Бек с большой помпой был принят Гитлером в Берхтесгадене. Беку было сказано, что, мол, существует «единство интересов Германии и Польши в отношении Советского Союза».

Германия заинтересована в сильной Польше, ибо, как заявил Гитлер, каждая использованная против СССР польская дивизия означает экономию одной немецкой дивизии. Но договоренность на антисоветской основе как в Берхтесгадене, так и позже в Варшаве достигнута не была. Гитлеру было лишь сказано, что Польша согласна изъять Данциг из ведения Лиги Наций и передать под совместное немецко-польское управление. Бек не согласился участвовать в какой-либо антисоветской акции{212}.

Необходимость существенного улучшения советско-польских отношений приобрела особую актуальность с весны 1939 г. В апреле, как позже стало известно, Гитлер принял решение о военном способе удовлетворения своих агрессивных намерений в отношении Польши. Польское правительство в то время было в целом удовлетворено советско-польскими отношениями. Так, И. Бек 13 мая 1939 г. сообщал польскому послу в Париже, что недавние переговоры Потемкина в Варшаве свидетельствуют о понимании советским правительством [85] точки зрения Польши на характер советско-польских отношений. Бек с удовлетворением отмечал заверение Потемкина в том, что в случае польско-германского вооруженного конфликта Советский Союз будет соблюдать в отношении Польши «благожелательную позицию»{213}.

Но в этот роковой для Польши год позиция ее правящих кругов в отношении Советского Союза была не только явно непоследовательной, но и недобрососедской. Это особенно наглядно проявилось в ходе англо-французско-советских военных переговоров, когда Польша категорически воспротивилась возможности прохода советских войск через ее территорию в случае агрессии Германии. Как известно, эта позиция явилась одной из причин срыва трехсторонних переговоров. Подписанные затем в августе — сентябре 1939 г. советско-германские договоренности имели прямое отношение к судьбам польского государства. В них отмечалось, что граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев — Висла — Сан. А вопрос о существовании независимого польского государства оба правительства будут решать в порядке дружественного обоюдного согласия{214}.

Как видно, сказано ясно и недвусмысленно: СССР и Германия присвоили себе право решать судьбу Польши.

Предвоенная республика Польша была крупным европейским государством. Ее территория составляла 389 тыс. кв. км с населением почти 35 млн. человек, из них около 69 % составляли поляки{215}. Польский народ, который первым в Европе 1 сентября 1939 г. подвергся вооруженной агрессии гитлеровской Германии и, не получив обещанной поддержки от своих западных союзников, вынужден был в одиночестве и, как сказал английский историк Дж. Фуллер, «мужественно до донкихотства»{216}, сражаться за свою свободу и независимость, оказался в особо трудной ситуации. Перед польским государством возникла опасность нового раздела.

Какова же была в эти трагические для польского народа дни позиция Советского Союза?

Как отмечалось выше, воеводства Польши, расположенные восточнее линии рек Нарев — Висла — Сан, в соответствии с секретным протоколом от 23 августа включались в сферу интересов СССР, что, естественно, предполагало вступление на эту территорию советских войск. Дату вступления этих войск определяла советская сторона. Но германская сторона была заинтересована в совместных действиях с войсками Красной Армии с самого начала войны против Польши. В связи с этим приведем один факт для размышлений.

В конце августа 1939 г. в западную прессу просочились сведения о том, что в связи с обострившимся германо-польским конфликтом советские войска отодвигаются от границы с Польшей. Такое сообщение вызвало в Берлине озабоченность и 27 августа Шуленбургу была срочно отправлена телеграмма следующего содержания: «В рамках заключенного договора об обменах нотами в осторожной [86] форме выясните, действительно ли от польской границы отводятся советские войска. Нельзя ли их вернуть, чтобы они максимально связали польские силы на Востоке?»{217}.

Шуленбург в Наркомате иностранных дел СССР все выяснил и сообщил, что вскоре будет опубликовано успокоительное заявление о том, что советские войска не собираются уходить от границы с Польшей{218}. Действительно, опровергая сообщение иностранных газет об отводе от своих западных границ войск в количестве 200—300 тыс. человек, советское правительство 30 августа 1939 г. официально заявило, что, наоборот, «ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР»{219}.

Через несколько дней после начала войны было задержано увольнение красноармейцев, срок службы которых к этому времени истек, а 6 сентября началась скрытая мобилизация военнообязанных якобы для очередных маневров. Формировались управления Украинского и Белорусского фронтов, войска семи военных округов были приведены в боевую готовность.

Теперь, после ознакомления с немецкими документами, становится понятным подлинный смысл советского заявления. Гитлер мог быть спокоен: Сталин выполнит его предложение сковать польские силы на востоке, чтобы облегчить действия вермахта на западе. В то же время Сталин не торопился вводить войска на территорию Польши. Почему?

Во-первых, он хотел психологически подготовить советский народ к восприятию этого неожиданного акта в нужном духе. Чтобы обосновать свои намерения в отношении Польши, руководство СССР прибегало к различным манипуляциям. С начала войны обмен телеграммами между Берлином и германским посольством в Москве стал исключительно интенсивным. Шуленбург сообщил в Берлин, что 5 сентября его вызвал Молотов и заверил, что в определенное время советское правительство «начнет конкретные действия», но это время еще не наступило. Далее послу было сказано, что советское правительство допускает, что в «ходе операций одна сторона или обе стороны будут вынуждены временно перейти линию сфер интересов обеих сторон, но эти случаи не будут препятствовать точному осуществлению принятого плана»{220}.

Ответ Молотова не удовлетворил Риббентропа, и Шуленбург по его поручению постоянно напоминал о желании Берлина: советское правительство должно быстрее решить вопрос о вводе своих войск в Польшу. Молотов объяснил, что оно ожидает дальнейшего продвижения вермахта и тогда сможет объяснить своему народу, что вследствие немецкой угрозы СССР вынужден прийти на помощь западным украинцам и белорусам. Подобное обоснование, продолжал Молотов, успокоит народ, и Советский Союз в его глазах не предстанет в роли агрессора{221}. [87]

Во-вторых, одним из обоснований быстрейшего ввода в Польшу советских войск, по мнению Молотова, мог бы стать факт взятия германскими войсками столицы Польши — Варшавы. Вот почему, как только передовые части вермахта достигли окраин этого города, советский нарком иностранных дел поторопился 9 сентября направить Шуленбургу следующую телефонограмму: «Я получил ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской империи. Молотов»{222}. Хотя, как теперь известно, героическая Варшава вынуждена была капитулировать только 27 сентября 1939 г.

В телеграмме Риббентропа Шуленбургу 9 сентября снова подчеркивается, что задержка с выступлением советских войск, конечно, не помешает выполнению общего плана военных операций в Польше. Однако министр иностранных дел Германии просил передать Молотову, что вермахт будет громить польскую армию повсюду. В настоящее время она уже близка к состоянию разгрома. В сложившейся ситуации немецкому руководству крайне важно знать военные намерения Москвы{223}.

Через несколько дней, 14 сентября, Шуленбург направил в Берлин следующую телеграмму: Молотов сообщил, что «для политического прикрытия советской акции (разгром Польши и защита русских меньшинств) было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши — Варшава. Молотов поэтому просит, чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы»{224}.

