Глава III. Жизнь под бомбами. Дни и ночи Вьетнама

Завершался 1966 год. Более месяца через Индию, Пакистан, Бирму, Таиланд и Кампучию я добирался до Лаоса. И оттуда только летел в Ханой. Прямого авиационного сообщения с Демократическим Вьетнамом из Москвы тогда не было. Путь через Китай для меня, корреспондента «Известий», был тогда закрыт. Можно было добраться теплоходом из Владивостока через Гонконг, но... Вот я во Вьетнаме.

Несколько дней непрерывно лил мелкий дождь. Но сегодня тучи как бы расступились над городом. Солнце ласково заиграло на зеркальной поверхности живописных озер, подсушило тротуары, оживило могучие кроны гигантских ханойских деревьев— сау. Я сидел на лавочке на берегу озера Возвращенного меча и делал дневниковые записи. [74]

День первый. Найден «без вести пропавший»

Ханой— город теперь уже стал военным. Он просыпался еще до рассвета. (Для меня тот репортаж словно навсегда в настоящем времени.)

«Я иду по улицам утреннего Ханоя. По мосту Лонгбиен проносится товарный эшелон. Словно обмениваясь позывными, на реке покрикивают буксиры. На бульварах— нескончаемый поток велосипедистов. Ровно в 5 часов утра промышленные предприятия и учреждения встречают рабочих и служащих. На улицах афиши: «Сегодня вечером в Ханойском Большом театре состоится новое эстрадное представление...»

Но вот завыла сирена воздушной тревоги.

Бойцы отрядов самообороны занимают огневые позиции. Где-то рядом гремят разрывы.

—Бомбят в районе гражданского аэродрома Зиалам,— говорит мне пожилой рабочий с Ханойского механического завода.— 16 декабря 1966 года впервые бомбили мост Лонгбиен (Морской дракон) через Красную реку. Теперь налеты стали ежедневными...»

Удары наносились по самым «невралгическим точкам» ДРВ.

...25 апреля впервые за два с половиной года войны американская авиация подвергла ударам гражданский аэродром Ханоя в предместье Зиалам. Разрушены многочисленные жилые кварталы. В окрестностях столицы разбиты школы и больница. Более ста мирных жителей убито. В этот день в налетах на вьетнамскую столицу участвовало несколько десятков американских самолетов.

Гостиница «Тхонгнят» ("Единство"). Старый французский «Метрополь». Рабочий стол в ханойском корпункте «Известий». Знаю, что ровно в 14.00, как уже многие месяцы подряд, раздастся телефонный звонок. Голос московской стенографистки Риммы Гаспарян или Зои Соломиной повторит знакомые фразы: «Будешь передавать материал? У тебя много? Опять бомбы, сплошная кровь? Война... Давай!..»

Ожидая звонка, поворачиваю ручку транзистора. Ханойское радио передает: «Не прекращаются бомбардировки морских [75] ворот Демократической Республики Вьетнам— Хайфона, металлургического комбината в Тхайнгуене, многих густонаселенных городов ДРВ. В Хайфоне американские самолеты обстреляли английское торговое судно «Дартфорд» водоизмещением в 4 тысячи тонн. Британский флаг на корабле сбит. Обстрелу подверглись машинное отделение и носовая часть судна. Шесть моряков тяжело ранены... Противовоздушная оборона Демократической Республики Вьетнам дает решительный отпор. Над Ханоем сбито четыре американских самолета... В небе Хайфона уничтожено 12 «скайрейдеров».

Настраиваюсь на сайгонскую волну: «Американские самолеты бомбили исключительно военные объекты в ДРВ. У авиации США потерь нет»... Все-таки у журналиста привилегированное положение: иметь разные источники информации, многое видеть и сравнивать самому...

Выключаю радиоприемник. Перед глазами— разбитая школа, больница, разрушенные городские кварталы. И это «военные объекты»?

Записи из блокнота. 25 апреля 1967 г.

«14.00. Передаю корреспонденцию в Москву. Под вечер отправляюсь в небольшую деревушку под Ханоем, там лежат обломки сбитого сегодня американского самолета «Ф-105 «. Взят в плен двумя девушками из народного ополчения тяжело раненный американский пилот Роберт Ларри Уэсткамп».

Я и не подозревал тогда, что само имя летчика составляло развединформацию. Почти тридцать лет спустя мне сообщили, что пилот Уэсткамп значился среди «без вести пропавших». Оказывается, это я его обнаружил.

Рисовые поля. Глубокие воронки. В одной из них— обломки поверженного самолета. В маленькой глинобитной хижине— пилот. Он умер полчаса назад. Передо мной его документы, оружие, снаряжение, таиландские баты, филиппинские песо, американские доллары... Удостоверение личности, выписанное на имя лейтенанта Роберта Ларри Уэсткампа, родившегося 4 июля 1942 года. Военный номер— 3152424. Служил в эскадрилье № 354, которая была размещена на аэродроме Такли в Таиланде. [76]

1942 года рождения. Всего на три года моложе меня... Вспоминается сообщение сайгонского радио: «У авиации США потерь нет».

День второй, 29 апреля. У расчехленных зениток

Предместья Ханоя. За спиной осталась понтонная переправа. Перед глазами, словно змейка, зеленая ленточка дамбы-перемычки. Вокруг изумрудно-зеленые рисовые поля. Жаркое тропическое солнце повисло над головой. Еще десять минут пути. Наконец, погружаюсь в тень небольшой банановой рощицы. На опушке расположилась позиция зенитной батареи. Три дня назад я уже был на этой батарее. Помню, восемь раз только в тот день приняли зенитчики бой с воздушными пиратами. В перерывах между налетами бойцы собирались вокруг солдатского котелка. Ели рис, а затем просто сидели молча. И, казалось, никто не желал нарушать столь драгоценную тишину.

Бойцы умеют ценить тишину, которая наступает не так уж часто. Каждый думал о чем-то своем. Сержант Хунг наигрывал на губной гармошке какую-то мелодию, возможно, сочиненную им самим здесь, на батарее. 20-летний рядовой Диен, удобно устроившись у лафета 57-миллиметрового (китайского производства) зенитного орудия, заканчивал начатое еще вчера письмо своей невесте, которая осталась в далекой деревушке под Донгхоем. Как обычно, Диен писал письмо в стихах, закрывал страничку рукой и чему-то по-мальчишески улыбался. И кто знает, возможно, вот так на бумаге он вел свой самый сокровенный разговор...

15 часов 20 минут. С командного пункта сообщили: прямо по направлению к батарее шло звено самолетов Ф-105. В напряжении замерли у орудий зенитные расчеты. Я укрылся в траншее, приготовил к работе фотоаппарат. Это его время. Ручка прочь!

Хунг отправил в ствол орудия первый снаряд... И первый щелчок фотоаппарата. С каждой секундой самолеты приближались к батарее. Из своего убежища я фотографировал батарею. Передо мной эта горстка людей— единое целое, своеобразное ядро, соединенное великим магнитом, который разные люди называют [77] по-разному: долг, мужество, любовь к родине. А скорее всего— и то, и другое, и третье.

На батарее в ожидании боя каждое мгновение— вечность. Время так обманчиво здесь. Два «Ф-105» пикировали на батарею. «Шрайки»— реактивные управляемые снаряды— взрывались в нескольких десятках метров от крайнего справа зенитного орудия. Но вот один из «Ф-105''— в прицеле Диена. Залп! Прямое попадание. Самолет объят пламенем. Прошло несколько мгновений, и он врезался в гладь рисового поля. Другие самолеты уходят в сторону солнца. Но одна из бомб все-таки угодила в непосредственной близости от зенитки. Бойцов засыпало мокрой липкой землей. Контужен Хунг. Тяжело ранен в ногу Диен. Но отбит еще один воздушный налет...

Санитарка Дао, фронтовая подруга зенитчиков, перевязывала Диена.

—Потерпи, брат. Тебя быстро отправим в госпиталь,— ласково говорила Дао.

—Ничего, до моей свадьбы заживет. Ты ведь знаешь мою Лиен. Как ты думаешь, она будет меня ждать? А вдруг не будет нога? Что тогда?— Затем помолчал немного, сквозь пересохшие губы проговорил:— А бойцам скажи, рана не опасная. Я останусь на батарее до вечера. Работа и мне найдется. Не списывай раньше времени, сестренка Дао! Ладно? Еще повоюем. Вечером отправь, пожалуйста, письмо Лиен. Только смени конверт... На нем кровь...

В тот же вечер, 29 апреля, Диен был отправлен в госпиталь, ногу спасли врачи, а его письмо полетело в далекую деревушку под Донгхоем.

Я вспомнил эту историю, встретив Диена несколько месяцев спустя вновь на этой батарее. Он, как и в тот день, сидел у лафета 57-миллиметрового орудия и что-то писал.

День третий, 1 мая. Секреты ракетной рощи

Мы уже привыкли, что точно в 15 часов 30 минут, когда позволяла погода, американские самолеты появлялись над Ханоем. Так случилось и 1 мая 1967 года. Сирены воздушной тревоги. Небо в кляксах— разрывах зенитных снарядов. Где-то в облаках [78] над северной окраиной Ханоя завязался воздушный бой. Вьетнамские МИГи шли наперехват американских «фантомов» и «скайрейдеров».

Во Вьетнаме я не раз слышал: «Там, высоко в небе, где зенитный снаряд не опасен и уже не может достать вражеский самолет, с противником расправляются ракеты «земля— воздух». Русские, советские ракеты— «тен лыа Лиенсо». Ракеты почти ежедневно поражали вражеские самолеты над всей территорией Северного Вьетнама. В чем «тайна» успехов защитников неба ДРВ? Ее раскрывали передо мной вьетнамские ракетчики.

...В глубине небольшой рощицы высокие земляные валы-капониры. Они похожи на редуты, что строились для обороны в прошлые века. А в центре «редута»— современное оружие— ракеты. На них надпись по-вьетнамски: «Те тао тай Лиенсо», что означает: «Сделано в СССР». Грозное острие направлено в небо.

...На подступах к Ханою— американские эскадрильи. Высота— 3 тысячи метров. Боевая тревога. Ракеты приведены в состояние готовности номер один. В единоборство вступил соседний дивизион. Залп, за ним другой. Одна из огненных стрел устремилась наперерез самолету врага. Американский летчик, обнаружив ракету, делал петлю за петлей, пытался уклониться от нее. Я смотрел на эту адскую погоню. Серебристый треугольник самолета, а за ним— гигантская раскаленная игла. Это трудно с чем-то сравнить. Еще миг— и в небе вспыхивает ярко-оранжевое облако. Цель поражена. «И еще одного нет»,— мелькнула мысль.

А в небе продолжалось единоборство ракет с самолетами. Ловлю себя на мысли: эти беспощадно разящие, управляемые электронным мозгом огненные молнии созданы моими соотечественниками. И здесь, над Вьетнамом, они разят агрессора, защищают мирное, свободное небо. На крыше моего отеля «Тхонгнят» (я говорю «моего», ибо в 1967-м я часто бывал единственным клиентом гостиницы) оборудовал на чердаке что-то вроде наблюдательного пункта, откуда следил «за небом». Однажды я был свидетелем вместе с советским военспецом, полковником Генрихом Балдыновым, как буквально в одном квадрате в небе в течение нескольких секунд один за другим были сбиты сразу три американских самолета. Больше я никогда не [79] был свидетелем такой удачной стрельбы. Это было словно в кино!

...Только за два года боев за Ханой 6-й ракетный полк, в котором я находился, уничтожил десятки американских самолетов. Я узнал об этом из коммюнике Верховного командования Вьетнамской Народной Армии.

—Помню, это было в провинции Ниньбинь в августе 1965 года,— рассказывал мне старший лейтенант Ле Донг, заместитель командира 61-го ракетного дивизиона.— Тогда наше еще молодое ракетное подразделение вступило в первый бой с американскими самолетами. Две ракеты выпустил дивизион, и два самолета врага были уничтожены. Это была первая победа.

С тех пор в нескольких десятках воздушных сражений участвовали ракетные установки 61-го дивизиона. Со временем приходил боевой опыт, улучшалась подготовка личного состава. Уже не стреляли, выключив локаторы. Действовали смело, даже авантюрно. И если смелость города берет, то авантюрность опасна, но бывает нужна в бою... За годы войны дивизион постоянно маневрировал, менял огневые позиции. Где только не дрались ракетчики 6-го полка! Только 61-й дивизион исколесил по ухабистым, разбомбленным дорогам Вьетнама более двух тысяч огненных верст. Этого требовала мобильная тактика современного боя. Умение передислоцироваться— залог успеха в каждом бою.

Во время тяжелых многосуточных рейдов не раз на помощь ракетчикам приходило местное население. Бамбуковыми шестами вытаскивали завязшие в болотной трясине ракетные установки. Ведь не в любую минуту на дорогах найдешь домкрат или другие подъемные средства. А время не ждет. Впереди— новые позиции, новые бои. Не раз с кирками и лопатами приходили на огневые позиции ракетчиков крестьяне близлежащих деревень. Приходили сами, после трудового дня, после бомбовых ударов и жгучего солнца.

Я всегда встречал рядом с позициями ракетчиков отряды ополченцев-пулеметчиков. Дело в том, что американские самолеты постоянно меняли тактику налетов, атакуя объекты, как правило, с различной высоты. Поэтому сочетание зенитно-пулеметного огня с залпами ракетных дивизионов ДРВ, их тесное [80] взаимодействие давали наилучшие результаты. Пулеметчики не «гонялись» за самолетами, а стреляли только в своем секторе, и это создавало плотность огня и могло принести успех.

—Например, сегодня утром,— продолжал Ле Донг,— на экранах локаторов— приближающиеся к Ханою американские самолеты. Сирены тревога. Ракетные установки в состоянии боевой готовности. Открыли шквальный заградительный огонь зенитки, крупнокалиберные пулеметы и даже отдельные стрелки, вынуждая самолеты врага как бы перевалить через своеобразный огневой барьер разрывов. И на этой высоте самолеты представляли собой удобную цель для ракет.

Четко работали молодые операторы Нгуен Тхань Тан и Нгуен Суан Дай. Ракета наведена. Пуск! Прошло несколько секунд— и сбит над Ханоем еще один американский самолет «Ф-4Н»— морской авиации.

