Паранойя Иосифа Сталина

Великая чистка Иосифа Сталина началась в 1937 году и продолжалась с перерывом на Великую Отечественную войну вплоть до его смерти в 1953 году. Биографы советского диктатора и историки той эпохи различным образом объясняли ужасающий кровавый характер Сталина, уничтожившего по меньшей мере [318] двадцать миллионов человек, в том числе и своих соратников по партии. Здесь содержится иной взгляд на Иосифа Сталина.

М. Вы спрашиваете, стабилизировалось ли советское общество с конца 30-х годов, и я должен сказать, что хотелось бы верить, но я сомневаюсь, что Сталин позволил бы этому процессу произойти. У меня есть некоторое представление о демонах его души, и я сомневаюсь, что товарищ Иосиф полностью закончил с кровавой вакханалией.

С. Почему так? Он ведь убил своих врагов в предыдущей чистке, разве нет?

М. Да, он убил миллионы людей, но я сомневаюсь, что это конец.

С. Вы думаете, что он сумасшедший? Кровожадный и иррациональный человек?

М. В каком-то смысле безумный, но не иррациональный. Сталин — крайне прагматичный и логичный человек... Никакой сентиментальности, один смертоносный прагматизм.

С. Вам не кажется, что большая чистка была необходима для того, чтобы избавиться от всяких препятствий, оставшихся с ленинских времен? Вы согласны?

М. До некоторой степени, но свирепость объясняется несколькими факторами. Во-первых, низкое происхождение бедного и физически неполноценного грузина, представителя одного из меньшинств в Советской России. Во-вторых, советское общество было очень сильно ориентировано на истинного большевика. Я думаю, что Сталин был блестящим деятелем во многих областях, но его отношения с революцией были весьма сложными, и это вызывало презрение таких, как Троцкий, который сражался с белыми на фронтах. [319] Сталин как Борман: очень работоспособный бюрократ, который не играл большой роли в кровавых акциях в России после Октябрьской революции, как и до нее, конечно. Этот комплекс неполноценности определялся осознанием того, что его презирают истинные революционеры; более того, они порочат его и, страшно сказать, мечтают о его устранении. Сталин, бывший, по сути, террористом и заговорщиком, был чрезвычайно напуган: ведь другие пытались сделать с ним то, что он столь успешно проделывал сам. Учтите еще, что почти все лидеры большевистского движения, включая Ленина, были евреями или частично евреями или были женаты на еврейках. Как грузин, Сталин ненавидел евреев; впрочем, должен сказать, что он использовал их услуги, чтобы сломать хребет среднему классу.

Инспирировать его деятельность в этом направлении было не трудно, особенно в конце. Я был одним из тех, кто делал это.

С. Вы?

М. Да, я. Подготовительная работа с целью внедрения идеи большой чистки в сознание Сталина была уже проведена, но я был единственным, кто мягко подтолкнул его с обрыва. И он продолжает лететь, даже сегодня.

С. Я искренне надеюсь, что вы удостоите нас более полных сведений в этом вопросе. Впрочем, я слышал, что Гейдрих изготовил несколько поддельных писем от имени маршала Тухачевского, в которых говорилось о путче, который может состояться в недалеком будущем. Но никто сейчас не думает, что Сталин верил этим грубым подделкам, он, кажется, задолго до этих фальшивок планировал провести чистку высшего командного состава Красной Армии. [320]

M. Он мог рассматривать их как потенциально опасных для себя, но позвольте мне сказать, что Гейдрих не просто представил несколько фальшивых писем... речь идет о сотнях документов, и Сталин несомненно верил им, так как я убедил его, что они имеют прямое отношение к нему лично. У нас есть время, прежде чем мы закончим на сегодня и будем одеваться к ужину. Мы должны обсудить американские выборы или должны обсудить товарища Иосифа?

С. Одно в будущем, другое — в прошлом. Почему бы не последнее?

М. В самом деле, почему бы нет. Больше карандашей, мой дорогой, потому что они вам определенно понадобятся. Разрешите мне просветить вас по поводу моей первой и, возможно, самой лучшей операции против коммунистов. И я очень горд результатами хотя бы как представитель цивилизованного общества. Я должен признаться в частной беседе, что даже был шокирован результатами. Это как пнуть небольшой камешек с горы и обнаружить, что это положило начало лавине, под обломками которой погребенными под тридцатью футами камней оказались два города, железнодорожная станция, шестнадцать пивных баров и монастырь.

Очень хорошо. Начинать всегда нелегко, и я не буду рассказывать вам длинную историю о радикальном движении в империалистической России, но начну с современной истории и моих собственных действий.