И, в-третьих, нельзя не учитывать того обстоятельства, что существовала реальная опасность вмешательства в эти события западных держав. Так, 24 августа, когда Советский Союз и Германия договорились о разделе Польши (хотя в тот день никто еще этого не знал), Чемберлен и Галифакс публично заявили, что Англия будет воевать за Польшу{225}. На следующий день министр иностранных дел Англии Галифакс и польский посол в Лондоне Э. Рачинский подписали пакт, устанавливавший, что стороны будут оказывать друг другу помощь в случае нападения третьей страны. Сталин и Молотов не могли не понимать, чем чревато участие Советского Союза в германо-польском конфликте на стороне Германии. Поэтому советскому руководству необходимо было выдержать время до окончательного выяснения обстановки в Польше.

Возникает вопрос: а знало ли политическое и военное руководство Германии, кроме Гитлера и Риббентропа, о намерении Сталина ввести в Польшу войска и когда это должно было произойти? Вот как отвечает на этот вопрос начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер. В своем дневнике от 31 августа 1939 г. он записал: «Россия производит известные переброски войск (состояние боевой готовности по тревоге!). Не исключено, что русские выступят, если наши войска будут успешно продвигаться вперед»{226}. В записи от 7 сентября указывается: «Русские выступят»{227}. Через два дня [88] новая запись: «Ожидается повышенная активность русских в ближайшие дни»{228}. В записи от 12 сентября Гальдер сообщает, что в разговоре главнокомандующего генерала Браухича с Гитлером было высказано мнение, что «русские, очевидно, не хотят выступать. [Они] хотят взять себе Украину (чтобы удержать французов от вмешательства). [Русские] считают, что поляки будут согласны заключить мир»{229}.

Наконец, 17 сентября Гальдер отметил, что в 2 часа получено сообщение: «Русские двинули свои армии через границу Польши», — а в 7 часов немецкие войска получили приказ «остановиться на линии Сколе — Львов — Владимир-Волынский — Брест — Белосток»{230}.

Таким образом, верховное командование германской армии допускало возможность вступления в Польшу советских войск, но не знало его сроков. Что же касается командиров передовых частей действующей армии, то они совершенно не были ориентированы в общей обстановке и планировали свои действия на глубину до границы с Советским Союзом.

Сталин и Молотов опасались, что вследствие быстрого продвижения германских войск произойдет капитуляция Польши еще до того, как Красная Армия вступит на ее территорию. Таким образом, Советский Союз мог бы опоздать со своим участием в разделе Польши. Эти опасения особенно обострились после того, как 9 сентября германское информационное бюро передало заявление главнокомандующего вермахта генерала Браухича, будто ведение боевых действий в Польше уже не является необходимым. При подобном развитии событий может произойти германо-польское перемирие, после которого Советский Союз не сможет начать «новую войну»{231}. Однако через три дня Риббентроп прислал в Москву успокаивающую телеграмму: германское командование вопрос о перемирии с Польшей не ставит.

Для осуществления операции советское командование создало довольно крупную группировку войск — 54 стрелковых и 13 кавалерийских дивизий, 18 танковых бригад и 11 артиллерийских полков резерва Главного командования. В двух фронтах насчитывалось более 600 тыс. человек, около 4 тыс. танков, более 5 500 орудий и более 2 тыс. самолетов.

Какие же задачи должны были решать войска в ходе акции в Польше? Командующий войсками Украинского фронта командарм I ранга С. К. Тимошенко в приказе отмечал, что «польское правительство помещиков и генералов втянуло народы Польши в авантюристическую войну». Примерно то же говорилось и в приказе командующего войсками Белорусского фронта командарма II ранга М. П. Ковалева. Они содержали призыв к населению повернуть «свое оружие против помещиков и капиталистов», но в них ничего не говорилось о судьбе западных областей Украины и Белоруссии{232}. Объясняется это, видимо, тем, что после Рижского мирного договора [89] 1921 г. советское правительство никогда не ставило вопроса о необходимости воссоединения западных областей Украины и Белоруссии соответственно с советскими Украиной и Белоруссией.

Но в последующих документах отмечалась такая задача войск, как спасение украинского и белорусского народов, над которыми нависла угроза завоевания врагами, подчеркивалась освободительная миссия советских воинов. Правда, советское командование еще не имело тогда ясного представления о возможном поведении польского командования, и поэтому советские войска должны были быть готовы ко всяким неожиданностям. Тем не менее им было приказано избегать бомбардировок населенных пунктов и не допускать никаких реквизиций и самовольных заготовок продовольствия и фуража в занятых районах{233}.

9 сентября Молотов, судя по тексту телеграммы Шуленбурга в Берлин, дал (для будущего советско-германского коммюнике) следующую мотивировку вмешательства Советского Союза в польские дела: «Польша разваливается на куски, и вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым «угрожает» Германия»{234}. Это высказывание Молотова Шуленбург интерпретировал как оправдание советского руководителя перед своим народом за вторжение в Польшу. В «Правде» от 14 сентября была опубликована статья «О внутренних причинах военного поражения Польши», в которой констатировалось, в частности, что угнетение и неравноправие национальных меньшинств стали источником слабости польского государства и внутренней причиной его поражения. Особое внимание обращалось на бесправное положение 11 млн. украинцев и белорусов.

В телеграмме от 15 сентября Риббентроп, однако, выразил неудовольствие утверждением, что Советский Союз защищает украинцев и белорусов от «угрозы Германии». Риббентроп отметил, что подобная мотивация «не соответствует реальным германским устремлениям, которые ограничены исключительно хорошо известными германскими жизненными интересами», и «противоречит соглашениям, достигнутым в Москве». При этом министр иностранных дел Германии предложил свой вариант совместного коммюнике, как было сказано в телеграмме, «с целью политического обоснования акции Советской Армии»: «Ввиду полного распада проживающих в Польше национальностей имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец политически и экономически нетерпимому далее положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них естественный интерес, спокойствия и порядка и урегулирования с этой точки зрения естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов»{235}. Ознакомившись с предложенным Риббентропом вариантом совместного коммюнике. Молотов признал, что в советском варианте [90] была действительно допущена обидная для немцев формулировка, но просил учесть, что советское правительство оказалось в щекотливой ситуации. Оно, «к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не выражал озабоченности о положении своих национальных меньшинств в Польше и должен был так или иначе обосновать перед внешним миром свое теперешнее вмешательство»{236}.

Далее Молотов заявил, что в совместном коммюнике нет нужды и что советское правительство будет мотивировать свои действия тем, что польское государство распалось и поэтому аннулируются все заключенные с ним договоры. Поскольку третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшейся в Польше ситуации, Советский Союз считает своим долгом вмешаться с целью защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно{237}.

В итоге этих согласований в ночь на 17 сентября советское правительство сформулировало упомянутую выше ноту, врученную польскому послу в Москве. В этом документе важно обратить внимание на следующие моменты, которые отсутствовали в предыдущих советских и немецких вариантах коммюнике. Во-первых, ситуация в Польше могла создать угрозу для СССР; во-вторых, если до сих пор в германо-польской войне Советский Союз оставался нейтральным, то в настоящее время, говорилось в коммюнике, советское правительство больше не может нейтрально относиться к этим фактам; в-третьих, признавалось, что единокровные украинцы и белорусы остались беззащитными, но не указывалось, от кого их надо защищать; и наконец, в-четвертых, была сформулирована новая задача Красной Армии: не только взять под защиту украинцев и белорусов, но и «вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью»{238}.