Я попросил Ле Донга рассказать о себе. А он, как бы невзначай, перевел разговор на другие темы, с большим удовольствием говорил о своих друзьях-однополчанах. Но с особой любовью он говорил мне о своих коллегах-офицерах из Советского Союза. Но писать об этом в те времена мы не могли ни одного слова. Военная тайна. Если бы и передали по телефону через весь свет в Москву, то там бы за такое сообщение по головке не погладили. Расшифровывался бы объект и люди.

А теперь все некогда «засекреченные» передо мной...

...Книга эта уже была близка к завершению, сдана в набор. Но вот как-то утром мне позвонил вездесущий организатор и друг Николай Николаевич Колесник, Председатель Президиума Межрегиональной общественной организации ветеранов войны во Вьетнаме (я состою ее членом с момента создания) и спросил: «Сможешь приехать в Институт военной истории Министерства обороны РФ на Университетский проспект, 14, в Москве? Проводится научно-практическая конференция на тему о «советско-вьетнамском военном и экономическом сотрудничестве в годы агрессии США против Вьетнама (1964— 1973 гг.). Выступят бывший советник— посланник Евгений Павлович Глазунов (мой еще институтский друг), профессор, генерал-полковник в отставке, бывший старший группы советских военных специалистов во Вьетнаме 1972-1975 гг.; председатель Совета [81] Союза ветеранов войск ПВО Хюпенен Анатолий Иванович; старший представитель группы 4-го Главного управления МО во Вьетнаме генерал-лейтенант Воробьев Марк Иванович; командир дивизиона зенитно-ракетного полка (ЗРП) во Вьетнаме 1966-1967 годов, ныне генерал-лейтенант Белоусов Владимир Алексеевич; командир ЗРП полковник Заика Анатолий Борисович; полный кавалер ордена «Боевой подвиг» 3-х степеней СРВ Шавкун Иван Петрович; начальник медслужбы ЗРП зоны «В» во Вьетнаме, заслуженный врач РФ, полковник медслужбы Назаренко Евгений Тихонович и др. Будут ракетчик Валерий Куплевахский, дипломаты-советники Лещев Спартак Иванович, Шестопалов Лев Николаевич, Зуев Владимир Андреевич, наша боевая подруга Лидия и многие другие...

...Конференц-зал Института заполнен до предела. Нас более сотни не просто ветеранов локальных военных конфликтов, а именно участников отражения агрессии США во Вьетнаме.

О многом теперь мы говорили открыто... Я вспомнил о разговоре с капитаном вьетнамских ракетчиков на боевой позиции. Когда-то все это было тайной...

—За 1965 год в небе ДРВ было сбито 800 американских самолетов,— говорил Е.П. Глазунов.— Численность американских войск в Южном Вьетнаме увеличилась за год с 30 тысяч человек до 200 тысяч, то есть почти в 7 раз. Кроме того, у берегов Вьетнама были сосредоточены 56 тысяч моряков и летчиков на кораблях 7-го флота. К этому следует добавить войска союзников США— южнокорейцы, австралийцы, таиландцы и новозеландцы (их численность— 25 тысяч человек— быстро возрастала и вскоре была доведена до 75 тысяч человек). Численность войск сайгонского режима превышала в 1965 году 600 тысяч человек. (Американские специалисты определяли тогда численность Вьетконга, то есть патриотических сил, в 230 тысяч человек.) Американцы использовали в 1964-1967 годах более 50 типов и модернизаций новейших самолетов и вертолетов.

Самыми разрушительными были налеты сначала в 1968 году, а затем с 18 по 30 декабря 1972 года. Тогда за 12 дней США потеряли более 80 самолетов, в том числе «В-52».

—Достойный вклад в победу вьетнамского народа внес Советский Союз,— говорил Е.П. Глазунов.— В тс военные годы [82] советская помощь Вьетнаму составляла примерно 1,5 млн. рублей, или, по оценке американских специалистов, около 2 млн. долларов в день. За годы войны во Вьетнаме работало более 22 тысяч советских людей. Ратный труд наших специалистов был высоко оценен правительством ДРВ— практически все наши специалисты были отмечены правительственными наградами Вьетнама.

Советские военные специалисты, как и наши ракеты, стали прибывать в ДРВ весной 1965 года, а 25 июля совместные боевые расчеты уже вступили в первый бой и сбили три американских самолета. В те годы советская печать ничего не писала на эту тему, но в США и в других странах хорошо знали, что ПВО ДРВ оснащена советской военной техникой. Газета «Красная Звезда» в декабре 1966 года впервые опубликовала корреспонденцию, в которой говорилось, что «небо ДРВ охраняют ракеты и истребители, сделанные советскими людьми». ("Красная Звезда», 21.12.1966 г.)

Когда в июне 1967 года над Северным Вьетнамом был сбит 2000-й американский самолет, Министерство обороны ДРВ направило советским военным специалистам приветствие, в котором выражало благодарность за их самоотверженный труд, за вклад в укрепление дружбы и солидарности между народами двух наших стран. Несколько позднее в связи со второй годовщиной ЗРВ— зенитно-ракетных войск ДРВ газета «Нян Зан» писала, что ЗРВ вместе с другими родами вооруженных сил успешно защищают воздушное пространство ДРВ. Каждый вьетнамский, да и иностранный читатель хорошо понимал, что этот самый современный род войск был создан в ДРВ при активной помощи Советского Союза, советских военных специалистов. В изданной в Нью-Йорке в 1968 году книге с любопытным названием «Вьетнам: как мы там увязли, как нам оттуда выбраться» ее автор, известный специалист по Вьетнаму Дэвид Шенбрун, отмечал большое значение советской военной и экономической помощи Вьетнаму: «Большинство грузовиков, зениток, ракет и самолетов,— писал он,— советского происхождения».

—В 1965-м,— говорил генерал-лейтенант в отставке Марк Воробьев,— Советский Союз стал поставлять войскам ПВО ДРВ зенитно-ракетные комплексы (ЗРК) СА-75М «Двина». [83]

Зенитно-ракетные части впервые вступили в бой 25 июля 1965 года, сбив за день три самолета. Вскоре зенитно-ракетные войска (ЗРВ) стали главной силой объединенных войск ПВО и ВВС Вьетнама. Они закончили войну крупной победой, сбив в районе Ханоя с 12 по 29 декабря 1972 года 31 стратегический бомбардировщик «В-52».

Правительство ДРВ по итогам войны дало своим зенитно-ракетным войскам наивысшую оценку— им присвоено наименование «Род войск— Герой».

С 1965 по 1972 год в ДРВ было поставлено 95 ЗРК и 7658 ракет. К концу войны (на январь 1973 года) ушло в расход плюс боевые потери и неисправности 6806 ракет. Боеготовых комплексов осталось 39.

ЗРК СА-75М «Двина» был первым мобильным комплексом. Его головной разработчик— НПО «Алмаз» (генеральный конструктор А.А. Расплетин), разработчик ракеты— МКБ «Факел» (генеральный конструктор П.Д. Грушин). Заказ и поставки осуществляло 4-е Главное управление Минобороны (начальник генерал-полковник авиации Г.Ф. Байдуков). Об этом генерал М.И. Воробьев сообщил и на 108-й странице журнала «Военный парад».

Ко времени вьетнамской войны этот комплекс относительно к уровню ЛТХ (летно-технических характеристик) боевых самолетов США имел невысокие характеристики. Однако вначале успешно сбивал американские самолеты тактической и палубной авиации. В 1965 году расход ракет бьи минимальным— 1-2 ракеты на сбитую машину. Сказывался фактор внезапности.

Чтобы снизить потери, американцы стали приспосабливаться к обстановке, принимая, по мере выявления слабых сторон ЗРК «Двина», меры сначала тактического, а затем и технического порядка: подход к объектам бомбометания на малых высотах, маневрирование в зоне огня, более интенсивные радиопомехи прикрытия (с самолетов— постановщиков помех ЕВ-66). Все это дало заметные результаты. К середине 1966 года на один сбитый самолет в среднем расходовалось уже до 3-4 ракет. К 1967 году американцы разработали и установили на ударные самолеты аппаратуру радиопомех для ЗРК на частоте канала визирования цели, что привело к значительному снижению эффективности стрельб. [84]

—Еще более сложные условия для ЗРК создались к концу 1967 года, когда американцы на ударные самолеты стали устанавливать аппаратуру помех по ракетному каналу, от воздействия которой в ряде случаев ракеты не «брались « на управление и падали,— говорил М.И. Воробьев.

В целом эффективность ЗРВ снизилась и в результате огневых ударов по позициям ЗРК. Бросали фугасные и шариковые бомбы, били снарядами типа «шрайк».

Со стороны ПВО меры по поддержанию достаточной эффективности ЗРК. принимались по двум направлениям: по тактическому— путем обработки способов боевого применения ЗРК, соответствующих изменявшейся тактике действия авиации, и техническому— путем модернизации некоторых систем комплекса с практической доработкой аппаратуры непосредственно в войсках. Новые комплексы поставлялись уже в модернизированном варианте, применялись и принципиально новые решения, найденные с учетом боевого опыта. Например, была введена схема «ложного пуска» ракеты.

—Проанализировав неудачные стрельбы в декабре 1967 года, когда после пуска многие ракеты не брались на управление и падали,— отмечал М.И. Воробьев,— наши специалисты пришли к выводу, что причиной может быть только радиопомеха на частоте ракетного канала. Да и вьетнамцы сообщили, что в конце ноября— начале декабря 1967 года на ударные самолеты США была установлена аппаратура радиопомех, «против обнаружения и против ракеты, когда она взлетает». Сразу же после этого, с разрешения командования, на одном из комплексов во время налетов (комплекс при этом не стрелял) наши конструкторы проанализировали помеховую обстановку по экранам станции наведения ракет (СН Р) и приборам и осуществили отстройку от частоты помехи. По результатам этого эксперимента в КБ в Москве была срочно выполнена опытно-конструкторская разработка, подготовлены техническая документация и детали для доводки аппаратуры. Тем временем шла война...

С 1967 года во Вьетнаме находилась научно-исследовательская группа (из представителей заказывающего управления МО, НИИ, полигона ПВО и КБ промышленности). Она не только анализировала [85] результаты стрельб и конкретные условия, но и проводила оперативные эксперименты по обоснованию некоторых технических решений, например по повышению помехоустойчивости ракетного радиоканала, по выбору варианта новой боевой части ракеты.

При подведении итогов войны, встречаясь с делегацией из Союза и руководством группы советских военных специалистов, министр Национальной обороны ДРВ генерал армии Во Нгуен Зиап 7 февраля 1973 года в Ханое сказал так: «Если бы не было ханойской победы зенитно-ракетных войск над «В-52», то переговоры в Париже затянулись бы, а соглашение не было подписано. Другими словами, победа зенитно-ракетных войск— это и политическая победа».

А вот какие воспоминания нам оставил другой практик, командир среднего командного звена Анатолий Борисович Заика. Итак, слово полковнику в отставке Анатолию Борисовичу Заике.

—248-й зенитно-ракетный полк Вьетнамской Народной армии,— рассказывал он на конференции,— приступил к боевым действиям, не пройдя полный курс подготовки. Обучали его боевой состав специалисты Бакинского округа ПВО. Это были в подавляющем числе строевые офицеры и солдаты, два-три офицера-преподавателя Орджоникидзевского училища ПВО. Вместо обучения по годичной программе полк через три месяца получил приказ о выходе на боевые позиции с задачей ведения боевых действий и продолжения обучения. На формирование, вооружение полка ушел август. В сентябре 1965 года уже все дивизионы были на боевых позициях. Выходили на позиции поочередно, по мере готовности. В самые сжатые сроки подготовили ЗРК. Провели слаживание расчетов.

Руководил формированием полка полковник (с октября 1965 года генерал) Баженов Николай Васильевич— начальник группы советских специалистов (тогда майор Заика Анатолий Борисович— главный инженер группы).

Сказывался большой опыт организаторской работы Баженова Н.В.— участника Великой Отечественной войны. С вьетнамской стороны полк возглавил полковник Хой— участник, наверное, всех войн, которые вел вьетнамский народ за свое [86] освобождение, а также участник корейской войны. Высоко образованный, выдержанный, практичный человек, он постоянно совершенствовал свои знания. Офицерский состав полка был достаточно грамотным. Многие владели русским языком, так как обучались в Советском Союзе, имели опыт ведения боевых действий в период первой войны Сопротивления с французами.

—Тактика применения ЗРК первое время была примерно следующей,— говорил полковник.— После проведения месячных регламентных работ дивизионы выходили на боевые позиции поодиночке под прикрытием зенитных пушечных батарей. Создавалась смешанная группировка, различная по численности. В зависимости от прикрываемого объекта и важности выполняемой задачи. Все делалось скрытно, с мерами предосторожности и возможной маскировки, скрытости перемещения и занятия позиций. Эта тактика приносила свои положительные результаты. Она запутывала американскую воздушную разведку, давала возможность наносить неожиданные эффективные удары по воздушным группировкам, держать их в постоянной напряженности; заставляла тратить значительное количество сил, средств на разведку, обеспечение выполнения воздушной операции, то есть практически увеличивалась «сопротивляемость ПВО ДРВ».

Получила достаточно большое применение тактика засад, «партизанских ловушек» в воздушном бое. В засады выходили как смешанные группировки, так и одиночные ЗРК.

Засады устраивались вблизи объектов, которые чаще всего подвергались налетам американской авиации или на возможных маршрутах полета авиации противника. Смысл засад-ловушек заключался в следующем: скрытно создавалась достаточно мощная зенитно-артиллерийская группировка. К ней присоединялся ЗРК, который при появлении целей открывал огонь. После завершения боя ЗРК покидал позицию, которая маскировалась под действующую. Группировка замирала в ожидании, и чаще всего ожидание было ненапрасным.

Американская авиация использовала все возможные способы для уничтожения ЗРК и прилетала с целью уничтожения зенитно-ракетного дивизиона. Расплата была жестокой, на атакующие [87] на малой высоте самолеты обрушивался шквал огня. Сбивали два-три самолета, иногда и больше. Очень гордились в случае успеха подобным боем.