Жил в Париже бывший царский офицер, Скоблин. Этот джентльмен поставлял СД, Гейдриху и другим, интересную информацию о его бывшей стране... и, конечно, снабжал НКВД интересной информацией о нас. Мы платили ему, и они платили ему. Он был [321] человеком Гейдриха, а Гейдрих не очень разбирался в проблемах контрразведки. В середине 1936 года Гейдрих говорил со мной об этом человеке и его информации, так как в отличие от меня не знал ничего о коммунистах. Сначала Шеф — он любил, чтобы его так называли, — хотел перенять некоторый мой опыт, но в итоге понял, что это ему не под силу. Мне пришлось взять на себя руководство проектом, хотя я продолжал оставаться более чем почтительным с ним.

Русские сообщали, что часть советских генералов недовольна Сталиным и их необходимо поддержать в желании убрать его. Поскольку, во-первых, Гитлер, а во-вторых, я представляли Россию как самого опасного врага, естественно, мы прислушивались к этим разговорам. Зная двойственность Скоблина, я понимал, что нам не следовало бы доверять ему. Весьма вероятно, что Сталин или кто-то из его окружения хотели получить материалы, подтверждающие существование заговора, что могло быть использовано, для развязывания репрессий против тех, от кого они хотели бы избавиться.

Мы оба, и я и Гейдрих, хотели бы знать, что случится, если в подозрительной голове Сталина укоренится мысль о том, что заговор существует? К большевикам старой гвардии мы не имели отношений, но военные — это другое дело. И маршал Тухачевский был очень крупной фигурой и блестящим полководцем. Это он командовал войсками, пытаясь вернуть польские территории, и хотя поляки разбили его под Варшавой в 1920 году, это было, скорее, из-за некомпетентности русских, а не из-за бездарности Тухачевского. Сталин, к слову, тоже участвовал в этой кампании и проявил себя крайне плохо, по крайней мере с точки зрения военных. [322] Итак, я размышлял об этом несколько дней и затем отправился к Гейдриху с идеей: не надо связываться с двойным агентом, надо использовать его как источник зла. Я сказал Гейдриху, что мы приготовим большое дело об антисталинской деятельности России, материалы досье убедят его в том, что все абсолютно законспирировано, этому он поверит. Гейдрих внимательно прочитал и поинтересовался тем, какое впечатление произведут на Сталина эти материалы и как это повлияет на растущую угрозу со стороны Красной армии. Я настаивал на том, что стоит попытаться, — ведь мы ничего не теряли, делая это, и в конце он предложил мне работать над этим проектом, под его наблюдением конечно.

Это означало, что если все пройдет успешно, он хотел бы получить награды от Гиммлера и Гитлера. В тот момент моя карьера только началась, у меня не было выбора, и приходилось полагаться на его амбиции и его эго. Л должен сказать, что я несомненно амбициозен, но мое эго мало что получает от успехов.

С. Какой вы скромный человек! Даже с меня иногда сбиваете спесь!

М. Я понимаю почему. Я решил, что мы не просто приготовим несколько обличительных документов и передадим их людям Сталина. Это слишком наивно. Мой план состоял в том, чтобы сделать тоненькую папку, заполнить ее близкими по смыслу и совершенно правдоподобными бумагами, большинство которых должны быть либо подлинными, либо филигранно сконструированы Я начал собирать эту папку, имея дело с информацией и наблюдениями наших военных и разведывательных служб, протоколами интервью с теми, кто имел представление о внутренней работе сталинской системы, заявлениями таких бывших коммунистов, [323] как Альбрехт, вырезками из газет, свежими сообщениями из Советов в наших архивах и так далее. Не упуская из вида основную тему, эти материалы должны были не только указывать на заговор против Сталина, но и подрывать, а в конечном счете, уничтожить его доверие к высшему командному составу армии.

Собрав много бумаг, я просмотрел их, закладывая полоски желтой бумаги между документами, с которыми творческая работа может пойти наиболее успешно. На отдельных страницах я перечислял все отмеченные места и указывая, что было необходимо. Я должен сказать, что каждый документ в отдельности должен был полностью соответствовать общему содержанию и не казаться только что вклеенным. Позвольте сказать вам, мой друг, что это было наиболее сложным заданием, но в конце концов я сделал это досье.

В гестапо хватало специалистов, прекрасно умеющих подделывать документы. Они использовали оригинальные русские пишущие машинки, бумагу и копии официальных печатей и безукоризненных подписей, которые могли пройти любую проверку. Там было, возможно, десять или одиннадцать таких бумаг... но вместе с другими материалами, образуя единое целое, они становились абсолютно взрывоопасны. Когда я закончил с этой папкой... и мы даже добавили немецкий перевод русских документов... я взял все, чтобы Гейдрих их утвердил.

Мы сидели бок о бок в его кабинете и работали над этим почти шесть часов, и в итоге он заявил, что удовлетворен, и удостоил меня нескольких комплиментов. Следующей персоной, которой следовало показать папку, был сам Гитлер, и Гейдрих сказал мне, что фюрер был сильно впечатлен, особенно когда [324] Гейдрих указал, что большинство документов — оригиналы.