Итак, ранним утром 17 сентября 1939 г. обе стратегические группировки советских войск перешли советско-польскую границу и развернули действия на польской земле, быстро продвигаясь на запад и не встречая сопротивления со стороны польских войск. Как свидетельствует профессор В. М. Бережков, который в составе советских войск 17 сентября 1939 г. вступил на территорию Польши, части Красной Армии заблаговременно получили карты с указанием линии, на которой они должны встретиться с войсками вермахта{239}.

В обращении военных советов фронтов говорилось о необходимости защищать местное население от жандармов и осадников, защищать его имущество, лояльно относиться к польским военнослужащим и государственным чиновникам, если они не оказывают вооруженного сопротивления Красной Армии. Авиации запрещалось подвергать бомбардировкам населенные пункты. Войскам предлагалось уважать и не переходить границы Латвии, Литвы и Румынии. Советские воины, продвигаясь на запад, оказывали местному [91] населению помощь продовольствием и медикаментами, помогали налаживанию местного самоуправления, созданию крестьянских комитетов.

Подавляющее большинство частей регулярной польской армии, в том числе и офицерских училищ, складывали оружие. Солдаты украинской и белорусской национальностей немедленно распускались по домам. Многие солдаты польской национальности вернулись на территории, занятые немцами, чтобы бороться с захватчиками{240}.

Значительная часть населения как на оккупированной немцами, так и на неоккупированной территории, не имея полной информации о положении страны и рассчитывая все же на помощь западных держав, восприняла советскую акцию как удар в спину польским войскам. Однако в Восточной Польше местное население, особенно белорусы и украинцы, как свидетельствуют многочисленные документы и рассказы очевидцев, тепло приветствовало своих советских освободителей. Во многих населенных пунктах проходили митинги, советских воинов встречали хлебом-солью. Среди населения ширились слухи, что советские войска вступили в Польшу, чтобы вместе с поляками, украинцами и белорусами сражаться против немцев. Разумеется, польский народ не знал тогда о секретной советско-германской договоренности, решившей его судьбу.

В оперативно-тактическом плане вступление советских войск в Польшу оказалось для польского руководства неожиданным. Однако оно не объявило состояние войны с Советским Союзом, не сочло возможным рассредоточивать свои силы для борьбы на два фронта и предпочло сражаться только против немецких войск. На границе с СССР, имевшей протяженность 1 400 км, по данным польских военных историков, охрану несли всего 25 батальонов, т. е. на 56 км так называемого фронта приходился один батальон{241}.

Приказ верховного командующего маршала Э. Рыдз-Смиглы гласил: «С Советами в бои не вступать, оказывать сопротивление только в случае попыток с их стороны разоружения наших частей, которые вошли в соприкосновение с советскими войсками. С немцами продолжать борьбу. Окруженные города должны сражаться. В случае, если подойдут советские войска, вести с ними переговоры с целью добиться вывода наших гарнизонов в Румынию и Венгрию»{242}.

Генерал В. Стахевич, бывший в 1939 г. начальником штаба польской армии, в 1979 г. утверждал, что без вступления в Польшу 17 сентября 1939 г. Красной Армии польские войска могли бы еще длительное время оказывать сопротивление вермахту{243}. Подобное утверждение основано на слишком оптимистической оценке обстановки в Польше в то время. К середине сентября наиболее многочисленные и боеспособные группировки польских войск были, к сожалению, разгромлены. В стране царил разброд и хаос. Нормальное управление войсками было нарушено, и даже без вступления Красной Армии Польша потерпела бы поражение. Анализируя эту проблему, важнее было бы исследовать причины, [92] по которым не удалось предотвратить германскую агрессию против Польши, а не то, сколько дней продержались бы поляки, не будь советской акции 17 сентября.

Как же реагировало население Советского Союза на события в Польше? Из донесений Шуленбурга явствует, что советские люди были ими озабочены. Они с тревогой ожидали, что в войну может быть втянут и Советский Союз. Наблюдения Шуленбурга в целом справедливы, но несколько односторонни. Советские люди высказывали не только опасения, но и были горды своей «доблестной Красной Армией», которая отомстила полякам за поражения в 1920 г. и восстановила справедливую границу.

Царившую тогда обстановку в СССР описал в своих мемуарах К. Симонов, который также, по его признанию, встретил советскую акцию «с чувством безоговорочной радости»: «Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы (правильнее «кресы». — М. С.), попытки колонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдававший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войны, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина, — в общем, двадцатый год.

То, что происходило, казалось мне справедливым, и я этому сочувствовал»{244}.

Официальные представители и пресса западных стран, особенно Англии и Франции, осудили советскую акцию. Как справедливо определила Комиссия съезда народных депутатов СССР, Гитлер готовил почву для того, чтобы столкнуть Советский Союз не только с Польшей, но и с Англией и Францией, и «порой наша страна была на волоске от подобного разворота событий, особенно после вступления частей Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину»{245}.

В дни вступления советских войск на территорию Польши отношения Англии и Франции с Советским Союзом действительно [93] обострились. Можно утверждать, что в то время, когда между Германией и западными странами шла «горячая» война, между Советским Союзом и западными странами велась, по существу, «психологическая» война. Правда, уже вскоре после 17 сентября всем британским дипломатическим представительствам было дано разъяснение, что Великобритания не только не собирается объявлять войну Советскому Союзу, но, наоборот, должна оставаться в возможно лучших отношениях с ним. Английской прессе было также предложено прекратить всякую антисоветскую пропаганду.

Население Германии не знало, что вступление Красной Армии в Польшу произошло в соответствии с обоюдной предварительной договоренностью, поэтому событие 17 сентября встревожило немцев, опасавшихся столкновения двух армий. Но они были поражены, когда военная кинохроника показала дружеские встречи солдат и рукопожатие офицеров германской и советской армий.

Действия Красной Армии на территории Польши продолжались 12 дней. За это время советские войска продвинулись на 250—300 км и заняли территорию общей площадью свыше 190 тыс. кв. км «с населением более 12 млн. человек, в том числе более 6 млн. украинцев и около 3 млн. белорусов»{246}.

Используя благоприятные условия, германские войска также наступали в быстром темпе, и через две недели судьба Польши была фактически решена{247}. К 15 сентября 1939 г. в районе Восточной Польши, т. е. восточнее линии Висла — Сан, скопилось 340 тыс. польских солдат и офицеров. Численность многих воинских частей составляла половину штатной. Эти силы располагали 540 орудиями и минометами, 160 противотанковыми орудиями и более 70 танками. В целом эти силы составляли примерно 7 пехотных дивизий, 2 кавалерийские бригады и танковый батальон{248}.

На большинстве направлений германские войска, не дождавшись встречи с советскими войсками на согласованной демаркационной линии, перешли ее и продвинулись далее на восток до 200 км. Так произошло, в частности, в районе Бреста. Здесь 17 сентября 1939 г. танковый корпус генерала Г. Гудериана, сломив сопротивление польских защитников, взял Брест, и лишь тогда войска получили приказ не переходить линию Сувалки, Августов, Белосток, Брест, Сокаль, Львов и Стрый{249}.

Бывший начальник оперативного отдела штаба Белорусского Особого военного округа генерал Л. М. Сандалов неверно излагает события в районе Бреста. Так, он пишет: «Комдив Чуйков, армия которого выдвигалась к Бресту, приказал командиру авангардной танковой бригады С. М. Кривошеину занять Брест и заставить немецкие войска отойти за Буг. В Бресте состоялась встреча Кривошеина с Гудерианом. В ней принимал участие и сотрудник Наркоминдела. Наши представители потребовали от немецкого командования немедленно отвести все немецкие части за демаркационную линию, а подготовленное для эвакуации из Бреста в Германию военное и гражданское имущество оставить на месте. Это требование [94] было принято»{250}. В подобных требованиях не было надобности, ибо все было заранее оговорено.