Приведем еще один пример засады. Перед началом налетов над горами Северного Вьетнама появлялся самолет-корректировщик, хорошо охраняемый истребительной авиацией. Прилетал он из Таиланда. Кроме руководства полетами американской авиации он осуществлял постановку активных помех. Одним словом, досаждал он всем здорово. Командование ПВО и ВВС ДРВ поручило командованию 248 ЗРП устроить засаду на этот самолет. Первоначально эта задача казалась авантюрной. Много было трудностей. Каждый день вьетнамцы выезжали на рекогносцировку, нашли небольшое плато, на нем разместили радиотехническую батарею и две-три пусковые установки. Кабины радиотехнической батареи поставили вплотную друг к другу под развесистым деревом. Пусковые с ракетами стояли под другими деревьями на самых минимальных расстояниях. Затаились и ждали. Но дождались и сбили этот самолет!

—Как затащили комплекс в горы? Дороги к тому плато не было. Это вторая сторона воинского успеха. Никак американцы не могли ожидать нахождения здесь наших ЗРК,— продолжал полковник Заика.

Необходимо признать, что успехи в воинском деле всегда, в той или иной мере, сменяются неудачами. После первых побед начались бои с переменным успехом. Американцы не дремали. Разработали удары по дивизионам, стали применять атаки на малых высотах, на самолетах появились устройства по предупреждению о входе в зону излучения ЗРК, ставились активные помехи, отрабатывались противоракетные маневры. Стали применяться самонаводящиеся по радиоизлучению ракеты «шрайк». Началась борьба умов. От солдата-оператора РС, офицера наведения, стреляющего— командира дивизиона, до центральных конструкторских бюро— разработчиков техники.

—В этих условиях решающим становились,— полковник загибал пальцы,— первое: опыт и мастерство стреляющего, его [88] выдержка и смелость. Второе: мастерство офицера наведения, его выдержка и слаженность всего расчета операторов РС. Третье: мастерство и слаженность расчетов радиотехнической и стартовой батарей.

Боевое мастерство содержит многие составляющие. Вот пример.

Для обороны железнодорожного моста через реку Красная в районе города Хайзыонг была создана довольно сильная зенитно-артиллерийская группировка. В ее составе действовал и наш зенитно-ракетный дивизион. Дела с боевой работой в дивизионе не ладились. Это вызывало беспокойство вьетнамского командования, беспокоило и нас. При проверке выяснилось, что необходимо заменить стреляющего. Знающий, хорошо подготовленный офицер в боевой обстановке был нервозен. Это передавалось всему расчету.

Срочно сменили стреляющего. Выбор остановился на капитане Ю.П. Богданове. Юрий Петрович как вошел в кабину «У» в понедельник, так и вышел из кабины, наверное, только в субботу. Пищу ему носили в кабину. Но дело не в пище, а в том, что он сосредоточился полностью на боевой работе и заставил весь боевой расчет работать с полной отдачей сил. За три дня дивизион сбил 5 самолетов. Моментально изменился облик солдат. Казалось, изменился воздух на позиции дивизиона, в нем присутствовала победа. За эти бои Юрий Петрович был представлен к награде и вторично награжден орденом Красной Звезды. Скупились наши начальники на награды. Но не в этом суть. В последующем Богданов Ю.П. командовал бригадой, корпусом, окончил Академию генерального штаба, работал в Генеральном штабе.

Еще один пример. Нас основательно донимали удары по дивизионам с малых высот. Зона действий полка— Северный Вьетнам. Географически это— гористый район. Возможностей для скрытого подхода к боевой позиции— хоть отбавляй. Майор Терещенко А. Г. с наиболее опасного направления посадил на горке солдата с телефоном. Наказ один: «Не прозевай налета с этой стороны! Заметишь— звони! Трубку привяжи к уху». Привязали трубку к уху и другому солдату, который сидел в кабине «У» недалеко от командира. Нехитрая выдумка, простое исполнение, [89] а цель была достигнута. В момент, когда дивизион готовился открыть огонь по цели, приближающейся с севера, последовал доклад наблюдателя: «Цель рядом, идет на дивизион!» Последовал мгновенный разворот антенн, поиск, захват цели, пуск. Цель была уничтожена. Снова переброс антенн, и хватило времени обстрелять цель, идущую с севера.

Характерный бой провел 2-й дивизион под командованием подполковника Лякишева И.А. 17 октября 1965 года. Позиция дивизиона была в предгорье. Углы закрытия, особенно с севера, были большие, в инженерном отношении позиция не была оборудована, имелись только щели для укрытия личного состава.

Дивизион обнаружил цели на севере и по ним готовился открыть огонь. Неожиданный удар нанесли самолеты на малой высоте с Юга. Загорелся дизель, кабина РВ, повреждены три ракеты и столько же пусковых. Имела повреждения СНР (станция наведения ракет). По приказу командира капитан Петров Ю.К. стал восстанавливать СНР, тушить пожар в кабине РВ, стартовики подготовили две пусковые установки. Буквально через несколько минут дивизион готов к бою двумя каналами. Выходят в эфир и видят, как на них с севера идут самолеты противника. Капитан Петров Ю.К. открыл огонь. Дивизион сбил два самолета. Американцы отказались от дальнейших попыток атаковать дивизион. В этом бою был смертельно ранен рядовой Смирнов. Вот пример, в каких условиях велось обучение вьетнамских ракетчиков.

Командование ПВО, ВВС ДРВ и наше руководство приняли решение считать подготовку специалистов стартовых батарей законченной и допустить вьетнамских ракетчиков к самостоятельной работе, оставив для помощи одного офицера-стартовика на правах командира батареи.

—Вслед за поставками ЗРК— зенитно-ракетных комплексов— СА-75 встала проблема о их доработке и ремонте в условиях ведения боевых действий, тропического климата и т.д.,— вступил в беседу седой бородач, толстяк и весельчак Иван Петрович Шавкун.

Эту группу доработчиков возглавили: полковник-инженер Иван Ильич Ермоленко— от военных, Иван Петрович Шавкун— от специалистов промышленности. Специалисты были [90] подготовлены не только для проведения доработок, но и для восстановительного и агрегатного ремонта. Были включены специалисты с учетом восстановления и ремонта антенных блоков, заправочного оборудования систем контроля, борта ракеты. Прежде такие работы не проводились ни во Вьетнаме, ни в других странах.

День четвертый, 7 июля. Истребители. Сбит над Ханоем

Не знаю, почему, но с детства меня тянуло на аэродром. Я жил среди летчиков эскадрильи, а затем полка «Нормандия— Неман», встречался со многими пилотами во время Отечественной войны, лично знал генерал-майора Захарова и его коллегу— француза Пьера Пуйята из «Нормандии— Неман». (С генералом Пуйятом я встречался уже в Москве в 1965-м, когда он приезжал в качестве руководителя одной торговой фирмы.) Я не раз с тревогой следил за ходом воздушных боев вьетнамских асов в небе Ханоя. И сейчас, направляясь на один из военных аэродромов, переживал знакомое волнение.

Вечерело. Багровое небо над Красной рекой. То там, то здесь из-под воды выступали верхушки деревьев, затопленных разлившейся рекой. Они чем-то напоминали мне раздувшиеся паруса рыбацких шаланд. Паром преодолевал быстрое течение. И в это время над головой пронеслась четверка истребителей МИГ.

—Наши возвращаются на аэродром. Идут на посадку,— вглядываясь в небо, объяснял мне комиссар энского авиационного полка Лай.

Каждый день с утра до позднего вечера в небе над Ханоем истребители-перехватчики несли свою воздушную вахту, охраняли столицу от налетов американской авиации... И сейчас, когда я подъезжал к военному аэродрому, мне вспоминались последние сводки: «На подступах к Ханою в воздушном бою авиацией ДРВ сбит американский самолет «Ф-4»...»

...Прошло три года с тех пор, как был создан авиационный полк комиссара Лая. За это время более 60 боев провели летчики, сбили 66 американских самолетов, 12 мая 1967 года во время массированного налета на Ханой молодой пилот лейтенант Хоанг [91] сбил самолет «Ф-4», пилотируемый полковником Норманом. Лай протягивает мне военный билет Нормана под личным номером 26772. Американский полковник успел провести всего три вылета на Вьетнам. Перед ним была поставлена задача изучить тактику воздушного боя в условиях ДРВ. Теперь его «билет»— трофей Лая.

—Вот и изучил,— улыбнулся Лай.— Мне довелось говорить с Норманом. Полковник, кажется, многое понял. Что он расскажет в Америке после войны?

С каждым годом крепло боевое мастерство вьетнамских пилотов. И если в 1965 году летчики авиационного полка сбили всего 3 американских самолета, то за 1966 год— 31. А за шесть месяцев 1967 года— уже 32 самолета. Причем только за один месяц— с 19 апреля по 19 мая— уничтожили 25 воздушных пиратов.

Но вот наконец и аэродром. На летном поле меня встречали пилоты. Со многими я уже знаком. Жму руку Герою ДРВ капитану Нгуен Ван Баю, Герою ДРВ капитану Лам Ван Литю, командиру эскадрильи капитану Хо Вану. Три закадычных друга, три боевых воздушных капитана.

Хо Ван только что вернулся из полета. Еще не успел снять комбинезон. Это его самолет возглавлял четверку МИГов, которых мы видели над Красной рекой.

Все три капитана— уроженцы Южного Вьетнама. Хо Ван— из Дананга, где расположена крупнейшая авиационная база США. Бай— из города Садек, что примерно в ста километрах от Сайгона. Лить— из провинции Баклиеу уезда Камау, самой южной точки Вьетнама...

Разные пути привели их в авиацию.

—В 1946 году,— вспоминал Лить,— совсем еще мальчонкой я был связным в одном из партизанских отрядов на юге Вьетнама. Об авиации и думать не решался. Ведь тогда на весь наш отряд было несколько ружей да десяток гранат. Вот и вся боевая «техника». Самолеты видел только французские. Они пролетали над деревнями. Тогда я научился ненавидеть авиацию. Думал ли, что небо станет моим домом, самолет— ближайшим другом...

С тех пор минуло много лет. В августе 1964 года я впервые поднялся в небо Вьетнама. Под крыльями самолета раскрывались [92] величественные картины моей родины. Ровные прямоугольники рисовых полей, крестьянские хижины с черепичными крышами, дымящие трубы заводов Хайфона, Ханоя, Хонгая, Тхайнгуена, Вьетчи. Залитые электрическими огнями города. Но именно в то время обрушили американские агрессоры удары на мою Родину. Не скрою, порой навертывались слезы, когда под плоскостями самолета видел разрушенные города, дымящиеся селения, рваные красные круги воронок на рисовых полях. А на земле нередко люди, когда узнавали, что я летчик, задавали самый тяжелый для меня вопрос: «Что же ты, сынок?» А что же, действительно, я?

Какие слова нужно было найти, чтобы ответить людям. И нужны ли вообще слова...

-...Внимание, Лить! Слева от звена на высоте 4500 метров двенадцать американских самолетов,— предупреждала земля.

—Осмотрелся. Густая облачность. Приказал ведомому набрать высоту. В шлемофоне услышал, как корректировала земля: «Самолеты противника разделились на три группы. Одна из них направляется в сторону Ханоя».

Главное— определить те самолеты, которые должны бомбить, и их атаковать. Прошло несколько секунд. Наконец, увидел четверку «Ф-4». Идем на сближение. Американские летчики, заметив наши самолеты, сделали серию маневров, пытались занять наиболее удобное положение для атаки. Мгновение, еще мгновение... Американские и вьетнамские самолеты проносятся буквально параллельно друг другу. Различаются даже лица пилотов. Через несколько секунд в прицеле американский «фантом». Открыл огонь. Ракета МИГа поразила врага. В черных клубах дыма он повалился вниз. Ослепительная вспышка на земле. Черное облако дыма. В это время мой ведомый сбил другой «фантом». Этими залпами 7 июля 1965 года мы ответили на вопрос, который так сильно мучил нас: «Что же ты, сынок?» А что мы? Мы били врага...

—Впрочем, кто из вьетнамских летчиков не задавал себе этого вопроса?— заметил Хо Ван.

И ответ на этот вопрос пилоты ДРВ нередко находили в боях.

Школу мужества пилот проходит в воздухе. Подлинная решительность приходит тогда, когда остаешься один на один с [93] врагом. Каждое неверное движение грозит смертельной опасностью. Вспоминался бой 16 сентября 1966 года. Тогда над Ханоем четверка МИГов Хо Вана атаковала 12 «фантомов» и 8 «скайрейдеров». Затри минуты боя по вьетнамским летчикам было выпущено 12 ракет. Точными противоракетными маневрами МИГи ушли от ударов. Обломки же трех американских самолетов остались лежать на земле Вьетнама... Вот теперь-то, 30 лет спустя, и ищут их, возможно, каперанг О'Коннейл и его сотрудники из ЦРУ. Сколько всего американских самолетов сбили истребители Вьетнама? Цифра эта существует на бумаге, но она далеко не точна. Многие сбитые самолеты «отдавались» из воспитательных соображений другим, более «слабым» родам войск— например, народным ополченцам, пулеметчикам. Это поднимало их боевой дух, но и заставляло переживать «моих» летчиков. Но они умели все верно понять.

Из трех воздушных капитанов, пожалуй, дольше других я был знаком с Баем. Сейчас он сидел в глубоком уютном кресле. На нем белая форменная гимнастерка с голубыми авиационными петлицами. Летчик насвистывал одну из своих любимых русских песен: «Первым делом, первым делом самолеты...» Он, наверное, вспоминал о жене Ниен и четырехмесячном сынишке Фи Хунге (в переводе на русский язык— «Летающий герой").

В тот день я не просил Бая рассказывать о его воздушных боях. В записных книжках, пожалуй, собраны детальные рассказы о всех его семи воздушных победах. О том, как он сражался над Ханоем, Хоабинем, Хайфоном. Хотелось говорить о чем-то другом. Бай просил рассказать меня о советских летчиках. Я вспоминал подвиг капитана Гастелло, воздушные бои Покрышкина, Кожедуба, космические полеты моего друга юности Юрия Гагарина, Героя СССР Комарова.