Теперь, заручившись согласием Гитлера, мне следовало подложить этот яд Сталину таким образом, чтобы он принял его без подозрений.

С. Насколько я понимаю, вы использовали для этого чехов.

М. Нет, но эта страна принимала участие. Во-первых, у меня был человек из СД, который действовал как связной Скоблина и должен был поехать в Париж, чтобы поговорить с ним о других вещах. По ходу разговора он должен был сказать, что существует значительная подшивка документов в штаб-квартире гестапо в Берлине о намечающемся внутреннем путче, направленном на ликвидацию товарища Сталина. Человеку из СД было приказано привлечь особое внимание к этому делу, но не рассматривать его в деталях, а просто случайно обмолвиться в разговоре и затем перейти к другим вопросам. Он сделал это и доложил мне, что генерал искренне заинтересовался в то время, но наш человек ушел от продолжительных дискуссий по этому поводу. Неплохо для начала.

Теперь вернемся к Чехословакии. У меня в гестапо был человек, работавший с антигитлеровски настроенными немцами, которые убежали туда после 1933 года. Люди Штрассера, к примеру. Этот человек выдавал себя за беженца, немецкого коммуниста и был очень ценным для нас. Не привлекая внимания наших врагов, он тем временем наблюдал за деятельностью чешских коммунистов.

Смысл был в том, что этот человек пользовался благосклонным вниманием советских агентов в Праге и я инструктировал его быть более точным, чем наш человек в Париже. Он сказал русским, что знает от своего [325] друга, что эти документы существуют, и рассказал о малой толике содержащейся там информации.

После этого он стал ждать, когда большая рыба клюнет на наживку. Из-за бюрократической медлительности, особенно в России, потребовался целый месяц, чтобы понять, что рыба клюнула. Париж и Прага накинулись на наживку, как голодные рыбы, и следующий акт моей маленькой драмы начался. У нас была специальная комната в штаб-квартире гестапо, где мы хранили очень щекотливые материалы. Только несколько проверенных людей имели к ней доступ. Был один чиновник, за которым мы в то время наблюдали. Он был социалистом до 1933 года, и мы подозревали, что он связан с Советами. Мы усилили наше наблюдение за ним, его почтой и телефонными разговорами и по прошествии примерно двух недель были вознаграждены, узнав, когда состоялся контакт. Он встретился с польским коммунистом в пивном баре, где они говорили некоторое время. Я не удивился, когда узнал, что наш внушающий подозрение коллега вскоре захотел перейти в комнату с документами. Я устроил так, чтобы он свободно мог входить в специальное помещение, где получал доступ к материалам, но постоянное присутствие других сотрудников лишало его возможности скопировать хотя бы слово.

Он влез в фальшивые документы, прочитал все. Teперь ему было необходимо сообщить обо всем шпиону Павлу. Павел должен был поговорить со своим резидентом, которого мы обнаружили, следя за Павлом, и резидент собирался связаться с Москвой. Вскоре, а это заняло еще две недели, наш друг попросил разрешения работать по вечерам, так как в дневные часы он посещал школу — практика, которую я поощрял. Мы оставили его в комнате ночью в присутствии еще [326] одного человека и поручили этому человеку сказать шпиону, что он хотел бы исчезать два раза в неделю, чтобы встречаться со своей возлюбленной.

Итак, за несколько недель этот старательный парень полностью переснял досье. У нас был ключ от его дома, и когда он был на работе, наши люди наблюдали, как продвигается дело.

Когда дело было сделано, он со всеми этими материалами, которые так хотел заполучить НКВД и Сталин, пришел на рандеву со своим польским другом и они договорились о сумме, которая окупит эту измену. У нас был соседний столик, и официант числился в нашей платежной ведомости, так что мы знали все.

Прошла еще одна неделя, и поляк явился с картонным чемоданчиком, наполненным чем? — настоящими банкнотами. Несколько сотен тысяч немецких марок.

С. Вы сказали, подлинные банкноты. Хёттль говорил нам, что это были фальшивые банкноты.

М. Хёттль — мошенник и жулик высшей пробы. Я говорю вам, это были две сотни тысяч марок и все банкноты были в полном порядке. Наш шпион в туалете при баре запихнул немного себе в карман, остальные унес в чемодане. Слава богу — у нас были в запасе два бедных чудака, которые ограбили его, когда он, пересекая парк, шел к остановке трамвая. Деньги оказались кстати, чтобы заплатить за некоторые дела, которые мы не хотели указывать в наших бухгалтерских книгах. Я уверен, что вы знаете о таких закулисных, но полезных вещах. Во всяком случае, наш шпион никогда не заявлял в полицию о краже его сокровищ и удовлетворился содержимым своего кармана и уверенностью в том, что рабоче-крестьянский рай был предупрежден о врагах народа, как называл их Сталин. [327]

С. Что случилось со шпионом? Еще одна прогулка по лесу?