Позднее в связи с упоминавшимся выше обменом территорий Литвы и Люблинского и части Варшавского воеводств был произведен еще один отход немецких войск. Это передвижение к дважды менявшейся линии государственных интересов на территории Польши было завершено лишь 14 октября 1939 г.{251}

Во время движения навстречу друг другу германской и советской армий имели место столкновения между ними. Так, 20 сентября восточнее Львова немецкая артиллерия подбила несколько двигавшихся в колонне советских танков. 23 сентября части немецкой 10-й танковой дивизии генерала Шааля по ошибке вели на протяжении нескольких часов бой с советской кавалерийской частью. В итоге, по некоторым данным, погибло 2 и ранено 23 советских солдата{252}.

Части Красной Армии в ряде мест вели бои и с некоторыми польскими подразделениями, которые укрывались в лесах в ожидании столкновений между немецкими и советскими войсками. Так, в районе Лашки Муроване они столкнулись с остатками группировки генерала К. Соснковского, двигавшейся в направлении Львова. Часть из них сдалась советским войскам, другая во главе с командующим перешла в Венгрию. Имели место бои у Красне с группой войск генерала В. Орлик-Рюкермана.

Тяжелые бои 20—21 сентября развернулись с польскими защитниками города Гродно. Утром 20 сентября к городу подошли советские танки, но, встретив сопротивление, вынуждены были отойти. Как сообщала 25 сентября «Правда», в городе упорно сопротивляются «банды» численностью около 3 тыс. польских офицеров и жандармов, засевших в крепости, костеле и казармах. Советская артиллерия вела огонь по этим объектам.

Советские танки были обстреляны польской артиллерией на подступах к Львову. Германское командование рассчитывало, что окруженный польский гарнизон Львова под командованием генерала В. Лангнера капитулирует, как только немецкие войска подойдут к окраинам города. 18 сентября немцы предъявили гарнизону города ультиматум о капитуляции. В случае его непринятия они пригрозили разрушить город. Но командующий гарнизоном отказался капитулировать и выслал часть сил навстречу дивизии генерала К. Соснковского, которая пробивалась на помощь городу. 20 сентября стало известно, что дивизия Соснковского была разгромлена.

В это время к городу с востока подходили танковые части Красной Армии, и генерал Лангнер решил сдать город советскому командованию. На встрече с советскими представителями он заявил: «С немцами мы продолжаем борьбу — в городе мы сражались с ними на протяжении 10 дней. Они — немцы, враги всего славянства. Вы же — славяне»{253}.

История сохранила примеры героизма польских солдат и при обороне Брестской крепости. Когда 19-й танковый корпус немцев [95] стремительным броском из Восточной Пруссии 14 сентября 1939 г. захватил Брест, генерал Гудериан не предполагал, что крепость еще будет сопротивляться. Но случилось именно так. На протяжении нескольких дней ее защищали солдаты генерала К. Плисовского. Немцы несли немалые потери. Но в ночь с 16 на 17 сентября поляки оставили крепость и ушли на противоположный берег Буга.

Как рассказывают очевидцы, сразу же после взятия немцами крепости состоялись похороны многих сотен убитых. До весны 1941 г. здесь находилась специальная комиссия, которая отправляла останки немецких солдат в Германию{254}.

В течение нескольких дней продолжались бои между советскими и польскими частями в районе Вильно. 30 сентября развернулся бой польского пехотного полка с советскими кавалеристами в районе Кобрина. Дело доходило до применения гранат и штыковых схваток{255}. Ночью 1 октября в районе Влодавы произошло столкновение польской воинской части с советской танковой колонной. Было повреждено 4 танка. В течение двух недель продолжались стычки в районе Сарны. Около Люблина также произошла стычка. Как сообщил В. М. Молотов, в ходе этих боев 773 советских бойцов погибли и 1 862 человека были ранены{256}. Советские войска взяли более 230 тыс. польских военнопленных и интернированных.

Общие потери польских войск в войне составили убитыми около 66 тыс., ранеными — около 133 тыс. человек. В немецком плену оказалось около 350 тыс. солдат и офицеров{257} (по данным верховного командования вермахта, в плен было взято около 600 тыс. польских солдат и офицеров){258}. Кроме того, многие тысячи польских военнослужащих оказались интернированными в ряде соседних стран. Так, в Румынии на 2 ноября 1939 г. было интернировано более 20 тыс. человек, в том числе 25 генералов, в Венгрии — более 40 тыс. человек, в Латвии и Литве — около 12 тыс.{259}

Начиная с 17 сентября в Советском Союзе была развернута массированная антипольская кампания. С одной стороны, в советской печати подчеркивалось, что польский народ получил право на самостоятельное государственное развитие благодаря победе Великой Октябрьской социалистической революции. Однако правящие круги этой страны установили реакционный режим так называемой санации. Они связали свою судьбу с западными державами, вели антисоветскую политику, отвергали любые предложения с целью создания вместе с СССР и другими странами единого антифашистского фронта. Советские средства массовой информации широко освещали освободительную борьбу польского народа против буржуазно-помещичьего режима в 20—30-е годы.

Но с другой стороны, в публиковавшихся статьях извращались факты, давались неправильные оценки хода боевых действий и поведения польских войск и населения. Так, писатель П. Павленко утверждал, например, будто Польша как государство с 5 сентября «безусловно уже перестала существовать»{260}, хотя известно, что польское [96] правительство эвакуировалось вечером 17 сентября, а гарнизоны Варшавы и некоторых городов-крепостей продолжали сопротивляться до конца сентября.

Предпринималась попытка бросить тень на Польшу и ее народ, прибегая к историческим аналогиям и ссылаясь на высказывания Ф. Энгельса. Так, в журнале «Большевик» была опубликована редакционная статья «Сталинская политика мира и дружбы народов». В ней была приведена следующая цитата из письма Ф. Энгельса К. Марксу от 23 мая 1851 г.: «Чем больше я размышляю об истории, тем яснее мне становится, что поляки — une nation foute (разложившаяся нация), которая нужна как средство лишь до того момента, пока сама Россия не будет вовлечена в аграрную революцию. С этого момента существование Польши не имеет абсолютно никакого rason detre (смысла). Поляки никогда не совершали в истории ничего иного, кроме храбрых драчливых глупостей. Нельзя указать ни одного момента, когда Польша, даже по сравнению с Россией, играла бы прогрессивную роль или вообще совершила что-либо, имеющее историческое значение...»{261}

Далее журнал утверждал, что так же писал и английский государственный деятель, бывший министр иностранных дел Бальфур: польское государство обречено на гибель, ибо поляки никогда не умели самостоятельно управлять государством. Автор статьи ратовал за то, чтобы Англия и Франция согласились прекратить войну против Германии, ибо повод, которым они воспользовались для объявления войны Германии, а именно защита Польши, отпал. «Польское государство разваливалось. И никто, кроме кучки магнатов, об этом не жалеет». Отбросив аргумент о защите Польши, Англия и Франция выдвигают другой — «уничтожение гитлеризма». В статье выражается недовольство тем, что 18 сентября, когда Польша уже фактически перестала существовать, «Таймс» писала в передовой, будто война кончится «поражением гитлеризма, и только этим», так как «Гитлер и гитлеризм... являются непреодолимым барьером для переговоров о заключении подлинного мира», хотя 6 октября Гитлер в речи выдвинул конкретное предложение о созыве мирной конференции для ликвидации войны{262}.

