Часть третья. Гестапо готовит вторжение. 1936-1939 годы

1. Гестапо атакует армию

Военные обратили мало внимания на укрепление полицейской машины Гиммлера в июне 1936 года, потому что были слишком поглощены первыми успехами реванша.

Тремя месяцами ранее, 7 марта 1936 года, Гитлер денонсировал Локарнский договор и грубо захватил Рейнскую демилитаризованную зону. В тот самый час, когда послам Франции, Англии, Италии и поверенному в делах Бельгии вручались дипломатические ноты, германские войска дефилировали по улицам Кобленца. Примерно 20 тыс. человек перешли Рейн утром 7 марта. Под восторженные приветствия жителей они занимали старые рейнские казармы, в которых немецких солдат не было с 1918 года. Эти «символические части», как называл их фон Нейрат, составили к вечеру того же дня тринадцать пехотных батальонов и тринадцать артиллерийских дивизионов. Париж и Лондон были удивлены. Говорили о военном отпоре и о новой оккупации Саарбрюккена; гражданские министры выступали сторонниками отпора, но военные этому противились. Генерал Гамелен соглашался на вмешательство лишь в том случае, если предварительно будет проведена всеобщая мобилизация. Дело ограничилось дипломатическим протестом. Германские войска, вступившие в Рейнскую область, получили строгий приказ отступить, если последует какая-либо ответная военная акция со стороны французов независимо от ее масштабов. Такая неудача— а привести дело к ней было очень легко— нанесла бы жесточайший удар по престижу Гитлера; список упущенных противниками нацизма возможностей пополнился еще одной строкой.

Именно с этого, 1936 года Германия вступила на путь войны. Экономические и финансовые мероприятия [197] имели единственной целью ориентировать Германию на военную экономику. В этом году начались научные Исследования и разработки по производству заменителей различных продуктов, «эрзацев», вдохновлявших юмористов и забавлявших французов, которые не подозревали, что в недалеком будущем они тоже к ним привыкнут. 12 мая 1936 года Геринг заявил: «Если завтра мы будем вести войну, придется пользоваться заменителями. Деньги не будут играть никакой роли. А если так, мы должны быть готовы создать для этого предварительные условия еще в мирное время». 7 мая он добавил: «Все меры должны рассматриваться с точки зрения неизбежности войны».

Осенью был объявлен второй четырехлетний план и Геринг назначен комиссаром по планированию. Он должен был найти для Германии иностранную валюту, в которой та нуждалась для вооружения. Промышленность получила энергичные указания увеличить производство. Был создан новый концерн «Герман Геринг», изыскательское общество, чей объявленный капитал поднялся с 5 млн. до 400 млн. марок. Начав с эксплуатации бедных руд, оно в конце концов превратилось в гигантское промышленное объединение со штатом более чем 700 тыс. рабочих и стало трестом по добыче железной руды и угля исключительно в военных целях.

Два управления министерства экономики перешли под военный контроль: генерал фон Лёб стал отвечать за сырье, а генерал фон Ганнекен— за энергию, железо и уголь.

Эти меры были понятны военным: шла подготовка к войне, то есть к возвращению их главенства.

Предвкушение превосходства ослепляло их до такой степени, что они не замечали, как совершенствуются службы Гиммлера, и меньше всего обращали внимание на людей, которые плели свои сети в тени бюро на Принц-Альбрехтштрассе. Новый шеф гестапо Генрих Мюллер с дотошностью старого служаки подготавливал окончательное приручение армии партией.

Несмотря на все свои заявления, Гитлер так и не смог избавиться от глухого недоверия к офицерам. В основе такого недоверия лежал комплекс неполноценности бывшего ефрейтора с выработанным рефлексом стоять по стойке «смирно» в присутствии офицера. Потом [198] он привык ко всем этим полковникам и генералам, с которыми тесно общался и которые всегда выступали в роли просителей. Но всегда считал их чужаками.

С недоверчивостью, смешанной с презрением, называл он «верхним слоем» тех, кто хотел взять на себя ответственность за прежнюю Германию, но не преуспел в этом. Была здесь, возможно, и злость старого окопного солдата, которого травили газами на фронте, на этих генералов, видевших боевые действия лишь издалека и называвших людей, чья жизнь была им доверена, «человеческим материалом». В этом отношении на него повлияли теории Рема о необходимости «популяризировать» армию.