Здесь же на аэродроме Зиалам я познакомился с будущим первым космонавтом Вьетнама— капитаном Фам Туаном...

Под утро я прощался с пилотами. Вновь переправа через Красную реку— и, наконец, Ханой. Над городом вставало солнце. В чистом безоблачном небе— четверка МИГов. Она описывала на большой высоте круг за кругом. Возможно, в одном из самолетов— кто-то из вьетнамских небесных капитанов. [94]

День пятый, 22 августа. Сильнее бомб

Мой день рождения. Я возвращался из освобожденных районов Лаоса в Ханой с кинооператором Олегом Арцеуловым и Рубеном Петросовым. До города на Красной реке оставалось всего несколько километров. Бледный диск луны едва проступал сквозь мутную эмаль облаков, тускло освещая разбитые переправы, дамбы, измятые бомбами рисовые поля. Чтобы успеть к рассвету в Ханой, мы работали вместе с вьетнамскими строительными бригадами, восстанавливали переправу. Здесь же подобрал щенка. Дал ему кличку «Деп»— «Красивый». Он действительно был красивым. Погиб через несколько дней... Олег вспомнил о Депе в очерке для «Комсомолки».

Но вот, наконец, и Ханой. Три недели я не ходил по его улицам, не встречал его людей. Город еще не проснулся. Он спал. Спал после тяжелого боевого дня.

—Они снова бомбили город,— сказал офицер на пропускном пункте.— Опять метили в электростанцию. «Шрайки» разбили католическую церковь, разрушили пагоду. Пострадала медицинская консультация в самом центре города... Жилые кварталы...— Лицо офицера словно каменело. В каждом слове— нестерпимая боль.

Рассвет. Обычный ханойский рассвет. Длинные лучи солнца скользили по вершинам деревьев, сотнями бликов отражались на зеркальной глади Западного озера. Несмотря на только что пережитое потрясение город казался спокойным.

Ханой оживал. Где-то рядом уже стучали молотки. Рабочие авторемонтной мастерской начинали обычный трудовой день.

«22 августа. 2205 сбитых над Демократической Республикой Вьетнам самолетов»,— выводила мальчишеская рука на черной грифельной доске прямо на улице, у стены дома. И вдруг— истошный вопль сирен. Снова! Снова воздушная тревога.

Их несколько десятков. Не могу сосчитать точно... Взрывы бомб, свист снарядов, сердитый кашель зениток. Город ощетинился стволами орудий. Шквал заградительного огня. Несколько самолетов пикировали на центр. Я видел, как бомбы падали [95] на улицу Хюэ. Целый квартал превратился в груду обломков. Тяжелая цементная пыль поднималась над улицей. Трудно дышать. В одном из домов находилась аптека. Сейчас здесь заживо погребены люди. Мостовые Ханоя обагрились кровью. И снова взрывы...

Улица Май Хак Да. Дом № 49. Вернее, бывший дом. Сейчас здесь только клубы дыма и развалины. Улица Нго Тхы Нием. Та же картина.

Ее звали Хиен. Невысокая, стройная, в зеленой защитной гимнастерке с медицинской сумкой через плечо. Эту девушку с длинной черной косой я впервые встретил у моего знакомого доктора— терапевта Кыонга. Сейчас она вместе с другими девушками оказывала помощь пострадавшим на улице Хюэ.

—Нет ли здесь Кыонга? Я хотел бы с ним поговорить. Не больше минуты.

—Нет, он погиб... Вчера.

На глазах у девушки слезы. Но разве здесь, в пылу боя, врачи думают о собственной боли?

Отбой воздушной тревоги. И снова на улицах велосипедисты, снова стучали молотки в бесчисленных мастерских. Люди в соломенных шляпах расчищали завалы, развозили в тачках обломки, камень, щебенку. И так круглые сутки.

День шестой, 2 сентября. Несгибаемые

22-я годовщина образования Демократической Республики Вьетнам.

Я писал эти строки в просторной крестьянской бамбуковой хижине на высоких, подобно лапам цапли, сваях, в небольшой деревушке, что расположилась в 10 километрах от Ханоя. Сильный тропический ливень, извергающийся из низких, нависших туч, зло колотил по крыше из пальмовых листьев, то и дело менял ритм. Под домом стремительные горные ручьи постепенно превращались в широкие бурные потоки. Они с шумом неслись к рисовым полям. Струйки воды просачивались в нескольких местах сквозь крышу, падали на листы бумаги.

Пожилой крестьянин, хозяин хижины, сидел за столом напротив. Подперев голову руками, он думал о чем-то своем. Его [96] лицо в глубоких морщинах. Впадины глаз, над бровями— седая прядь. Его звали Хиен. Биография— обычная. Участник Августовской революции 1945 года, бывший боец ударных отрядов в войне Сопротивления, организатор первого сельскохозяйственного кооператива в этой деревне.

Хиен рассказывал о себе, а я, как бы шаг за шагом, следил за его жизнью.

Глаза старика светлели, руки тянулись к гладкому бамбуковому сундуку, извлекли оттуда совсем желтую фотографию, на которой ничего уже почти невозможно различить.

—Это я,— тычет Хиен корявым пальцем в парадный строй.— А это мой друг Тует. Мы прошли всю войну с французами. Девять долгих лет.

В хижине Хиена несколько раз останавливались пленные американские летчики.

—Это как?— удивился я.

—Военная хитрость,— объяснил Хиен.

За несколько дней до 2 сентября 1967 года агрессоры вновь усилили удары по Хайфону— морским воротам ДРВ— и Ханою— столице республики. Несколько раз бомбили мост Лонгбиен через Красную реку, электростанцию, медицинские учреждения, жилые кварталы в центре города. Чтобы спасать мост Лонгбиен, вьетнамцы стали держать в зоне моста пленных летчиков— «фиконг ми». Об этом знала американская разведка, и, когда летчики были у моста, Лонгбиен налетам не подвергался. Это была военная хитрость, придуманная Хиеном.

...Как и в мирное время, по-прежнему каждое утро к промышленным предприятиям устремлялись потоки велосипедистов. По-прежнему женщины несли в корзинах на коромыслах— «гань»— бананы и папайю. Но бетонные убежища и траншеи вдоль тротуаров, автомашины с солдатами говорили: шла война. Битва шла не на жизнь, а на смерть.

Дороги Вьетнама. Артерии— снабжения республики. Они перерезали страну на многие тысячи километров. Дорога принимали на себя ожесточенные удары американской авиации. С каждым годом войны интенсивность налетов возрастала. Если в 1965 году американские самолеты бомбили мосты, дороги и переправы 5 тысяч раз, то только за шесть месяцев 1967 года американская [97] авиация нанесла 10 200 ударов по коммуникациям Северного Вьетнама. Бывали случаи, когда за день в налетах на отдельные мосты участвовало по 60-80 самолетов. Шли в четыре-пять волн...

Мост Хамжонг, что означает в переводе «Пасть дракона». Он оправдывал свое название: «пасть дракона» перемолола не один десяток американских «фантомов» и «скайрейдеров». Кажется, не осталось вокруг и живого места. Земля изрыта воронками. Вокруг разбиты все строения. А мост продолжал стоять. Стоял несмотря на огненные бури, шквалы ракет, бомб и торпед. Несколько тысяч тонн бомб сбросили сюда американские самолеты. Почти все виды авиационной техники использовали агрессоры. А мост продолжал стоять.

Это похоже на чудо. И его сотворили защитники Хамжонга. В США на полигоне была сделана копия Хамжонга. Тот «мост» разлетался вмиг, а этот, подлинный Хамжонг через реку Ма стоял годами.

Мне никогда не забудутся строки письма южновьетнамского поэта к моему другу— ханойскому писателю Те Лан Вьену: «...Чтобы писать, нужно много душевных сил. Днем приходится идти в поход— то отбивать карательные экспедиции, то прятаться от бомб, то работать на полях. Вечерами, когда берешься за перо, чувствуешь себя совсем обессиленным. И только напишешь какой-нибудь десяток строк, как наваливается приступ лихорадки». На это письмо южновьетнамскому поэту Те Лан Вьен ответил следующими строками: «Я очень люблю писать сидя за столом с букетом цветов в вазе у окна, выходящего на тихое озеро или в фруктовый сад с деревьями, увешанными спелыми плодами. Но я больше доверяю тому, что написано в трудных условиях. Тот, кто умеет ценить слабую лучинку керосиновой лампы, заботится о тех лучах, которые упадут с бумаги в душу читателя. Рука, днем бросающая ростки жизни в борозды от плуга, в живую землю, рука, берущая оружие, чтобы остановить смерть, угрожающую народу, эта рука, берясь за перо с наступлением ночи, не сможет забыть цену пота, цену крови, пролитой за прошедший день». [98]

День седьмой, 10 октября. Цветы, винтовки и свадьба

Осень на берегах Красной реки не называют золотой. Ее величают бархатной, что, пожалуй, более точно соответствует этому прекрасному во Вьетнаме времени года. Чистое голубое небо. Мягкая нежная зелень бульваров. Легкая прохлада ночей. И кажется, что не только город и его жители, но и вся природа отдыхает от жаркого тропического лета.

13-я годовщина освобождения Ханоя. Город выглядел особенно нарядным. Природа не забыла приложить свою чудодейственную руку, убрав город цветами. Даже на развалинах, напоминающих о последних бомбардировках, уже начинали пробиваться молодые зеленые побеги. Но все же мрачные развалины— эти страшные следы-шрамы войны оставались в центре города и в его предместьях.

На рассвете, как обычно, я выходил на ханойские улицы. На улице Хангбай встретил знакомых офицеров. Они шли на открывшуюся Выставку художественной фотографии, посвященную героическому Ханою. 102 работы пятидесяти авторов привлекали сюда тысячи ханойцев. Фотографии рассказывали о том, как был сбит 144-й американский самолет над Ханоем, о том, как защищали ханойцы свой город. На снимках тихие улицы и боевые позиции ракетных и зенитных батарей. На фотографиях летчики в кабинах МИГов, отряд ополченцев, лица детей, выглядывающих из бетонных индивидуальных укрытий, промышленные предприятия, рисовые поля ханойских предместий. А вот фотографии уникальной черепахи. Ей более четырехсот лет. Она погибла 31 марта 1967 года во время одного из налетов. По-новому читалась древняя легенда о том, как черепаха вручила Меч-победитель герою Ле Лою. Отсюда и название озера— возвращенного меча.

Улица Чантиен. Здесь всегда многолюдно. У кинотеатра и Центрального универсального магазина выстроились в ровные ряды тысячи велосипедов.

Я направился в рабочий пригород Ханоя— Зиалам— район, подвергавшийся наиболее ожесточенным бомбардировкам. Жители этого предместья вырыли более 48,4 тысячи индивидуальных [99] укрытий, оборудовали 900 бомбоубежищ, более 34 200 убежищ у паромов и переправ, более 6 тысяч метров траншей...

Но Ханой— это не только город, где рвались бомбы. Ханой— это город, в котором, несмотря на сложную боевую обстановку, рождались новые молодые семьи.

...Гости собирались медленно.

—Вот всегда гак. Лучшие друзья, а даже на свадьбу опаздывают,— сказала Лиен. Ее красивые глаза-черносливы немного печальны. Кажется, вот-вот их заволокут слезы.— Нет ни Бая, ни Тана, один только Лан оказался приличным человеком. По крайней мере, успел предупредить, что его не отпускает командир зенитной батареи. Нелегко мне с вами, военными. На свадьбу— и то не можете собраться.

—Не огорчайся, дорогая, ребята придут. Ничего, что опаздывают. Ты ведь их знаешь. Бай иногда неделями не уходит с аэродрома. Лан? Тан? Ведь у зенитчиков и ракетчиков служба не шуточная,— успокаивал невесту мой старый друг, командир пехотного батальона Тхап. Он показался мне тогда особенно красивым в своей новой светлой гимнастерке с алым цветком в петлице.

Несколько девушек с Ханойского механического, подруги Лиен по работе, хлопотали у праздничного стола.

—Послушайте, Тхап и Лиен, пора все-таки начинать. В конце концов, кто же сегодня женится?— подтрунивали девушки.

—Первый тост за молодых. За их счастье, за победу!— Пожилой рабочий с редкой седой бородой поднял рюмку. Еще тост, другой, третий...

Раскраснелись лица. Паренек, брат Лиен, заиграл на гитаре. Ему кто-то подыгрывал на национальной флейте сао. И пошли по кругу танцующие пары. Впереди Тхап и Лиен. Какие они все-таки красивые! Какое счастье на лицах!

Скрипнула дверь. На пороге— два друга: Бай и Тан. Усталые, запыленные лица. В руках огромные букеты цветов, свежих, с бриллиантиками росы на бутонах.

—Поздравляем, ребята!— обнимали Тхапа. Легко, почти юз-душно, пожимали руку Лиен.

Я сидел в уголке комнаты, курил сигареты «Дьен Бьен». Снова и снова перебирал в памяти эпизоды, связанные со знакомством [100] с этими чудесными людьми, собравшимися на свадьбе Тхапа и Лиен.

Месяцев семь назад уходил батальон Тхапа в район Виньлинь. Я встретил Тхапа ночью на переправе у реки Зань в провинции Куангбинь. Только что был налет. Неглубокая землянка. Кончились сигареты. Курили одну на двоих. Казалось бы, минутная встреча. Но как сближала людей последняя сигарета! Договорились встретиться в Ханое. Вот и встретились. На свадьбе...

—Ты что загрустил, Миса? Наверное, вспомнил свою Мактыкхоа?— заговорила со мной Лиен, смешно переворачивая мое русское имя и название советской столицы на вьетнамский лад.

—Тебе хорошо у нас? Наш дом— твой дом.

—Спасибо, Лиен. Прекрасно.

—Послушай, спой нам ту русскую песню, которую пели тогда советские журналисты, приезжавшие к нам в джунгли, куда эвакуировали Ханойский механический завод.

—Неудобно, Лиен. Ты знаешь, ведь мне медведь на ухо наступил, а если запою— пойдет и в Ханое снег!

—А мы ведь потом разучили ту песню,— улыбнулась Лиен. И запела:

Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля...