Как не вспомнить, что писал тот же журнал за два-три месяца до описываемых событий! В июле 1939 г. он утверждал, что в настоящее время агрессоры ведут «однобокую» войну, на спине слабых и малых держав, против таких крупнейших неагрессивных стран, как Соединенные Штаты Америки, Англия, Франция. «В этом заключается коренная разница нынешней обстановки по сравнению с обстановкой 1914 года, когда войну начали две империалистические коалиции»{263}.

2. Новый раздел

Предприняв в сотрудничестве с Гитлером акцию против Польши, сталинское руководство СССР нарушило Рижский мирный договор [97] 1921 г. и советско-польский договор о ненападении 1932 г. Оно нарушило императивный принцип международного права: «Договоры должны соблюдаться» (pacta sunt servande), — что квалифицируется как неправомерное деяние. Правда, по международному праву допускается аннулирование договора, если государство-контрагент прекращает существование. Но это же право не признает прекращения существования государства, если его высшие органы продолжают олицетворять его суверенитет в эмиграции, как было с польским правительством.

В соответствии с духом международного права на территорию польского государства не должна была распространяться колониалистская теория так называемого первичного завладения, в соответствии с которой создавалось какое-то подобие правового обоснования включения таких земель в состав территории захватчика. Даже на заре империализма такой захват земель обозначался в науке международного права термином «оккупация»{264}. Принятая СССР и Германией цессия (уступка территории) в Польше и Литве не соответствовала праву наций на самоопределение и другим общепризнанным принципам международного права. Поэтому она юридически не обоснована и носит неправомерный характер.

Расчленение территории Польши в 1939 г. нельзя также оправдать и теорией эффективной оккупации, когда агрессор устанавливал на этой территории реальную власть. Дебелляция в Польше была достигнута силой оружия и без учета воли местного населения. Как известно, советско-польским соглашением от 30 июля 1941 г. советско-германские договоренности, касавшиеся Польши, были аннулированы. В первом пункте этого документа, посвященного территориальным вопросам, было сказано: «Правительство СССР признает советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу»{265}.

Или возьмем утверждение, что вступление советских войск в Польшу вызвано заботой о безопасности Советского Союза, поскольку польская территория могла стать полем для всякого рода случайностей. Но вспомним, что ведь по идее сам советско-германский договор уже «обеспечивал» эту безопасность. Если же наличие непосредственной границы с Германией усиливало угрозу с ее стороны, то зачем же нужно было заключать договор с Германией?

Не в ладах с логикой и объяснение Молотовым призыва воинов запаса в Красную Армию в начале сентября необходимостью принятия «мер предосторожности». Но ведь еще в секретном протоколе предполагалось Польшу расчленить и первоначальную границу установить по Висле. Против кого же были направлены эти меры предосторожности?

Еще дальше в решении «польского вопроса» советское руководство пошло во время переговоров и заключения договора о дружбе и границе 28 сентября 1939 г. В этом документе нет ни слова о праве польского народа иметь свое государство, а объявленное [98] «переустройство» Польши рассматривается только с точки зрения «дальнейшего развития дружественных отношений между народами СССР и Германии». Но мировая история подтверждает, что не может быть настоящего блага для одних народов за счет горя и страдания других.

В Берлине еще в ходе боевых действий возникла идея о возможности создания в качестве буфера где-то в зоне между линиями интересов Германии и СССР «остаточного польского государства». По этому вопросу в своем дневнике генерал Гальдер 7 сентября записал следующее: «Поляки предлагают начать переговоры. Мы к ним готовы на следующих условиях: разрыв Польши с Англией и Францией: остаток Польши будет сохранен; районы от Нарева с Варшавой — Польше; промышленный район — нам; Краков — Польше; северная окраина Бескидов — нам; области (Западной) Украины — самостоятельны»{266}. Как явствует из записи от 10 сентября в указанном дневнике, германское руководство подготовило специальное обращение к населению Западной Украины, в котором обещало ему «независимое государство» под эгидой Германии{267}.

О вариантах расчленения Польши 12 сентября говорил и министр иностранных дел Германии И. Риббентроп. Со ссылкой на Гитлера он заявил, что при таком «решении польского вопроса» можно будет в случае необходимости вести переговоры о заключении «восточного мира». Одновременно Риббентроп не исключал варианта, который предусматривал бы расчленение Польши на отдельные составные части, включая и Западную Украину{268}.

В последующие дни, особенно после вступления в Польшу советских войск, Гитлер несколько уточнил свою позицию по этому вопросу. Выступая в Данциге 19 сентября 1939 г., он, например, говорил: «Совершенно очевидно, что Польша в том виде, в каком она возникла по Версальскому договору, никогда уже больше не воскреснет. Это гарантирует также Россия». Но Гитлер еще не знал, какова же будет позиция Сталина и Молотова по этому вопросу. Шуленбург выяснил это только на следующий день и сообщил фюреру, что Сталин решительно против сохранения польского «остаточного государства» и за раздел Польши по линии рек Писса — Висла — Сан. Одновременно Молотов выразил недовольство тем, что заместитель начальника оперативного управления ОКВ Германии генерал В. Варлимонт показал советскому военному атташе в Берлине карту, на которой было обозначено, что «имперская граница» Германии должна проходить восточнее Львова. Молотов напомнил, что это противоречит советско-германской договоренности, по которой «линия интересов» должна проходить по реке Сан, т. е. западнее Львова{269}.

Во время очередной встречи с Шуленбургом 25 сентября Сталин и Молотов снова отвергли идею польского «остаточного государства», так как в будущем, по их мнению, это «государство» может помешать отношениям между СССР и Германией{270}. [99]

Сперва через Шуленбурга, а затем и в ходе переговоров 28 сентября Сталин пытался обосновать свое негативное отношение к идее «остаточного польского государства». Он заявил: расчленение областей с чисто польским населением неизбежно вызовет его стремление к национальному единству (как об этом свидетельствует вся история Польши), что может привести к трениям между СССР и Германией. Поэтому Сталин был готов передать Германии населенные поляками Люблинское и правобережную часть Варшавского воеводств «в обмен» на Литву{271}.

Таким образом, Сталин предоставил «право» Гитлеру самому решать проблему польского «остаточного государства». В последующие дни сентября и начала октября правители Германии еще несколько раз упоминали об этом «государстве». Последнее упоминание содержалось в речи Гитлера в рейхстаге 6 октября 1939 г. Но уже 12 октября он подписал декрет об управлении оккупированными польскими областями{272}. Это означало окончательный отказ от идеи «остаточного государства».

Решение германского и советского правительств от 28 сентября о разделе территории Польши вызвало серьезную озабоченность польского народа и польских официальных лиц о судьбе своей родины. Так, польский посол в Париже, по сообщению агентства Гавас, назвал советско-германский договор нарушением права польского государства и народа, нарушением международных обязательств и человеческой морали{273}.