Его окружение испытывало такое же чувство недоверия, и он охотно прислушивался к требованиям железного контроля над армией, которая в противном случае может выступить против него самого. Гитлер не строил никаких иллюзий насчет «обращения» армии в национал-социалистскую веру. «Моя армия,— говорил он,— реакционна, мой флот— христианский, а моя авиация— национал-социалистская». Авиация была создана Герингом с помощью новых кадров, поставленных партией, но армия оставалась глубоко монархистской и открыто праздновала годовщины кайзера.

Гитлер был убежден, что его военный гений более высок, нежели все знания, полученные в военных академиях и школах, и считал необходимым обеспечить за собой управление армией, чтобы навязывать свои стратегические концепции боязливому штабу.

Хозяева гестапо, Гиммлер и Гейдрих, всячески толкали его на то, чтобы он добил единственного противника, который у них оставался. Они полагали, что их триумф будет полным лишь в том случае, если они обезглавят армейский генеральный штаб. С этой целью Гиммлер начал с 1935 года плести хорошо продуманную интригу против двух самых высоких лиц в германской армии— фельдмаршала фон Бломберга и генерала фон Фрича. Чтобы избавиться от этих двух врагов СС, гестапо решило опозорить их.

Человеком, которого Гейдрих выбрал для исполнения этой операции, был шеф гестапо Мюллер— грубый администратор, какие встречаются почти повсюду. «Функционер» до мозга костей, он жил и работал ради [199] «бумаг», статистики, докладных. Он чувствовал себя хорошо, лишь занимаясь записками, повестками дня и инструкциями. Главной заботой Мюллера было «продвижение». Его мало беспокоило то обстоятельство, что закулисная сторона его жизни состояла из гнусных доносов, анонимных писем, средневековых пыток и тайных казней. Все эти ужасы доходили до него лишь в типично бюрократическом виде, то есть как сухие доклады и записки.

Генрих Мюллер был баварским крестьянином с почти квадратной головой. Небольшой рост, приземистость, массивность, тяжелая и слегка покачивающаяся походка выдавали его происхождение. Малоинтеллигентный, но чрезвычайно упорный и упрямый, он не хотел быть неотесанным трудягой и мечтал стать чиновником— весьма завидная должность, потому что чиновникам обеспечивалась пенсия. Ему удалось поступить на службу в мюнхенскую полицию. Именно там Гиммлер заметил такие его качества, как слепое подчинение дисциплине и профессиональная компетентность. Как все чиновники политической полиции, Мюллер до 1933 года работал против нацистов. Гиммлер не ставил ему это в вину и верил, что он с таким же рвением будет служить новым хозяевам. Мюллер сделал гораздо больше, чтобы заставить забыть о своем прошлом и особенно, чтобы смягчить враждебность, которую некоторые влиятельные члены партии по-прежнему испытывали к нему. Несмотря на все его старания, целых шесть лет ему упорно отказывали в приеме в партию, членом которой он стал лишь в 1939 году. Так что весьма парадоксальным образом гестапо, главный инструмент обеспечения господства режима, управлялось человеком, чья политическая ортодоксальность была недостаточной, чтобы считаться истинным нацистом. Фактически такой остракизм имел два реальных основания: враждебность со стороны соперников и расчет хозяев, которые полагали, что Мюллер будет работать еще интенсивнее, чтобы преодолеть сопротивление.

Расчет оказался блестящим: Мюллер старался выслужиться. Ради справедливости надо отметить, что он легко и искренне воспринял нацистские догмы. Он не был ни интеллектуальным, ни сентиментальным человеком. [200] Под выпуклым лбом лицо его с тонкими холодными губами было жестко, сухо, маловыразительно. Маленькие карие глаза глядели на собеседника пронизывающим взглядом и часто были прикрыты тяжелыми веками. Он брил голову по старой моде, оставляя лишь немного волос на макушке и надо лбом. Руки соответствовали лицу; это были руки крестьянина, квадратные, массивные, широкие со слегка узловатыми пальцами. Его враги говорили, что у него руки душителя.

Мюллер благоговейно почитал силу. Этим объясняется его готовность к исполнению приказов хозяев и то рвение, которым отличались многие его инициативы. Своего рода производным от такого культа силы стала ненависть ко всему, в чем проявлялись ум и интеллигентность. Однажды он сказал Шелленбергу, что надо бы бросить всех интеллигентов в угольную шахту и взорвать ее.