А женились ли советские на вьетнамках?— часто спрашивали меня. В военное время лиенсо— никто. В качестве журналиста, одного из первых советских вьетнамистов, я знал то, что скрывалось под грифом «совершенно секретно», слышал, участвовал в том, что тогда некоторые ханжи назвали бы «аморалкой». С нее, «прекрасной аморалки», и начнем рассказ. Для легкости «разбега» в опасные и трудные военные годы. Замечу, что никто за аморальное в то время «модное» поведение не был наказан во Вьетнаме, несмотря на суровую военную и партийную дисциплину. В чем причина этому невероятному феномену? В разуме советского руководства, в терпимости и понимании «проблем» вьетнамцами, в отсутствии доносчиков или в нежелании в инстанциях читать пасквили, а может быть, в умении хранить в тайне, ловко обеспечивать скрытность всех негласных контактов советских и индокитайских [101] граждан на земле, охваченной военным пожаром? А может быть, все это вместе?

В Ханое почти все работавшие советские граждане— дипломаты, журналисты, представители МВТ, ГКЭС, геологи, нефтяники, строители, военспецы, доработчики и другие— жили без жен. Военное время требовало «жертв», аскетизма, накладывало свой отпечаток.

«Нас не засыпать шрайками,{2}— пели советские специалисты,— снабдите лучше «райками», хоть «зинкою», хоть «валькою», хоть «катькою» хромой, нам по ночам кошмарные, пусть индивидуальные, приходят к нам видения из «сфэры половой"». (Всем нравилось петь слово «сфера» через «э» и мечтать почти о невероятном.)

Но «раек» из Москвы, увы, упорно не присылали, перспектив избавиться от «ночных видений» не возникало, оставалось или грустно петь эту песню, написанную тогда капитаном ракетчиков (ныне пенсионером— подполковником) Валерием Куплевахским, или, оценив обстановку, приступить к поискам дам сердца Грациозных, как статуэтки, ласковых, юных, разных и неповторимых. Для хорошей работы нужна и сексуальная удовлетворенность. Это первая, пока сентиментального характера, «военная тайна» советского прошлого во Вьетнаме.

У американцев все было до циничного просто. Если в Сайгоне для 660 тысяч американцев (военных и гражданских) все сексуальные проблемы решались просто (только в южновьетнамской столице, на одной улице Катина-Тызо, лежавшей между отелями «Каравелла» и «Мажестик», на расстоянии 300 метров было 63 бара со всеми «услугами», с «ночными и дневными бабочками"), то в Ханое для четырехсот русских не было ни одного «увеселительного заведения». (Кроме международного клуба, где продавали пиво и луамой— рисовую водку.) Если в Сайгоне американцам, в момент расслабления, угрожали партизанские ловушки с минами, пистолетными выстрелами и кинжальным ударом, то над Ханоем ревели в 1968-м в сутки десятки сирен, возвещавших о воздушных налетах, открывали огонь все средства противовоздушной обороны. Здесь у нас было страшнее. [102]

Кромешный ад. Не до любви? Ничего подобного! Наоборот. Тревоги, пустые улицы, полное затемнение и другое... помогали принимать на борт «газиков» и «уазиков» боевых вьетнамских подруг, а затем так же скрытно их вывозить, оставлять в определенных местах на пустынных улицах, в районах дамб, берегов Красной реки, ханойских озер, в скверах и аллеях... Тогда, в 1967-м, даже само знакомство с юной обитательницей фронтового города было непростым делом. Во-первых, значительная часть женского населения Ханоя— примерно 60 процентов— студенты, служащие и т.д. были эвакуированы из города,— оставались лишь те, кто был связан с армией, госбезопасностью, жизнеобеспечением столицы. Особый контингент.

Во-вторых, остававшиеся в городе женщины были широко оповещены о законе «10-67», который сурово карал за любые связи с иностранцами, причем различия между иностранцами не проводилось: кто эти иностранцы? Русские или американцы? Китайцы или французы, албанцы, корейцы или англичане? Риск был смертельный. Риск индивидуальный и для всей семьи вьетнамки. Многое ставилось на карту любви и дружбы...

Если женщина занималась (по разным причинам) «свободной профессией любви» и это устанавливалось полицией, то ее высылали в так называемую «четвертую зону» (южнее Тханьхоа и провинции Нгеан), которую американские ВВС и корабли 7-го флота подвергали самым ожесточенным ударам, и вернуться оттуда живой и здоровой было почти невозможно. Итак, любовь или смерть? Многие предпочитали смерть. Мы для своих партнерш печального исхода допустить не могли. Но как обезопасить их? Нас в крайнем случае защитило бы государство. А их? Никто и ничто... Без суда и следствия. «Четвертая зона».

Но прежде всего как выйти с ними на контакт? И это— во-первых.

Во-вторых, надо было знать вьетнамский язык, иметь возможность свободного знакомства на официальных встречах, обладать транспортом и, наконец, местом, куда везти предполагаемую даму сердца.

Чтобы однажды объединиться, «искатели счастья» должны были разъединиться, разбиться, не сговариваясь, на микрогруппы [103] «по профессиональному принципу»— молодые представители торгпредства, журналисты-индивидуалы, геологи, врачи, военные, дипломаты... Создавались и смешанные группы. Самым трудным было решение проблемы, куда и как везти боевых подруг. Здесь первенствовали «торговцы», чьи дома в Ханое были расположены предпочтительнее, чем другие строения, в том ханойском дипкорпусе, что квартировался неподалеку от МИДа и Пагоды на одной колонне. Журналисты, жившие в районе Маленького озера и в отеле «Метрополь»— «Единство», находились как бы вообще в самом свободном положении. Связи с вьетнамками становились «нормой», не были «загулом» или каким-то развратом. Вынужденные жить долгое время в условиях «сексуального вакуума», крайне жаркого и влажного климата, не говоря уже о военном времени, нервном психологическом перенапряжении, надрыве, люди нуждались в разрядке, в партнерше, понимающем и нежном товарище. И ее не случайно и справедливо называли «боевой вьетнамской подругой». Но никто не мог, по понятным причинам, воспеть ее как Грэм Грин Хоа в «Тихом американце».

К каждой встрече с ханойскими «Хоа» готовились как к «опасной операции": отрабатывался маршрут, по которому должна была пройти «боевая подруга», проверялось, нет л и за ней наблюдения. Для подстраховки использовались две машины-"уазика». Скрытно в условленном месте подруга поднималась в автомобиль, доставлялась в дом. Обеспечение ее безопасности было делом чести, достоинства, совести влюбленного— военного или гражданского. Эти операции в 60-е годы не проваливались ни разу, и ни одна из «дам сердца» не стала объектом преследования полиции нравов.

...В доме дам принимали как самых дорогих гостей. Цветы, шампанское, закуски из посольского магазина, горячее, насколько умели приготовить мужские руки, музыка (телевидения не было). Далее ситуацией владели дамы.

При таком отношении подруги быстро входили в роль хозяек. И главное, они знали: здесь не предают. Здесь их любят и ценят. Шла своеобразная цепная «реакция», «душевные связи» множились, становились прочными, а встречи— почти ежедневными. [104]

А если была нужна медпомощь, то рядом были военврачи при госпитале Вьетнамской Народной армии. Они делали в рабочее время чудеса (проводили хирургические операции в полевых армейских условиях, когда нет рентгена, а ранение нанесено «шариком» от шариковой бомбы. Особенность ранения в том, что оно получено, например, в ногу, а сам «шарик» остановит «движение по костям» в грудной клетке, плече, голове... Это был сложнейший «полигон» военно-хирургической медицины), а по вечерам врачи помогали советским братьям и их вьетнамским подругам. Чем и как могли. Высокопрофессионально и с большой душой. Другие «моральные» стороны лучше не обсуждать. Что сказал бы в те времена партработник или юрист, всем ясно. Но по жизни— иной разговор, иные ценности. Это была любовь и своя верность.

...Геофизики, геологи искали и нашли нефть в Тхайбине, а сколько возникло искренних дружеских связей между советскими специалистами и теми подругами, кто готовил им еду, обеспечивал по мере возможности нормальные условия жизни и работы. А любовь, разве это— не норма? И каждый, кто служил Вьетнаму и в то же время не исключал во Вьетнаме любовь, ее однажды находил...

Советский— «Лиенсо» в Ханое был хитер на самые невероятные и остроумные выдумки. Например, парторганы СССР запрещали советским ездить на велорикшах. А как быть, если дождь, тайфун и не на чем добраться до Кимлиена? Разве об этом думали на Старой площади? Советский же человек вносил свои корректировки: оплачивая рикшу— «сикло», садился за руль, помещал вьетнамца в коляску и доставлял сам себя до места. Так он не эксплуатировал чужой труд и не мог быть наказан за езду на рикше.

Этот опыт дал идею одному «безлошадному» русскому из военного ведомства. Он снял «сикло» за 10 донгов (в 1967-м месячная зарплата специалиста во Вьетнаме составляла 600-700 донгов), пообещал рикше вернуться через пару часов, сам же переоделся под вьетнамца, прикрыл голову крестьянской шляпой «нон», встретил свою подругу, достойно провел время и .затем через два часа в условленном месте вернул рикше сикло... Скоро этот метод был взят на вооружение, но быстро изжил себя. [105]

Теперь, три десятилетия спустя, рассказывая о похождениях «мушкетеров любви во Вьетнаме 67-68», часто задаем себе вопрос: «А не были ли «боевые подруги» подставами? Как в Сайгоне. Там «ночные бабочки» совершали свои подвиги. Известна одна патриотка— боец Народных вооруженных сил освобождения— шла на контакты с американцами и заразила сифилисом с десяток офицеров США. А сколько сотен солдат подорвались на минах, поставленных жрицами любви, не терявшими женственности даже при общении со взрывчаткой?

А наши боевые подруга? Нет. Наши подруга в Ханое подставами не были. Они любили и Родину, и нас, тех, кто помогал их Родине. В число боевых подруг вошли представительницы всех основных национальностей Вьетнама— от киней до эде, которых в Ханое было всего двадцать две дамы. Одну из них любил мой друг Георгий. Дама была замужем. Связь продолжалась около двух лет, пока влюбленная эде не потеряла самоконтроль и не призналась во всем мужу, потребовала развода.

Муж законов цивилизованного мира не знал, жестоко избил жену, но на партсобрание не отослал, а моего институтского друга решил вызвать на дуэль... на арбалетах. Мне отводилась вместе с одним вьетнамцем роль секунданта.

Я долго убеждал обиженного, несчастного мужа простить супругу, не перечить судьбе и разойтись подобру-поздорову. Ни в какую!

Потом прибегнули к хитрости. Почему стреляться на арбалетах, которые он, горец, знает с детства, а мой друг и в глаза не видел. Почему бы не устроить соревнования на... коньках (мой друг был чемпионом СССР 1956 года среди юношей и мастером спорта), а эде снега и льда в жизни не видел. Дуэлянт оказался от природы человеком смекалистым и благородным, все понял и предложил сменить оружие. «Давайте... торговать,— сказал он.— Забирайте мою жену, только навсегда, а мне...»— и выложил длинный список товаров. Нам некуда было забрать плакавшую эде, и товаров по списку не было... Проиграли мы «партию».

—Тогда обещайте больше не встречаться с моей женой, даже если сама придет,— нашел компромиссный выход супруг.

Так и порешили. Рассказывали, что муж ушел на фронт в Южный Вьетнам, там храбро сражался и погиб. Жена хранила [106] ему верность, а экс-чемпиону СССР по конькам при каждом предоставлявшемся случае посылала весточку, но не просила о встрече. Он— тоже.

Такая бывала боевая любовь.

Другая боевая подруга забеременела и у одной ханойской знахарки неудачно сделала аборт. Началось заражение. Температура за 40°. Она искала помощи и, теряя сознание, добралась до дома своего «Лиенсо»— советского. Что делать? Наши военврачи были в командировке, обратиться не к кому. В любом вьетнамском госпитале молодую женщину стали бы подвергать обязательному «немедицинскому допросу», и она этого не желала.

Силы оставляли «Хоа». Еще день, другой и мог бы наступить «кризис». «Лиенсо» понимал все, знал, чем рискует, рисковал и был рядом с подругой. Затем вспомнил о своем верном товарище— вьетнамском писателе, разыскал его, доверил ему тайну, и Хоа была спасена. Не станем вскрывать детали всех действий по спасению, но я до сих пор горд за того «Лиенсо». Тридцать лет он, живя далеко в России, не видел Хоа, но все знал о ней— матери трех сыновей, прекрасной благородной даме из Ханоя...

...У американцев в Сайгоне все было иначе: уезжал окончательно на Родину, в Америку, специалист, военный, разведчик, он передавал, как по наследству, даму сердца своему преемнику и так далее. Если оставались дети, то «передавали» вместе с детьми. В Сайгоне был известен случай, когда одна прекрасная вьетнамка имела семь детей от семи разных американцев и достойно существовала до весны 1975 года, когда все американцы ушли из Южного Вьетнама.

Возможно, все звучит цинично просто. Но так было. Она не понимала или, напротив, все понимала, не считала себя униженной. Американцы, молодые и сильные, также несли свой «семейный» и любовный крест...

У нас, в Ханое, такой открытости в контактах и «преемственности» при щепетильных нравах и морали ЦК КПСС, при наших устоях и подходах, «переполненных социализмом по-кремлевски», быть не могло. И не было.

Бывали ли случаи, когда под видом «боевых подруг» к нам затесывались представительницы преступного мира Ханоя? В круги дипломатов, журналистов, военных— нет. Среди случайных [107] контактов— сплошь и рядом. Сколько джентльменов возвращалось в Кимлиен без брюк, часов, кошельков, рубашек, ботинок? Статистика не велась. Все кончалось добрым смехом: «Не думал, не знал, что сюда забреду. Знал бы, учил географию...» (слова В. Куплевахского), пели и смеялись военспецы.

—Из каких слоев общества были «боевые подруги»?