Положение польских патриотов усугублялось еще и тем, что существовала советско-германская договоренность о сотрудничестве «в борьбе против польской агитации». Это была не формальная декларация, такое сотрудничество военных властей Германии и СССР в польской кампании, как заявил германский военный атташе в Москве генерал Э. Кестринг, было реальностью и протекало на всех уровнях безукоризненно{274}. Для обсуждения вопроса об установлении линии разграничения германских и советских войск в Польше 19 сентября в Москву прибыла германская военная делегация. С советской стороны в переговорах участвовали Ворошилов и Шапошников.

Генерал Гальдер в своем дневнике от 20 сентября по этому вопросу записал следующее: «Форман [докладывает]: для удовлетворения настойчивых требований Ворошилова фюрер принял решение об окончательной демаркационной линии, о чем сегодня будет официально объявлено. [Она проходит по] р. Писса, р. Нарев, р. Висла, железная дорога вдоль Сана, Перемышль (от Хырова до перевала — неясно). Фюрер хочет, чтобы впереди этой линии не погиб ни один наш солдат»{275}. Было, в частности, установлено, что эвакуация немецких войск будет осуществлена в восемь этапов на протяжении 14 дней и должна быть завершена 4 октября. Между немецкими и советскими войсками был установлен постоянный промежуток в половину дневного перехода{276}.

После того как делегации СССР и Германии провели делимитацию границы между их сферами интересов, к середине октября 1939 г. была [100] осуществлена ее демаркация. Таким образом, протяженность границы между обеими странами увеличилась с 1 446 км (граница с Польшей) до 1 952 км, т. е. на 506 км — от села Мариново (южная точка границы СССР с Латвией) до села Казачувка (северная точка на советско-румынской границе){277}. В итоге Польша была разделена на две части: 48,6 % территории (189 тыс. кв. км) с 62,9 % населения (20 260 тыс. человек) было оккупировано немцами. Остальная часть — 51,4 % территории с 37,1 % населения — была присоединена к Советскому Союзу{278}.

21 сентября был подписан секретный протокол, по которому немецкое командование было обязано обеспечить сохранность и передачу советским войскам всех оставляемых объектов. Было также согласовано, что «для уничтожения польских банд по пути следования советские и германские войска будут действовать совместно»{279}.

Нельзя без горечи вспомнить и еще об одном шаге советского руководства. Он связан с историей исчезновения польской подводной лодки «Орел» в сентябре 1939 г. Построенная в 1938 г., эта подлодка под командованием Г. Клошковского в первые дни войны несла дозорную службу в районе полуострова Хель недалеко от Данцига. В связи с изменившейся обстановкой 14 сентября подлодка ушла в порт Таллинн, чтобы там высадить на берег заболевшего командира. Вскоре 62 члена экипажа были интернированы эстонскими властями. Подлодку разоружили, ее карты и штурманское оборудование реквизировали. 18 сентября подлодка под командованием Я. Грузинского скрытно (и, видимо, не без содействия местных эстонских властей) покинула порт и ушла в неизвестном направлении. Этот случай вызвал необоснованное беспокойство советского правительства, войска которого к этому времени уже действовали на территории Польши. Оно сделало соответствующее представление правительству Эстонии. Объяснения Таллинна были квалифицированы в Москве как «неудовлетворительные», и советское правительство предложило начать переговоры «о мерах обеспечения безопасности советских вод от диверсионных действий со стороны скрывающихся в балтийских водах иностранных подлодок». В сообщении ТАСС от 27 сентября 1939 г. говорилось о возможности того, что «лодку отремонтировали в Таллинне, вероятно, снабдили ее горючим и, таким образом, дали ей возможность бежать». Также допускалось, что «где-то недалеко от эстонских берегов какие-то неизвестные подлодки имеют свою скрытую базу», с которых могут осуществляться диверсионные действия в советских водах{280}.

Нетрудно прийти к выводу, что это была попытка нагнетать обстановку в этом регионе в преддверии ввода советских войск в Прибалтийские республики и еще раз продемонстрировать свою приверженность военному сотрудничеству с Германией.

Мужественному экипажу подлодки в трудных условиях 14 октября удалось добраться до Англии. Подлодка была включена в состав английских ВМС и действовала в Северном море. В мае 1940 г. она [101] патрулировала в районе острова Гельголанд и с задания не вернулась{281}.

Наглядным примером взаимодействия вермахта и Красной Армии в то время может служить и тот факт, что в ходе военных действий в Польше советское правительство разрешило использовать радиостанцию, расположенную в Минске, для наведения германских самолетов на объекты в Польше. Через германское посольство в Москве просьба начальника штаба германских ВВС об этом была передана Молотову утром 1 сентября 1939 г. В соответствующем письме говорилось о том, чтобы радиостанция в Минске в свободное от передач время передавала для срочных воздухоплавательных целей непрерывную линию с вкрапленными позывными знаками: «Рихальд Вильгельм 1.0», а кроме того, во время передачи своей программы по возможности часто слово «Минск». Из резолюции Молотова следует, что было дано согласие передавать только слово «Минск».

Нелишне напомнить и о том, что Г. Геринг в знак признательности за боевое взаимодействие в борьбе против общего врага подарил наркому обороны СССР Ворошилову самолет.

Для осуществления договоренности о совместной борьбе против польского подполья было установлено сотрудничество между германским гестапо и советскими органами НКВД. С этой целью в декабре 1939 г. в городе Закопане, т. е. на польской территории, оккупированной Германией, был создан совместный учебный центр{282}. В ходе военных действий командиры передовых частей германской и советской армий обменивались специальными офицерами связи. В Гродно, Бресте, Пинске и в ряде других городов еще до капитуляции Варшавы состоялись совместные парады (немцы их называли «парадами победы») с участием войск обеих стран. Например, в Гродно парад принимал комкор В. И. Чуйков и германский генерал, а в Бресте — генерал Г. Гудериан и комбриг С. М. Кривошеин.

В конце сентября 1939 г. линия максимального продвижения советских войск на запад проходила, по данным польских исследователей, через следующие пункты: Остроленка, Вышкув, Иодов, Мрозы, Сточек, Радзин, Парчев, Лютерские, Фромполь, Сенява, Пшемысль и до границы с Венгрией{283}.

При оценке действий Советского Союза в Польше в сентябре 1939 г. нельзя абстрагироваться от сложных и противоречивых процессов и от той политики, которую вели органы советской власти в западных областях Украины и Белоруссии в последующий период.

В Западной Украине и Западной Белоруссии в октябре 1939 г. состоялись «выборы» в народные собрания. В связи с этим хотелось бы еще раз сослаться на К. Симонова, который сразу же после прекращения боев на Халхин-Голе как военный корреспондент был откомандирован в Западную Белоруссию и был очевидцем избирательной кампании, проходившей в октябре 1939 г.: «Я ездил по ней (Белоруссии. — М. С.) накануне выборов в народное собрание, видел своими глазами народ, действительно [102] освобожденный от ненавистного ему владычества, слышал разговоры, присутствовал в первый день на заседании народного собрания. Я был молод и неопытен, но все-таки в том, как и почему хлопают люди в зале, и почему они встают, и какие у них при этом лица, кажется мне, разбирался и тогда. Для меня не было вопроса: в Западной Белоруссии, где я оказался, белорусское население — а его было огромное большинство — было радо нашему приходу, хотело его»{284}.

Симонов честно передает свои впечатления от выборов, которые проходили тогда в Западной Белоруссии. Но ему было, видимо, трудно представить себе, чтобы левые силы из местного населения при активном содействии советских гражданских и военных властей могли провести их на более высоком демократическом уровне, чем «выборы» на территории Советского Союза.