Как все запоздалые новообращенные, Мюллер всегда боялся, что его обойдут или будут считать слабым. Эта боязнь заставляла его непрестанно соревноваться с СД— он ненавидел эту службу, подозревая ее в том, что именно она была причиной его затруднений со вступлением в партию. В профессиональном отношении СД была соперничающей службой, Мюллер ее презирал, потому что вначале в ней работали «любители», которых он, старый профессионал политической полиции, без труда обошел бы.

Его компетентность вызывала уважение Гиммлера. Он доверял Мюллеру до последнего дня и приказал ему остаться в Берлине, когда оттуда эвакуировались все службы. Столь высокая протекция позволила Мюллеру обеспечить и сохранить, несмотря на все преобразования в гестапо, привилегированное и удивительно независимое положение в полностью иерархизированной системе.

Добиваясь расположения Гейдриха, он занимался грязной работой, шпионил за своими коллегами, помогал устранять тех, кто впал в немилость. Он участвовал во всех махинациях Гиммлера: ему поручалось доводить до конца большинство «деликатных» миссий. Для этого как раз и требовался человек без комплексов совести, а он и был таковым. Его первым мастерским [201] творением, его «шедевром», стало дело Бломберга— Фрича.

Весной 1933 года командование германскими вооруженными силами находилось в руках трех человек— генерала фон Бломберга, военного министра, генерала фон Фрича, главнокомандующего армией, и генерала Бека, начальника генерального штаба. Эти три человека были генералами старой закалки, любимыми и уважаемыми всей германской армией, хотя о Бломберге высказывались иногда жестко и критично за то, что он «скомпрометировал» себя связью с нацистами. Он был одним из первых, если не самый первый, кто открыто симпатизировал нацистскому движению. В 1931 году, когда центристские и правые партии еще сопротивлялись нацистским наскокам, он встретился с Гитлером и не скрыл от него своего восхищения им. Бломберг тогда командовал первым военным округом в Восточной Пруссии, а его начальником штаба был полковник фон Рейхенау, дядя которого, бывший посол фон Рейхенау, был ревностным почитателем Гитлера и оказал большое влияние на политические убеждения племянника. Бломберг был умен, но нестоек и весьма подвержен влияниям. Во времена, когда налаживалось сотрудничество между рейхсвером и Красной Армией, он признавался» что стал «почти большевиком». Под влиянием Рейхенау он столь же легко превратился в нациста. Став военным министром, Бломберг создал службу для изучения вопросов связей вермахта с государством и партией. Это привело к серьезным затруднениям в отношениях со штабом сухопутных войск, который упрекал его за то, что он слишком «подлаживается» к партии.

Бломберг играл очень важную роль во время военной оккупации Рейнской области. Он подготовил планы ее ремилитаризации в тесном сотрудничестве с партийными шефами. За это Гитлер после введения войск в Рейнскую область присвоил ему звание маршала. Такова была плата за покорность Бломберга, которую он проявил во время чистки верхушки СА, согласившись на казнь своих товарищей— генералов Шлейхера и фон Бредова, а затем принеся присягу на верность Гитлеру. [202]

Несмотря ни на что, Бломберг сохранял определенный престиж в некоторых военных кругах. В Нюрнберге генерал авиации Мильх сказал, что «Бломберг был способен сопротивляться» и часто делал это. «Гитлер уважал его и прислушивался к его советам. Он был единственным солдатом, уже немолодым и достаточно умным, чтобы примирить между собой военные и политические вопросы». Несколько иного мнения придерживался фон Рундштедт, который, выражая мнение военных, сказал: «Бломберг всегда был немного чужаком среди нас. Он витал в других эмпиреях. Он вышел из школы Штейнера, человека несколько теософского склада и т.д., и, по правде сказать, никто его особенно не любил». Прозвище, которое дали Бломбергу его враги, отлично аттестует его. Его прозвали Дутым Львом.

Устранение Бломберга диктовалось, по-видимому, не личными мотивами, а принципиальными соображениями. Вся Германия подчинялась принципу фюрерства. Но фюрерство было несовместимо с некоторыми штабными традициями. Например, фельдмаршал фон Манштейн заявлял, что «в старой армии начальник штаба, имеющий мнение, отличное от мнения его шефа, мог отстаивать его, хотя и был обязан, разумеется, исполнять полученный приказ». А маршал Кессельринг говорил, что «принцип общей ответственности начальников генерального штаба, которому раньше следовали, изжил себя как несовместимый с принципом фюрерства».