—Слова «любовница», «содержанка» и так далее их бы унизили. Эти слова не были достойны ни нас, ни их. Это были возвышенные, удивительно смелые, мужественные создания. Но всегда им чего-то не хватало. Чего-то особенного. Чаще всего это были девушки из по-вьетнамски, по-индокитайски обеспеченных известных семей (включая дочерей ведущих политических партий и массовых организаций Вьетнама и Лаоса), принцев и королевских фамилий. У многих из них было все, но только нужны были им еще и «Лиенсо», с нашим миром чувств, взглядов, доброты...

...От моих друзей я уходил поздней ночью. Высокие звезды над Ханоем. На улице Ба Чиеу гасли огни. Город засыпал. Наверное, уже погасли и окна Лиен и Тхапа, окна новой семьи... Опустили накомарник... Как короток сон в военное время.

День восьмой, 7 ноября 1967 года. Живые традиции

Вечером над Ханоем пронесся сухой ураган. Ветер свистел в густых кронах деревьев, ломал ветви, которые, падая, цеплялись за маскировочные сетки над зенитными и ракетными батареями. Багровел горизонт, словно после последних налетов, проносились над предместьем стремительные облака пожарищ.

Ураган утих на рассвете. Рассеялись облака. Люди в защитных гимнастерках с винтовками за спиной сажали цветы в ханойском парке «Единство». Розы, хризантемы, маргаритки. Пройдет примерно два месяца, и парк покроется живописным ковром. Свежие бутоны роз раскроются у краев бетонных колец индивидуальных убежищ. Цветы, мягкая зелень парка говорили о спокойном мужестве вьетнамской столицы.

Мечтательная девушка грациозными движениями актрисы из национальных коротких опер «тео» раскладывала на прилавке цветочного магазина у пагоды «Нгоксон» только что сорванные [108] гладиолусы и пионы. На улице Хюэ, в районе индустриального комплекса Каоса, у моста Лонгбиен, у разбитой бомбардировками деревушки Фуса, в пригороде Ханоя, перебрасываясь веселыми фразами, крутили педали неутомимых велосипедов ханойские юноши и девушки. Они спешили на работу, словно и не было вчерашних налетов.

Люди Ханоя так же красивы и поэтичны, как ханойские цветы. И, возможно, не случайно во Вьетнаме принято давать имена людям по названию цветов. Разве когда-либо можно забыть этих людей? Медсестра Кук— «Хризантема». Совсем еще девочка с длинной черной косой, она перевязывала раненого и ласково шептала: «Потерпи, друг...» Девушка-регулировщица Хоа— «Цветок»,— разводившая машины на дороге Конгы, что между Западным озером и озером Белого Бамбука...

Ханойцы— люди какого-то особого склада: смелые, энергичные, хладнокровные, глубоко оптимистичные, гуманные.

Я нередко слышал в различных уголках Вьетнама гордые слова: он из Ханоя. Эта фраза служит во Вьетнаме, пожалуй, паролем, наивысшей оценкой боевых и человеческих качеств солдата.

Я не раз обращал внимание на то, что ханойцы не представляют, насколько они мужественны. Помню лицо одного шофера. Я не успел тогда спросить его имени. После одного из налетов на Ханой сбитый ракетой американский самолет рухнул в самом центре города, рядом с бензовозом, метрах в двухстах от площади Бадинь, от дипломатического квартала, от задней стены советского посольства. Было воскресенье. Мы собрались на террасе дома, где жили Георгий Пешериков и Александр Петров, готовились к обеду. А тут перед глазами такое...

—В убежище! Сейчас взорвется!— крикнул шофер, а сам в какое-то мгновение был у руля бензовоза. Мгновение между жизнью и смертью. И человек выиграл это мгновение. Вывел бензовоз из пылающих обломков американского самолета, спас народное добро, спас, возможно, десятки жизней ханойцев. Наверное, некоторых дипломатов и журналистов— тоже. Вечером того же дня я видел вновь этого шофера у озера Возвращенного Меча. Он покупал маме ярко-красные цветы. [109]

Генеральный директор вьетнамской государственной компании «Суньяшаба»— устроительницы выставки, рассказал, что советскую выставку посетили более 1500 человек. Выставка в условиях военного времени работала утром и поздним вечером.

7 ноября в зале Национального собрания ДРВ состоялся митинг с участием всех членов правительства, и я имел честь в последний раз пожать руку Хо Ши Мина. Позже президент долго болел, и все разведки, посольства и журналисты в первую очередь интересовались одним: «Как здоровье Хо Ши Мина?» Для всех это была почему-то «политика». Мол, не станет Хо, что-то может измениться. В политике ДРВ не изменилось ничего. Все после 1969-го неотступно выполняли Завещание Хо Ши Мина.

Казалось бы, о Хо Ши Мине известно многое. О детстве и отрочестве Хо Ши Мина рассказывали разные источники, но я предпочитаю текст Май Лоана, опубликованный в ханойском издании «Красная река».

Хо Ши Мин родился в 1890 году в деревне Кимлиен уезда Намдан провинции Нгетинь, расположенной приблизительно в трехстах километрах южнее Ханоя. Этот район, лежащий между горами Чыонгшон и Восточно-Китайским морем, с узкими полосками равнин, протянувшимися вдоль рек, пересекающих Вьетнам с запада на восток, с морским побережьем протяженностью в 250 км и лесами, покрывающими больше половины территории провинции. С давних времен этот район был объектом постоянных нападений и набегов бандитов. Трудная, полная опасностей жизнь выработала в местных жителях храбрость, выносливость, чувство товарищества и взаимной выручки.

Нгетинь. Уже в начале XV века Нгетинь стал базой повстанцев, возглавляемых Ле Лоем, боровшихся против северных минских захватчиков. Здесь восставшие готовили свою армию, отсюда же уходили они на борьбу за освобождение всей страны. В конце XVIII века в Нгетине устроил привал национальный герой Вьетнама Нгуен Хюэ перед освободительным походом на Север. Здесь он пополнил армию более чем 50 тысячами бойцов и возглавил бросок на Тханглонг (ныне Ханой) для уничтожения цинских захватчиков. [110]

Хо Ши Мин (настоящее имя Нгуен Шинь Кунг) был выходцем из небогатой семьи. Его отец, Нгуен Шинь Шак, получивший конфуцианское образование, имел докторскую степень второго разряда.

В 1894 году отец выдержал экзамен на лиценциата, а в феврале следующего года был приглашен на службу королевской канцелярией. Оставив старшую дочь на попечение родственников жены, супруги с сыновьями Кхиемом и Кунгом отправились в Хюэ. В то время железной дороги во Вьетнаме еще не было и расстояние в 300 с лишним километров пришлось преодолевать пешком. Они проходили через города и села, шли по горным дорогам, переправлялись через реки. Сплетенные из листьев арековой пальмы сандалии приходилось менять каждый день. Этот путь давал пищу для наблюдений любознательному малышу.

По приезде в Хюэ Нгуен Шинь Шак стал подыскивать подходящий для семьи дом. Денег было немного, и снять такой, чтобы был и недорог, и по вкусу, оказалось нелегко. К счастью, ему встретился товарищ детства и порекомендовал ему дом в районе малого базара. Шаку дом понравился: плата была не высокой.

Отец занял место мелкого служащего. В это время чиновникам платили ничтожное жалованье, и, чтобы предаваться сытой, разгульной жизни, они бессовестно вымогали деньги у простого народа. Шак этого не делал, и потому деньги, привезенные с собой из деревни, быстро иссякли. Чтобы свести концы с концами, пришлось искать дополнительный заработок. В свободное от службы время Шак переписывал лекции, давал уроки.

К этому времени Кунг начал учиться грамоте, но большую часть времени вместе со своим братом Кхиемом бродил по городу, ловил бабочек в королевском саду, откапывал сверчков под стенами городской крепости или бегал на манеж, находившийся недалеко от крепости, смотреть, как слонов и лошадей приучают ходить церемониальным шагом. У одного приятеля, сына богатых родителей, был маленький жеребенок гнедой масти. [111]

Братья катались на нем верхом. Во время паводков мальчики сооружали из стволов банановых деревьев плоты и, отталкиваясь шестом, отправлялись в «морские путешествия».

Однажды, проходя мимо ворот городской крепости, Кунг заглянул внутрь и увидел лаковый с золоченой резьбой и фарфоровыми инкрустациями дворец. Он уговаривал брата пойти посмотреть, «Что ты,— испуганно ответил тот,— там король живет. Простых людей туда не допускают». Мысль о том, кто такой король, чем он отличается от других, если к нему нет доступа, не давала Кунгу покоя. Он спрашивал брата: «А что, король тоже человек?»

Кхием не мог дать ответы на все вопросы брата. А мысль Кунга все вертелась вокруг этого странного короля, пока однажды он своими глазами его не увидел.

В тот день нарядные солдаты в желтых обмотках выстроились шеренгой в два ряда. Грохотали барабаны, гудели трубы, ветер трепал треугольные флаги. Глашатай объявил народу: «Его Величество император отправляется на прогулку в Туиван». Братья Кхием и Кунг с ребятишками с базара побежали вверх по улице посмотреть на «Его Величество». Выдрессированные лошади и слоны с парчовыми попонами, в расшитых нагрудниках чинно выходили из парадных ворот Нгомона— Запретного дворца. Следом за ними несли позолоченные балдахины, алые зонты и гамаки.

Кунг не сводил глаз с паланкина, прикрытого золотым зонтом, с инкрустацией из слоновой кости. Его несли на плечах несколько десятков человек. В паланкине неподвижно, точно изваяние, со строгим выражением лица сидел человек с желтой повязкой вокруг головы. Вокруг прошел шепот: «Его Величество Тхань Тхай». Но никто из прохожих не решился поднять на него глаза. На вопрос, мучивший Кунга, наконец-то был получен ответ. Оказалось, что король такой же человек, как и все. Вернувшись поздно вечером домой, он спросил мать:

—Почему короля несли на носилках? У него что, болят ноги? Вопрос сына рассмешил мать, но вместе с тем и встревожил ее:

—Нет, сынок, ничего у него не болит. Но уж так заведено, что короля должны носить в паланкине. [112]

—А почему бы папе не ходить в желтой повязке? Ведь это здорово!

—Только король может обмотать себе голову желтой повязкой,— объяснила мать.

Но все это показалось маленькому Кунгу странным.

—А почему его солдаты носят желтые повязки на ногах? Не боятся они короля?— не унимался Кунг.

Не всегда могла мать найти ответы на самые неожиданные вопросы сына.

Кунг очень любил мать. И когда она заболела и умерла, Кунг еле перенес удар.

В тот день в королевском дворце совершалась какая-то церемония. Согласно королевскому указу, находившимся поблизоста кроме всего прочего строго запрещалось плакать.

Услышав громкий плач Кунга, кто-то из соседей зажал ему рот рукой.

—Перестань кричать! Перестань же! Тут рядом дворец, а ты ревешь, как на базаре!

Но Кунг не мог сдержать рыданий. И, быть может, он был первым, кто нарушил строгий королевский приказ.

Тяжелая утрата ввергала в отчаяние отца Кунга. Он мог стать начальником уезда, но его не тянуло к высоким должностям, и, сославшись на семейные обстоятельства, Шак отказался от всех предложений, возвратился в родную деревню Кимлиен. С этого времени Кунг стал носить другое имя— Нгуен Тат Тхань. Ему уже исполнилось одиннадцать лет. Шел 1901 год. Через пару лет отец вернулся вновь в Хюэ.

Тхань учился в крупнейшей в Аннаме французско-вьетнамский школе.

В ней помимо четырех начальных и двух классов высшей ступени был курс повышения уровня знаний. В учебную программу входили математика, природоведение, история, география, рисование, но главным предметом все же был перевод с французского на вьетнамский язык и обратно. Китайский язык еще не был окончательно вытеснен из школьной программы, и Тхань делал успехи в учебе.

В первое время, по сравнению с школярами из Хюэ, Кхием и Тхань во французском языке были посредственными учениками, зато в китайском они были несравнимо выше других школьников. [113]

В те годы Хюэ стремительно менял свой облик. В городе строился большой мост, был пущен первый поезд, ходивший сначала в Дананг, а годом позже— в Донгха. Все больше появлялось французов и вместе с ними— роскоши. Народ находился в крайне бедственном положении, но расходы на содержание пышного императорского двора возрастали с каждым днем. Все явственней обнаруживалась коррупция чиновников, стремившихся не отстать в богатстве от нарождающейся буржуазии. Слово «новый вьетнамец» не родилось, но «нувориш» звучало почетно. К Тханю и Кхиему и многим другим оно не подходило.

В 1911 году, простившись со школой, Тхань уехал в Сайгон, где открылось профессионально-техническое училище с трехгодичным обучением. Оно готовило рабочих-судостроителей и механиков для завода Башон. В это училище и поступил Тхань. Юноша приехал в Сайгон с мечтой стать рабочим, «управляющим станком». С профессией все было ясно, но как завоевать свободу? Свободу Тхань решил искать за границей.

В полдень 2 июня 1911 года Тхань пришел на пристань Няронг, когда к ней причалило приплывшее из Турана (ныне Дананг) судно. Это был пароход «Ля Туш Тревиль» морской компании «Пятизвездная». Тхань поднялся на палубу и обратился с просьбой принять его на работу. При виде худощавого юноши капитан усомнился в его способности к тяжелому физическому труду, но вспомнив, что пустует место помощника повара, велел ему явиться на другой день.

Так Тхань попал на французский пароход, взяв себе новое имя: Ван Ба.

...Кухня обслуживала семьсот— восемьсот человек— членов экипажа и пассажиров. Поэтому паренек не имел ни минуты отдыха. То и дело слышалось:

—Ба, принеси воды!

—Ба, почисти котлы!

—Ба, подбрось угля!

Работа на кухне обычно заканчивалась в девять часов вечера. К этому времени Ба совершенно изматывался. Однако, когда одни укладывались спать, а другие принимались играть в карты, [114] Ба садился за книгу или что-нибудь писал. Он помогал неграмотным товарищам писать письма домой. Был всегда отзывчив и вежлив.

Однажды Ба чуть не утонул. В открытом море разыгрался шторм. Налетевшая волна подхватила легкое тело мальчика и смыла его с палубы. Он спасся чудом, в последнее мгновение ухватился за канат...

Среди пассажиров находились два молодых французских солдата, недавно демобилизованных и возвращавшихся домой. Они подружились с Ба.