Созданные во Львове и Белостоке организационные комитеты разработали специальное положение о выборах. В этом документе, как и в «сталинской» конституции 1936 г., были сформулированы самые демократические принципы: всеобщие, прямые и равные избирательные права для всех достигших 18-летнего возраста, тайное голосование независимо от пола, образования, национальной и социальной принадлежности, вероисповедания.

Но вместе с тем здесь, как и в Советском Союзе, существовала однопартийная система и отсутствовала альтернативность, имело место то же моральное давление на избирателей, не желавших участвовать в выборах, нередко применялись те же угрозы депортации и раскулачивания, лишение избирательного права «потенциальных противников» советской власти.

Несмотря на эти нарушения провозглашенных демократических принципов избирательной системы, активность населения на выборах была довольно высокой. Так, в Западной Украине в выборах приняли участие 4 433 тыс. (92,8 %) избирателей, а не голосовали или голосовали против 400 тыс. человек{285}. В Западной Белоруссии в выборах участвовали 2 672 тыс. (96,7 %) избирателей{286}. Более 90 % избирателей проголосовали за предложенных кандидатов. Итоги выборов показали, что подавляющее большинство населения этих регионов согласилось с установлением советской власти и присоединением к Советскому Союзу.

В конце октября 1939 г. на своих первых заседаниях народные собрания, естественно, единогласно приняли декларации, провозгласившие установление советской власти. Эти органы вышли с ходатайствами в Верховный Совет СССР о воссоединении этих районов с Украинской и Белорусской Советскими Социалистическими Республиками. Пятая сессия Верховного Совета СССР в ноябре 1939 г. удовлетворила эту просьбу.

При оценке итогов выборов неизбежно возникает вопрос: мыслимо ли, чтобы забитые и малограмотные крестьянские массы, проживавшие в наиболее отсталых регионах Польши и никогда ранее не [103] знавшие подлинно демократических выборов, при слабости левых партий, которые к тому же долгое время действовали в подполье, ровно через месяц после вступления советских войск вдруг продемонстрировали неслыханную организованность и высокую политическую зрелость? Видимо, речь может идти не столько о политической зрелости и о любви к советскому строю, сколько о самых прагматических интересах своего существования. Оказавшись между молотом и наковальней, народы этих территорий решили присоединиться к Советскому Союзу, а не к фашистской Германии. Другого выхода им не было дано.

Исключительно важным, вдохновляющим фактором стала идея восстановления национальной государственности (соборности) украинского и белорусского народов. Вокруг этой идеи сплотились самые широкие политические силы — от националистов до коммунистов, хотя они по-разному представляли себе социально-экономическую и политическую сущность идеи соборности и пути ее достижения.

Не исключено, что часть населения, и прежде всего польского, рассматривала свое положение как временное. Германия будет побеждена, и Советский Союз вынужден будет вернуть эти территории Польше. Эта надежда поддерживалась еще и тем, что созданное на Западе польское эмигрантское правительство генерала В. Сикорского не признало ни территориальных изменений в Польше, ни решений народного собрания и Верховного Совета СССР об изменении государственного и общественного устройства страны.

Среди бедных слоев населения расчет на какие-то реформы, разумеется, также присутствовал. Вот почему процесс социально-экономических преобразований, подталкиваемый местными органами советской власти и присланными из восточных районов Украины и Белоруссии советскими специалистами, шел довольно быстро. Так, в Западной Украине только за первые восемь месяцев было создано 100 МТС, 155 колхозов и 31 совхоз{287}. В частности, в Тернопольской области по состоянию на 1939 г. имелось 987 помещиков и около 29 тыс. так называемых кулацких хозяйств, которым принадлежало 368 889 га земли, а также 5 тыс. осадницких (польских переселенцев) хозяйств общей площадью 155 тыс. га. Уже к июню 1941 г. в ходе земельной реформы многие из этих хозяйств были ликвидированы, земля, скот и имущество переданы беднякам. Одновременно, особенно с лета 1940 г., шла и коллективизация, которая по темпам и методам не отличалась от практики начала 30-х годов в Восточной Украине. К 1 июня 1941 г. было создано 38 МТС, 529 колхозов, в которых объединилось 46 525 хозяйств, т. е. около 15 % всех хозяйств области{288}.

Так же быстро этот процесс протекал в Западной Белоруссии, где за те же первые восемь месяцев советской власти было создано 100 МТС{289}.

С первых же дней установления советской власти в этих районах функционировала организованная система репрессий, перекосов [104] в культурной и национальной политике, по отношению к церкви и верующим, диктат партии в духовной сфере. К июню 1941 г. в Западной Украине органы НКВД расстреляли большое количество жителей. После ухода частей Красной Армии только в тюрьмах Львова, Станислава, Дрогобича были найдены тела нескольких сот расстрелянных узников. Массовые казни совершались практически во всех других городах. Жертвой террора пали многие деятели украинской и польской культуры. Преследованиям, моральному и физическому террору подвергались служители греко-католической и украинской автокефальной церкви. Здания храмов закрывались и разрушались. Школьное и высшее образование принимало грубо идеологизированный характер, под предлогом борьбы с украинским буржуазным национализмом из учебных заведений изгонялись многие украинские учителя и преподаватели. Присланные с востока и местные чиновники от культуры проявляли чрезмерное усердие в русификации школ.

Без суда и следствия было депортировано около 10 % населения западных районов Украины и Белоруссии. Особенно высокий процент среди депортированных составляли поляки, которых насчитывалось около 1/3 всего населения{290}. 29 декабря 1939 г. СНК СССР утвердил «Положение о спецпоселениях и трудовом устройстве осадников, выселенных из западных областей УССР и БССР». 2 марта 1940 г. СНК СССР принял новое постановление о выселении членов семей осадников. В мае 1941 г. Берия подписал приказ о переселении всех депортированных из западных районов Украины и Белоруссии на 20 лет в Кустанайскую область Казахстана. Только в мае — июне 1941 г. с учетом депортированных из Прибалтики и Молдавии в Алтайский и Красноярский края, Казахстан, Коми АССР и Омскую область было выселено 95 тыс. человек.

Массовая депортация сопровождалась фактическим геноцидом, ибо смертность среди «переселенцев» составляла 16 %{291}. В ходе этой нечеловеческой и преступной кампании органы НКВД игнорировали элементарные правовые нормы. Достаточно напомнить, что первые жители западных районов Украины и Белоруссии депортировались на основании постановления ЦИК и СНК СССР от 17 июля 1937 г. как «неблагонадежный элемент, проживающий в запретных (пограничных) зонах». Применялся также приказ НКВД СССР от 30 июля 1937 г. о переселении «членов семей троцкистов и диверсантов, которые активно участвовали в антисоветской деятельности»{292}.

«Многие миллионы поляков шести или семи поколений были гражданами России. Но их исторический опыт не входит ни в какое сравнение с теми ужасными акциями, которые совершали советские власти. Около 1,5 миллионов человек из занятых восточных районов Польши были депортированы в Россию. Это были не только поляки, но и польские евреи и частично не угодные властям украинцы. Особым преследованиям подвергались политически активные деятели независимо от их партийной принадлежности». Такую оценку сложившейся [105] ситуации в Польше дает польский историк Вл. Бартошевский{293}.

В свете усиления командно-административных методов управления и прямого террора по отношению к местному населению со стороны органов советской власти уместно выявить, от кого же были освобождены западные украинцы и западные белорусы или кто угрожал их свободе?