М. Ничего подобного. Он ведь был испытанным и полезным источником для НКВД, который мог захотеть вновь прибегнуть к его услугам. Должны ли мы были облегчить для них эту задачу, оставив его в покое, хотя и под строгим наблюдением, или убрать его, дав тем самым русским знать, что мы его раскрыли? Ответ очевиден. Мы просто повысили его в должности и отправили — туда, где он не мог приносить вред. До тех пор, конечно, пока русские не захотели бы задействовать его снова, в таком случае мы бы вновь переместили его в хранилище.

С. Если вы поскоблите циника, то обнаружите идеалиста, генерал.

М. Не всегда.

С. Судя по тому, что случилось в 1937 году и позднее, кажется, Сталин съел приманку.

М. Да. Я узнал много позднее, что игра произвела гораздо больший эффект, чем я мог даже предполагать. Когда НКВД пытал обвиняемых, все они не только признавались в приписываемых им и полностью вымышленных преступлениях, но и указывали на причастность к делу многих других людей: их жен, друзей, их врачей, дантистов, дворников и так далее. Сначала Сталин был взбешен, но когда он прочитал протоколы допросов, он ужаснулся степени и масштабу ненависти к нему и просто сделал то, на что я надеялся: он убил всех, даже жен и маленьких детей своих врагов.

С. Это совершенно ужасно.

М. Не будьте столь слабонервны. Гниды производят вшей, в конце концов. Если вы не можете посмотреть на это с такой стороны, давайте обсуждать другие вопросы. Сейчас я рад сказать, что верхушка [328] советского высшего командования была полностью уничтожена.

Окончательный счет бойни включал приблизительно 90 процентов всех советских генералов и маршалов, почти всех командиров армий, больше половины командиров родов войск, почти всех командиров дивизий и около половины командиров полков. И, насколько вам известно, почти всех старых большевиков и уцелевших соратников Ленина. Все они, за редким исключением, были уничтожены, и сотни тысяч более радикальных коммунистов запихивались в вагоны для скота и переправлялись в концентрационные лагеря в Сибири, чтобы заработать себе скорую смерть. Говорят, берега рек были покрыты выбеленными костями мертвых. И причиной того, что это прекратилось или немного сбавило обороты, была война.

Теперь вы имеете представление о том, что происходит в России. Вскоре Иосиф начнет более масштабные чистки, он совершенно убежден, что должен сломать хребет громадному заговору против него. Да, чтобы вернуться к вашему недавнему утверждению, Сталин безумен, по крайней мере в одной области. Психиатры сказали бы, что он параноик, и он действительно стал им. Мои фальшивые документы вызвали признания жертв, а это абсолютно убедило великого грузина в том, что он и в самом деле на волосок от политического убийства.

С. Я полагаю, у вас есть копии некоторых ваших работ?

М. Конечно, но от этого вашему мистеру Визнеру лучше не станет. Они все мертвы и гниют сейчас в своих могилах, и только Сталин и следующая серия потенциальных жертв все еще живы, чтобы сбивать с толку мир их безумной религией. В конце концов, когда [329] Бог прекратит развлекаться с ними, он убьет их всех и мы все будем жить в гораздо лучшем мире.

С. Кто-нибудь знает, как много людей погибло в этих чистках?

М. Никто. Миллионы, возможно, двадцать миллионов или более мертвых, и когда Иосиф опять поднимет ветер, миллионы снова умрут. Молитесь, чтобы кто-то не подсунул ему досье, доказывающее, что Соединенные Штаты планируют напасть на него, или вы в первую очередь узнаете, что такое сталинская ярость.

С. Я так рад, что вы решили работать на нас, генерал.

М. Я не буду цитировать мое последнее замечание кому-либо еще.

С. Только из любопытства, получил ли Гейдрих награду за все это...

М. Получил.

С. Да, но что же остановило его от того, чтобы удалить вас как опасного человека?

М. Гейдрих очень нуждался в моем опыте. У него не было опыта контрразведывательных игр, и, кроме того, я поведал эту историю Гиммлеру и позже, когда у меня было гораздо больше власти, самому Гитлеру. Конечно, к тому времени Гейдрих был мертв, но я действовал искусно, как рука виолончелиста.

С. Вы упомянули о музыкальных достижениях Гейдриха, мне показалось.

М. Конечно. Он так же хорошо играл на виолончели, как я на фортепьяно, и однажды мы провели прекрасный вечер музыки с женой адмирала Канариса, которая также играла на виолончели. Разве культура не есть нечто возвышающее? [330]

Дальше