—Знаешь, Май,— говорил Ба своему другу-вьетнамцу,— оказывается, среди французов тоже есть очень хорошие люди...

Когда прибыли в Марсель, всем выдали жалованье. Заработная плата каждого вьетнамского служащего составляла сто— двести франков. Ба, помощник повара, получил только десять франков. Но он и этому был рад. Путешествие дало ему много интересного.

В Марселе его поразил трамвай. Он впервые увидел эти «подвижные домики». Все привлекало его внимание, все казалось новым и удивительным. Ба часто говорил: «Я это вижу впервые в жизни...»

После работы он переодевался, шел в кафе на улицу, как он произносил, Каннебьер. Это было первое французское кафе, которое он посетил. Здесь Ба обратил внимание, что французы дома, на родине, ведут себя лучше и вежливее, чем в Индокитае.

Потом он прибыл в Гавр, где корабль стал на ремонт. Всех перевели на другое судно, которое должно было отправиться в Индокитай. Но Ба не захотел вернуться. Капитан отвел его к себе домой, и с тех пор я не имел о Ба никаких известий...

Могли ли тогда моряки подумать, что маленький смышленый и трудолюбивый Ба станет с годами главой правительства, основателем независимого государства в Юго-Восточной Азии, его армии, флота, спецслужб. В общем— Хо Ши Мином— «Озером Светлого пера»...

Но это произойдет еще более чем через тридцать лет... [115]

День девятый, 31 декабря 1967 года. Горячее сердце Нгок

Мне принесли цветы. Алые, белые, голубые. Они стояли в вазе у балкона. Легкий ветерок врывался в комнату, покачивал их роскошные шапки. Я выходил из гостиницы «Тхонтнят», шел по ханойским улицам. Я люблю этот город, город цветов, город блиндажей.

...В нескольких километрах от вьетнамской столицы, в тени гигантских деревьев да и нян, среди холмистых гряд, бамбуковых зарослей разбросало свои строения небольшое село. Здесь, на его окраинах, две могилы. Одна под деревом да— деревом долголетия, другая— под деревом нян, что означает «глаз дракона».

Эти могилы— трагический финал двух жизней: одной, ставшей примером для многих, жизни, отданной народу. И другой— жизни американского летчика, сеявшего смерть на вьетнамской земле. У этих могил от местных жителей я услышал следующую историю.

—...Это случилось жарким летним утром 1967 года,— рассказывал мне пожилой крестьянин Кхоай.— Воздушная тревога. Звено американских самолетов «F-105» повисло в небе неподалеку от Ханоя. Один за другим самолеты пикировали на мирное селение, бомбили крестьянские хижины, рисовые поля, дамбы, дороги. Под разрывами содрогалась земля. Раненная, но непокоренная, объятая жадными языками пламени, земля отвечала ударами на удар. Зенитчики и ополченцы из отрядов самообороны не покидали боевых позиций. Вдруг в небе вспыхнул ярко-оранжевый бутон пламени, а мгновение спустя из него вывалился с черным шлейфом дыма американский самолет. Пилот успел катапультироваться.

Бойцы отряда самообороны, среди которых была 18-летняя Ла Тхи Нгок, «Жемчужинка», как ласково называли ее односельчане, отправились на поиски пилота. Американский летчик приземлился в зарослях кустарника зуой, отстегнул парашют, спешно пытался сжечь карты и другие военные документы. Нгок первой обнаружила врага. «Не дать, ни в коем случае не дать ему сжечь карты. Возможно, на них, как это часто бывает, [116] нанесены объекты последующих бомбардировок»,— пронеслась мысль. Вовремя предупредить людей о готовящемся налете— значит спасти десятки, а возможно, сотни жизней.

—Руки вверх!— решительно скомандовала Нгок. В спину пилота уперлось дуло ее карабина. Но в этот момент девушка увидела, что пламя небольшого костра, разведенного летчиком, пожирало ценнейшие карты с нанесенными объектами бомбардировок. Забыв об опасности, не успев обезоружить врага, девушка бросилась к костру. Неосторожность была роковой. Летчик выхватил револьвер и выпустил в спину Нгок обойму. «Жемчужинки» не стало. Но, умирая, она успела выхватить из огня карту.

Несколько минут спустя бойцы-ополченцы взяли летчика в плен. Карты он уничтожить не успел. Погибая, Нгок спасла жизнь другим. Девушку похоронили на окраине деревни. Глухо прогремел прощальный залп у свежей могилы девушки-бойца. И теперь почти ежедневно люди приходят сюда, к маленькому холмику Нгок, чтобы заботливо положить букетик алых цветов. И я тоже возложил на холмике Нгок букетик алых цветов, столь же ярких, как сердце Нгок...

Но есть в этой деревушке близ Ханоя и другая могила.

Это произошло, кажется, в августе 1967 года. Жаркое солнце обжигало зеленые спины холмов. После налета на Ханой возвращалась на авианосцы седьмого флота четверка американских бомбардировщиков. Они летели высоко в чистом небе, видимо, наслаждаясь безнаказанностью своих пиратских действий. Но неожиданно попали в зону шквального огня вьетнамской противовоздушной обороны. Ракета поразила один самолет. Объятый пламенем, он врезался в землю недалеко от могилы Нгок. Тяжело раненный пилот Джеймс Фостер успел катапультироваться. Приземлившись в районе деревни, он по портативной рации начал передавать позывные американским самолетам с просьбой о помощи. Некоторое время спустя в этот район прилетела новая группа американских самолетов, видимо, получивших ею сигналы. Началась ожесточенная бомбардировка всего этого участка. [117]

Фостер лежал на земле один на один со смертью. Не раз он вот так же бомбил Демократический Вьетнам. Не раз от плоскостей его самолета отваливались смертоносные огненные змеи ракет, обрушивался бомбовый груз. Точно так же, как это происходило сейчас. Летчик всегда видит землю с воздуха. Теперь он следил за самолетами с земли. Раньше разрывы бомб были далеко от него, не угрожали его жизни. Черные клубы дыма, дыбящиеся смерчи взрывов, обломки строений, даже человеческие жизни— для него лишь пораженный объект. Словно на учебном полигоне.

Сейчас Фостер испытывает на себе удары своей авиации— авиации США. Летчик, сбитый в воздухе, находит конец на земле. Но перед смертью приходит страх. Страх неодолимый. Страх диктует, заставляет Фостера ползти. Минуты, часы... Искать убежища, искать людей, пусть даже тех, кого всего час назад он считал своими врагами. Сейчас он готов молить их о помощи. Жить любой ценой, по только жить!

Фостер выполз из зоны бомбардировки и в районе деревни сдался в плен. Вьетнамский врач Тху оказал ему медицинскую помощь. Обработал раны, перебинтовал. Но ранение оказалось смертельным. Когда на носилках ополченцы понесли Фостера в деревню, он попросил Тху позвать ему пастора для исповеди. Священника в деревне не оказалось. Исповедь американского умирающего летчика принял вьетнамский врач.

Как фантастическое видение перед глазами Фостера встал Нью-Йорк, детство, отец, мать... Бывает, что сознание просыпается в людях перед смертью. Умирая, Фостер из последних сил пожал руку вьетнамскому врачу, сказал: «Будь проклята эта война!»

Пираты над «Туркестаном»

...Провинция Куангнинь, район Камфа.

«2 июня 1967 года. 15 часов 32 минуты. Воздушная тревога. Экипажу укрыться в помещениях. 15 часов 40 минут. Четыре американских сверхзвуковых реактивных самолета с носовых курсов вышли по направлению к судну. Два из них, набрав высоту, прошли высоко над теплоходом. Тем временем два других [118] самолета зашли с острых курсовых углов и пикировали на «Туркестан». С самолета, находившегося справа, сброшена бомба в ста метрах от судна. После этого оба самолета открыли огонь по судну реактивными снарядами, целясь главным образом по средней надстройке».

Эти строки, оставленные вторым помощником капитана «Туркестана» Н. Мариненко, я читал в вахтенном журнале. Они занесены сюда спустя несколько минут после трагических событий, происшедших 2 июня 1967 года на рейде вьетнамского порта Камфа.

...Сейчас глубокая, тропически черная ночь. С притушенными огнями стоял у главного пирса порта советский теплоход «Туркестан». Спал экипаж. Трудный, невероятно трудный был день. День, вырвавший из жизни одного из советских людей. Во время налета был тяжело ранен в своей каюте электромеханик Николай Никитич Рыбачук. Через четыре часа, не приходя в сознание, он скончался.

Каюта Рыбачука. На морских настенных часах— 3 часа 15 минут. Часы еще не остановились, хотя остановилась жизнь того, кому они принадлежали. Разрывной 20-миллиметровый снаряд, видимо, отрикошетил от металлической обивки иллюминатора, разбил рундук и смертельно ранил моряка. На небольшом диванчике весь изрешеченный осколками черный морской бушлат...

Я шел по кораблю. Рулевая рубка. Многочисленные пробоины и осколки. Повреждены механизмы. Разбит верхний мостик. Пробоина в борту спасательной шлюпки. В ряде кают разбиты окна и двери, повреждены жилые помещения. Только жилые помещения. Самолеты с опознавательными знаками военно-морских сил США вели прицельный огонь.

—Это и не вызывает сомнений,— как бы подтверждая мои мысли, сказал капитан «Туркестана» В. В. Соколов.— Самолеты стреляли исключительно по жилым помещениям. Налет ни в коей мере нельзя считать случайным. Судно стояло под советским флагом на якоре на рейде порта Камфа. Рядом не было никаких других кораблей. Погода— хорошая, видимость на морской глаз— десятимильная.

—Наш теплоход,— продолжал капитан,— пришел в порт Камфа с мирными целями: для погрузки хонгайского угля и доставки [119] его в Японию. Иначе говоря, для оказания помощи Демократической Республике Вьетнам в осуществлении торгово-экономических связей этой страны.

В 1967 году теплоход «Туркестан» три раза заходил в порты Вьетнама. 2 июня был его очередной заход...

—Этот день,— продолжал капитан,— никогда не забудет экипаж судна. Мы лишились верного друга— Николая Рыбачука. Шесть других моряков ранены. Тяжело ранен в живот моторист Иван Земцов. Совсем недавно он пришел к нам на судно...

Земцов был доставлен в ханойскую больницу. Хирургическая операция, проведенная вьетнамскими врачами, спасла ему жизнь.

—Мы были свидетелями обстрела теплохода «Туркестан»,— говорил мне директор порта Камфа Ле Ван.— Этот провокационный акт военщины США направлен против Советского Союза, оказывающего помощь нашей стране. От имени рабочих порта Камфа, шахтеров Хонгая, от имени всех жителей Вьетнама мы благодарим советских моряков за их героический труд. Мы будем помнить о Николае Рыбачуке...

5 июня моряки теплохода провели траурный митинг, почтили память Рыбачука. Судно с приспущенным флагом покидало порт Камфа, отправлялось в порт приписки— Владивосток. Все консульские формальности произвел третий секретарь посольства СССР, дипломат, разведчик Георгий Пещериков. По дороге в Ханой его машину «накрыл» ракетный удар. Георгий чудом остался жив. Храни нас Россия и Бог...

Несколько месяцев спустя советский теплоход «Туркестан» вновь пришел к берегам Демократической Республики Вьетнам, а уже в 70-х годах океанские просторы бороздил другой наш теплоход— «Николай Рыбачук».

Записи из дневника. Морские ворота

Если, обозначая по суше северные и южные точки Вьетнама, обычно говорят: Каобанг и Камау, то при определении морского побережья республики упоминают другие названия: Монгкай [120] и Хатиен. Между этими населенными пунктами на расстоянии более 3260 километров простираются берега Вьетнама. Они подарили стране сотни живописных бухт, укрытых скалами от океанских ветров. К ним устремляются тысячи рек, в устьях которых выросли удобные порты, оснащенные современными причалами, складами, верфями.

Хайфон и Камфа, Дананг и Камрань, Нячанг и порты города Хошимин в разные исторические периоды играли различную роль в жизни вьетнамской нации. Но, конечно, наибольший вклад в дело победы национально-освободительного движения во Вьетнаме внес Хайфон— крупнейший северовьетнамский порт, главные морские ворота республики. Отсюда в мае 1955 года уходили последние части французского экспедиционного корпуса. И отсюда в первые свои рейсы вышли теплоходы и корабли молодого вьетнамского флота. Здесь в 1964-м начиналась боевая слава вьетнамского военного флота.

Невероятно сложные задачи выполнял порт в военные годы. В опасные рейсы выходили корабли военно-морского и торгового флота Демократического Вьетнама. Они защищали побережье, снабжали самые отдаленные уголки страны товарами первой необходимости, боеприпасами, медикаментами.

В ханойском квартале Кимма, на территории постоянной выставки, открытой в честь 30-летия со дня образования ДРВ, был установлен на постаменте хайфонский торпедный катер. Он участвовал в отражении пиратских рейдов кораблей 7-го флота агрессоров, был одним из участников Тонкинского инцидента. Вместе со всем народом, защищавшим страну, моряки военного и торгового флота выдержали свыше 800 боев с авиацией противника, сбили 118 самолетов различных типов. (Всего над Хайфоном сбито более 370 американских самолетов.) Более тысячи мин, установленных агрессорами во время блокады северовьетнамского побережья, было обезврежено вьетнамскими моряками, открывавшими вновь океанские дороги к Хайфону и другим портам страны. И когда весной 1975 года завершилась освободительная операция «Хо Ши Мин», моряки дошли до островов Спратли в Южно-Китайском море, водрузили на них победные флаги Вьетнама. [121]

Сколько советских людей постоянно находилось в Хайфоне в первые годы войны? Временно до сотни. Постоянно только представители Морфлота СССР и, в частности, Николай Иванович Ковалев, капитан третьего ранга Георгий Попов и некоторые другие. Им было не до бомбоубежищ. Они работали на причалах порта и о риске не думали.