Положение этих народов в буржуазной Польше было действительно нелегким. Они страдали от безземелья, многие вынуждены были эмигрировать. Польские правящие круги считали их гражданами второго сорта, не поощряли развития их языка, литературы, национальных обычаев. Польский историк М. Турлейска справедливо указывала, что «земли Западной Белоруссии и Западной Украины, так называемые кресы Всходне, — это была Польша группы Б — отсталая территория с наименьшим количеством промышленных предприятий и с наибольшим количеством неграмотных, настоящая периферия метрополии, лишенная возможности участвовать в определении своей судьбы»{294}.

И тем не менее украинские и белорусские демократические организации при поддержке прогрессивных польских деятелей вели успешную борьбу за сохранение национальной самобытности своих народов, в защиту социальных прав трудящихся, за повышение их жизненного уровня, содействовали развитию различных сельскохозяйственных товариществ, культурных обществ. В то же время западные украинцы и белорусы были хорошо информированы о положении своих братьев в Советской Украине и Советской Белоруссии. Они знали о катастрофическом голоде в 1933 г. и даже старались как-то помочь голодающим, но безуспешно. Советские власти не разрешали принимать продовольственные посылки. В Польше, как и в других странах, были хорошо известны методы проведения коллективизации и индустриализации в СССР, массовый сталинский террор, положение церкви, репрессии против деятелей национальных культур. Сравнивая материальное положение и социальные условия жизни западных украинцев и белорусов с жизнью их единокровных братьев по восточную сторону реки Збруч, вряд ли можно прийти к выводу, что они только по этой причине считали Красную Армию своей освободительницей. Речь может идти прежде всего о том, что население западных районов Украины и Белоруссии знало не только обстановку в Советском Союзе, но и было хорошо информировано о политике фашистов в отношении славянских народов, и особенно поляков. Им была известна напряженная обстановка в западных воеводствах страны, оккупированных гитлеровцами в первые две недели войны. В городе Быдгоще и в других крупных польских городах оккупанты устроили настоящий геноцид по отношению к польскому населению. Украинцы и белорусы не сомневались, что с приходом немецких оккупантов их ждет такая же судьба. Неудивительно поэтому, что массовое бегство населения происходило не от русских к немцам, не [106] с востока на запад, а, наоборот, на восток, навстречу наступавшей Красной Армии — ее рассматривали как меньшее зло в сравнении с грубым и откровенным немецко-фашистским оккупационным террором. В этом смысле и следует понимать освободительный характер советской акции в Польше.

Когда мы отмечаем факт освобождения 11 млн. единокровных братьев — украинцев и белорусов, то невольно возникает вопрос: почему же Сталина как «марксиста-ленинца и пролетарского интернационалиста» не беспокоила судьба 23 млн. поляков, которые с его одобрения и поддержки оказались под жестокой гитлеровской оккупацией? Почему до июня 1941 г. мир ни разу не слышал протеста из Москвы по поводу настоящего геноцида, который устроили фашисты в отношении польского народа? Видимо, потому, что советские власти по указанию Сталина и Берии сами применяли к местному населению жестокие командные методы, проводили массовое «раскулачивание», депортацию целых слоев населения в Сибирь. Все эти меры мало чем отличались от фашистских в оккупированной части Польши{295}.

Преступные и бесчеловечные меры, которые применялись органами и войсками НКВД при содействии местных и центральных органов власти против населения Западной Украины и Западной Белоруссии, встретили вполне понятное сопротивление с его стороны. Многие молодые люди разных национальностей уходили в леса, создавали вооруженные отряды и развертывали вооруженную борьбу против советской власти. Так, еще накануне Великой Отечественной войны в этих районах возникли социально-политические условия для массового народного движения, во главе которого стала Организация украинских националистов (ОУН) под руководством Ст. Бандеры. Братоубийственная война приобрела еще более массовый характер с 1944 г., после освобождения западных областей Украины, и завершилась в 1952 г. поражением ОУН и ее вооруженных сил — Украинской повстанческой армии (УПА).

Жестокая гражданская война на Западной Украине продолжалась долгие годы. Она связала в тугой узел политические, исторические и национальные проблемы, искусственно вызванные в этом регионе Украины.

«Нам понятны исторические причины, по которым справедливые национальные требования народа западных областей Украины приобрели форму крайнего радикализма и терроризма. Это — следствие исторического отчаяния и безнадежности... Вполне понятно, что бандеровская эпопея была жестокой братоубийственной войной на западных землях Украины, где каждая из сторон, какими бы мотивами она ни руководствовалась, проявляла беспощадность. Вот почему народ не хочет ни бандеровщины, ни бериевщины... за бандеровщиной, так же как и за бериевщиной, тянется кровавый след»{296}. Такая оценка ситуации на Западной Украине того времени была дана на XXVIII съезде КПУ в декабре 1990 г. [107]

В свете приведенных фактов неизбежно напрашивается вывод о том, что акция Советского Союза в Польше в рассматриваемое время и последующая судьба народов западных районов Украины и Белоруссии имели неоднозначный характер. Была завершена многовековая борьба народов Западной Украины и Западной Белоруссии за объединение (соборность) со своими братьями соответственно в Надднепрянской Украине и Восточной Белоруссии в единую государственность. Этот акт объективно имеет историческое значение для судеб обоих славянских народов.

Но на какой основе он произошел и какими методами осуществлялся?

В данном конкретном случае он произошел на основе образования «социалистической» государственности. Но ведь если бы этот вопрос решился не «единодушным» голосованием депутатов народных собраний, а всенародным референдумом, то не исключено, что народ предпочел бы иную, демократическую основу построения своей государственности. На практике же «социалистический» строй был навязан народам этих областей извне.

Что же касается применявшихся при этом методов, то они были порождением того сталинского террористического режима, который существовал тогда в Советском Союзе. Насилие и террор скомпрометировали саму идею социалистического выбора.

Важно также обратить внимание и на те международные условия, в которых проходил процесс воссоединения. Эти условия определялись прежде всего империалистическим сговором Сталина и Гитлера с целью раздела Восточной Европы на «сферы интересов», проводившегося насильно, без учета свободного волеизъявления народов этого региона.

Нарушения международного права, на которых базировались советско-германские договоренности, легли также черным пятном и на исторический процесс воссоединения народов Украины и Белоруссии.

Прав советский специалист по международному праву Р. А. Мюллерсон, который при анализе влияния советско-германских договоренностей на судьбу Польши пришел к следующему выводу: «И хотя на территориях, переходящих к СССР, проживало в основном украинское и белорусское население, договор, ставший результатом применения силы против Польши со стороны не только Германии, но и Советского Союза, является как нарушающий императивную норму международного права недействительным с самого начала»{297}.

Полтора года спустя после нападения гитлеровской Германии на Польшу очередной ее жертвой стал Советский Союз. Общая беда сделана народы СССР и Польши союзниками. Солдаты наших стран плечом к плечу сражались против общего врага. Но некоторые моменты прошлого, по выражению польского писателя В. Журховского, сидели в памяти, как осколок. Мы «прикрыли» его завесой молчания, вместо того чтобы «прооперировать» и «удалить». [108]

С тех пор прошло уже более полувека. Но проблема политического характера советской акции в Польше в сентябре 1939 г., ее место в советско-польских отношениях и влияние на современные процессы, происходящие в западных районах Украины и Белоруссии, не потеряли своей актуальности и в настоящее время. Действительно, история еще крепко держит современность в своих железных объятиях.

Дальше