* * *

«В каждом человеке есть своя жемчужина. Каждый город— хранитель неисчислимых богатств. Найди их, и даже самое бедное селение расцветет для тебя»,— так говорят люди на архипелаге Драконьего жемчуга, расположенном в глубине Тонкинского залива и относящемся к Большому Хайфону{3}. Отважные мореходы на парусных и моторных лодках добираются с архипелага до главных океанских ворот Вьетнама, привозят сюда рыбу, знаменитый креветочный соус том-ма, снасти, лечебные травы— все, что добывают и производят их кооперативы. И так было в военные годы, когда приходилось преодолевать 25-30 километров водного пути среди минных полей.

С одним из жителей архипелага Драконьего жемчуга я познакомился неподалеку от Хайфонского порта. Он выкатил из сампана (плоскодонная лодка под парусом) велосипед, затем достал несколько тяжелых корзин, укрытых широкими банановыми листьями, бережно укрепил на багажнике. Деловито набил табаком водяную бамбуковую трубку— кальян. Я чиркнул спичкой, дал ему прикурить. Он глубоко затянулся, выпустил клубы дыма и протянул мне кальян. У рыбаков, как и у других жителей вьетнамской земли, кальян— это своеобразная «трубка дружбы», взаимной симпатии.

Мы договорились с рыбаком встретиться вечером здесь же, у порта, после рабочего дня. Мой новый знакомый Лыонг оказался не только рыбаком, но и добытчиком лечебных морских [122] трав. Ему предстояло в тот день побывать у хайфонских фармацевтов, получить у них заказы для своего кооператива.

Лыонг «оседлал» старенький велосипед, и через несколько секунд его сгорбленная спина смешалась с потоком велосипедистов, уносившим его по бульвару Чан Хынг Дао{4}.

Я вышел на тенистую аллею у центрального городского театра, что неподалеку от порта. В декабре 1972 года здесь, в самом центре Хайфона, упала 250-килограммовая бомба. Сейчас воронка уже давно засыпана и на этом месте разбит сквер. К небу тянулись алые, фиолетовые цветы. Ватага большеглазых мальчишек в бело-голубых полосатых рубашках стремглав пронеслась в сторону небольшого отводного канала. Они перепрыгнули через борт джонки, быстро поставили парус.

Я шагал по восстанавливавшимся кварталам Хайфона. Не забуду этот город, одетый в суровую фронтовую форму. Война обрушилась на Хайфон в августе 1964 года со стороны Тонкинского залива. В три этапа агрессоры бомбили морскую цитадель Вьетнама. Сначала налеты на город были закодированы под названием «Гром», затем— «Огненное море» и, наконец, «ковровые» бомбардировки стратегической авиации в декабре 1972 года... Теперь это история.

В тяжелые годы дети из СССР слали в Хайфон свои подарки сверстникам из Вьетнама. Их привозил известный общественный деятель Григорий Локшин и писатель Тэд Гладков. Я встречал их на причале порта.

Но в памяти, наверное, никогда не сотрутся чудовищные последствия налетов. Ударам с воздуха здесь подвергалось буквально все— жилые кварталы, дороги, подходящие к городу, мосты, причалы порта. Минирован был узкий фарватер реки Кам, связывающей порт с Тонкинским заливом. В центре Хайфона от моста Нгудо городской почты, от Музея революции до бульвара Дьенбьенфу— на территорию, примерно равную квадратному километру,— были сброшены десятки контейнеров с шариковыми [123] бомбами... В порту был поврежден советский теплоход «Переяславль-Залесский», в июле 1968-го был объят пламенем «Александр Грин». И только мужество советских моряков и вьетнамских докеров позволило спасти порт и город. И если бы произошел взрыв, то последствия были бы чудовищными. Разрушения были бы равны по силе двум бомбам, сброшенным США на Хиросиму в августе 1945 года. Из журналистов на борту «Грина» находился корреспондент АПН Борис Шумеев.

В первые послевоенные годы административный и партийный комитеты Хайфона направляли основные усилия на восстановление дорог, промышленного потенциала и жилищного фонда города. Одним из первых восстановленных объектов в черте Хайфона был мост через отводной канал реки Кам, у самого въезда в город. Отсутствие моста крайне тормозило вывоз товаров из порта. Затем стали вырастать новые металлические конструкции, поднялись заводские трубы на территории Хайфонского цементного завода. А ведь более 300 налетов выдержал ХЦЗ во время войны! В квартале Мелинь, на улице Каудат восстановлены все здания, открылись новые магазины. По молодым аллеям несутся потоки велосипедистов. С раннего утра многолюдно на городских рынках Шат и Анзыонг. Трудно представить, что здесь были лишь одни руины. Я был свидетелем в феврале 1967 года, как разбили американцы квартал Мелинь.

...Вечерело. Я вновь вернулся на бульвар Чан Хынг Дао, где договорился о встрече с Лыонгом. Он не закончил еще всех своих дел. Мы зашли в небольшой книжный магазин, где Лыонг подобрал новенькие учебники для сына: скоро начнется новый учебный год. И его паренек вместе с 300-тысячной детворой Большого Хайфона переступит порог школы.

Мы простились с Лыонгом у причала. Он погрузил свой велосипед в сампан и дружески помахал рукой на прощание.

Среди скал Каобанга

Из Хонгая— Камфа я ехал по железной дороге в Каобанг. Через несколько дней дорогу разбомбили. В апреле 1967 года американцы разбили дорогу Ханой— Лангшон. Путь к Китаю по железной дороге был перерезан. Последним по этой дороге проехал посол Монголии и военный атташе МНР в ДРВ. [124]

На самом севере Вьетнама, в горных районах, на территории почти в 14 тысяч квадратных километров во Вьетбаке{5} раскинулись земли провинции Каоланг, созданной от слияния двух провинций— Каобанг и Лангшон. Там живут люди шести национальностей. Они населяют Северо-Восточный Вьетнам уже многие столетия. Когда-то вели кочевой образ жизни, затем оседали, строили на берегах рек, в долинах и высоко в горах свои селения. Среди апельсиновых садов поднимались их просторные дома, установленные на высоких деревянных сваях. Остроконечные красные черепичные крыши и причудливые бамбуковые водопроводы— типичные для селений нунгов, таи и зао.

Многообразны обычаи этого края. До сих пор жених, например, делая предложение невесте, должен прийти с лучшим певцом деревни. А невеста обязана надеть яркую юбку, к которой пристегиваются многочисленные веревочки. Они символизируют те препятствия, которые предстоит преодолеть жениху. Обычаи эти не менялись и в военное время.

Нунги— около 350 тысяч человек— самая многочисленная народность Каобанга. Они издавна живут по соседству с таи, и их семейные нити тесно переплетаются. На нунгов и таи наибольшее влияние оказывает культура жителей низинных районов— вьетов, или киней, составляющих примерно 87 процентов всего населения Вьетнама. Язык и письменность киней— вьетов стали главными в стране и широко используются всеми народностями Вьетнама. Но у таи, нунгов и мео существует своя письменность, созданная в 50-х годах в результате длительных изысканий вьетнамских ученых, использовавших опыт народов Советского Союза. На четырех национальных языках ведут вещание местные радиостанции. На национальных языках народностей Северного Вьетнама создают свои произведения известный поэт Бай Тан Доан, драматург Лыонг Вьет Куанг. Работы композитора До Мига из народности таи, национальный фольклор зао, мелодии нунгов под названием «сли», танец «сиен танг» популярны во всем Вьетнаме.

Каобанг считают одним из живописнейших районов республики. [125] Зимой в горах температура опускается ниже нулевой отметки, что не случается ни в одном другом уголке страны. Например, зимой 1946 года по соседству с Каобангом в районе самой высокой вершины Вьетнама— горы Фунсипан (3142 м)— выпал снег. Белый 10-сантиметровый покров лег и в районе горы Шапа— в зоне одного из крупнейших курортов Вьетнама. Но прошло всего лишь несколько недель, и склоны горы Шапа уже были залиты бурным цветением весны. Розово-красными лентами опоясали Шапа персиковые и мандариновые сады. Под тростниковыми мостами, подвешенными над глубокими ущельями, переливаясь в солнечных лучах, несут свои бурные воды горные ручьи и реки.

Каждому вьетнамцу Каобанг известен как горный край, где низвергается один из крупнейших в стране водопадов— Банзыок, где нежится среди отрогов скал величественное озеро Тхангхем. У прозрачных вод, разбивающихся сотнями брызг на камнях, ощущаешь терпкий запах тропического леса. Здесь воздух чист, словно горный хрусталь. И кажется, что при дуновении ветра он звенит и переливается, подобно хрусталю. История этого горного края тесно связана с героической летописью борьбы вьетнамского народа за свободу и независимость. В лесах, носящих имя легендарного героя Чан Хынг Дао, был создан Пропагандистский (Агитационный) отряд— первенец Вьетнамской Народной армии. В Донгкхе развертывалась победоносная битва молодых вьетнамских вооруженных сил с частями экспедиционного корпуса французских колонизаторов...

* * *

«Поутру я ухожу к ручью, вечером возвращаюсь в пещеру. Пищей мне служит кукурузная бамбука. За шатким камнем читаю и перевожу...»

Эти строки принадлежат Хо Ши Мину. Он написал их в горнам районе на северо-востоке Каобанга, в пещере Пакбо. На языке нунгов Пакбо означает «Источник воды». Отсюда берет начало одна из крупнейших рек горных районов Северного Вьетнама— Бангзианг. Именно здесь Хо Ши Мин скрывался от охранки. [126]

...Ранним утром, когда туман еще ласково укутывал вершины гор, я добрался до небольшой живописной долины, лежащей среди обрывистых скал. Здесь в Каобанге, в 1941 году находился Хо Ши Мин, известный тогда под именем Нгуен Ай Куок, или Нгуен-Патриот.

Поднимающееся солнце словно растопило туманную дымку, открывая перед взором горные кручи, зеленые террасы рисовых полей, приютившиеся у подножия скал бамбуковые дома на сваях. Утверждают, что именно так же выглядел район Пакбо почти 60 лет назад, когда пришел сюда Хо Ши Мин. Прозрачный стремительный горный ручей, то низвергаясь водопадами, то пенясь у острых серых камней, то вольно разливаясь по долине, словно наполнил жизнью этот уголок Каобанга.

По скользким камням нелегко перейти ручей. На его берегу из нескольких глыб сооружено подобие письменного стола и скамейки. Здесь работал Хо Ши Мин. От ручья тропа, проложенная несколько десятилетий назад, круто поднималась вверх. Колючки на деревьях грозили оставить глубокие раны, шаткие камни то и дело выскальзывали из-под ног, с шумом падали вниз.

Сколько раз когда-то преодолевал этот подъем Хо Ши Мин...

Восхождение продолжалось около четверти часа. Наконец открылся узкий лаз. Над головой застыли покрытые мхом сталагмиты. Внутри пещеры полумрак. Лишь длинный луч света, подобно природному фонарю, освещал дно грота. Здесь жил и работал Нгуен-Патриот. До сих пор в находящемся поблизости музее Пакбо хранятся личные вещи Хо Ши Мина— деревянный чемодан, с которым Нгуен-Патриот пришел в Пакбо, кастрюля, в которой варил он рис...

—В этой пещере,— вспоминал мой друг генерал-полковник Тю Ван Тан,— я провел вместе с президентом несколько месяцев. По вечерам мы часто собирались в Пакбо. Хо Ши Мин нам рассказывал о своих поездках в Советский Союз, как он не успел в тысяча девятьсот двадцать четвертом году встретиться с В.И. Лениным, о том, какой была тогда Москва. Он умел гак говорить, что перед глазами отчетливо вставали пейзажи России, грандиозные стройки. Многие из нас никогда не видели снега, но каждый отчетливо представлял ледяные арктические [127] дали. От Хо Ши Мина мы узнали о мужестве советских людей— покорителей Севера, о подвиге советских летчиков совершивших первый перелет через Северный полюс в Америку.

* * *

Хо Ши Мин впервые приехал в Советский Союз в середине 1923 года, работал в Иркутске. Но был и такой приезд... Корабль бросил якорь в порту Ленинграда. Вместе с двумя матросами Хо Ши Мин добрался до Невского проспекта.

—Сообщите, пожалуйста, вашу фамилию,— спросил его один из чекистов.

—Нгуен,— последовал ответ.

—Какова цель вашего визита?

—Встретиться с товарищем Лениным.

Так под именем Нгуена приехал в Советский Союз Хо Ши Мин. Многие годы он провел вдали от родных берегов.

В 20-е годы Хо Ши Мин участвовал в революционной борьбе рабочего класса Франции, встал на позиции III Интернационала. На съезде французских социалистов в Туре он голосовал за создание Французской коммунистической партии и присоединение ее к III Интернационалу. Спустя девять лет колониальные власти Франции заочно вынесли ему смертный приговор.

В Гонконге его арестовали английские колониальные власти. Два года находился он в гоминьдановской тюрьме в Китае. В середине 20-х годов Хо Ши Мин участвовал в работе многих международных совещаний, в том числе V Конгресса Коминтерна, был постоянным членом Восточного бюро Коминтерна.

Небольшая тайна. Был ли Хо Ши Мин влюблен? Да, был. В русскую. В Веру Яковлевну Васильеву, сотрудницу Коминтерна. Детей у них не было. Встречался ли со Сталиным? Да. Сталин оставил даже автограф на обложке журнала «Огонек», но журнал у Хо таинственно пропал.

Кого из иностранцев-нелегалов считал своим другом? Рихарда Зорге, с которым жил в соседнем гостиничном номере в Москве, в «Астории».

Тем временем на Индокитайском полуострове ширились массовые выступления рабочего класса и крестьянства, происходил [128] процесс становления классового самосознания вьетнамского пролетариата. В этих условиях под руководством Хо Ши Мина была созвана конференция коммунистических групп Вьетнама, объединившая разрозненные марксистские организации в единую партию. Так 3 февраля 1930 года родилась Коммунистическая партия Вьетнама, переименованная затем в Коммунистическую партию Индокитая (КПИК).

... 1943— 1944 годы. Советский народ громил на всех фронтах гитлеровских фашистов. Во Вьетнаме ширилась борьба против японских милитаристов и французских колонизаторов. Из Каобанга Хо Ши Мин отдал распоряжение о формировании вооруженного Агитационного отряда освобождения Вьетнама. Этот отряд был создан здесь, в Каобанге, 22 декабря 1944 года. [129]

Дальше