Гитлер терпеть не мог, чтобы его приказы обсуждались и высказывались какие-то иные предложения. Он опасался (и Гиммлер старался укрепить его в этом опасении), что военные, испуганные его слишком рискованными проектами, устроят тайный заговор против режима, при случае даже с помощью заграницы. Поговаривали в этой связи о секретных контактах с генералом Гамеленом.

24 июня 1937 года Бломберг подготовил отчет о международном положении, содержавший аргументы противников агрессивной политики, которую подготовлял Гитлер. «Общая политическая ситуация,— писал он,— оправдывает предположение, что Германии не грозит нападение с чьей-либо стороны. Причина тому, помимо отсутствия желания совершить агрессию со стороны почти всех стран, особенно западных держав, [203] заключается в слабой подготовленности к войне многих государств, в том числе России».

Гитлеру не понравились эти выводы, которые противоречили его замыслам. Он был психологически готов пойти на комбинацию, которая делала Гиммлера и гестапо хозяевами положения. Она была проведена цинично и гнусно и стала первой иллюстрацией новых способов действий, не столь эффектных внешне, как раньше, но жестоких, кровавых и весьма эффективных в деле ликвидации людей, которые мешали их планам.

Дело началось в один январский день 1938 года— почти как в венской оперетке. 12 января немецкие газеты сообщили, что фельдмаршал фон Бломберг, военный министр, женился в Берлине на фрейлейн Еве Грун. Свидетелями на бракосочетании, которое прошло в интимной обстановке, были Адольф Гитлер и Герман Геринг. Газеты не поместили ни одной фотографии и не дали никаких комментариев, что было весьма удивительно, учитывая ранг молодожена. Церемония прошла очень скромно, без венчания в церкви, что было нормально для того времени: церковь подвергалась резким нападкам со стороны партии.

Было известно, что фельдмаршал, вдовец, имел взрослых детей. Одна из его дочерей вышла замуж за сына генерала Кейтеля. Зато почти ничего не было известно о новобрачной; говорили только, что она происходит из очень скромной семьи, что прекрасно соответствовало социалистской пропагандистской фразеологии нового режима. Берлинские кумушки были восхищены бракосочетанием золушки и прекрасного принца, хотя принц годился ей в отцы.

Золушка оказалась весьма интересной особой и занималась отнюдь не домоводством. Меньше чем через неделю после церемонии стали ходить странные слухи: шептались, что молодая «маршальша»— проститутка низкого пошиба. Эти слухи распространялись в официальных кругах, и люди не могли удержаться от сопоставления некоторых странных обстоятельств: свадебная церемония была проведена поспешно и в обстановке чрезмерной скрытности; говорили, что новобрачную освободили от необходимости предъявлять многочисленные [204] официальные бумаги, в частности сведения о судимости и документы о гражданском состоянии бабушек и дедушек. Наконец, новобрачные тотчас же отправились в свадебное путешествие неизвестно куда.

Спустя несколько дней после свадьбы печать опубликовала фотографию. Репортер застиг парочку на прогулке по Лейпцигскому зоопарку и получил великолепный снимок на фоне клетки с обезьянами. Фотография попала на стол графа Гелльдорфа, начальника берлинской полиции. Зная о слухах по поводу «маршальши», он распорядился начать с 20 января секретное расследование, и собранное им досье содержало столь пикантные детали, что он с трудом им поверил.

Ева Грун, свидетельствовали документы, родилась в 1914 году в Нойкельне, рабочем предместье Берлина, и, хотя ей едва исполнилось двадцать четыре года, ее прошлое было бурным. Ее мать содержала в Нойкельне, на Элизабетштрассе, очень подозрительный «массажный салон». Мамаша Грун, находившаяся под надзором полиции нравов, была дважды судима. Юная Ева, довольно хорошенькая, пошла по пути своей родительницы. Она занималась проституцией, и ее несколько раз задерживала полиция нравов семи немецких городов. У нее были нелады с правосудием ив 1933 году, после захвата власти нацистами. Было раскрыто дело о порнографических фотографиях, и после расследования, которое провело Центральное бюро по борьбе против непристойных изображений и текстов, ее опознали и арестовали за то, что она позировала для этих фотографий. Еве тогда было всего лишь девятнадцать лет, она заявила в свою защиту, что ее бросил любовник, она осталась без средств и согласилась на эту «работу», потому что за нее платили шестьдесят марок.

Гелльдорф сравнил одну из этих фотографий, имевшихся в архивах, со снимком, который опубликовали газеты. Сомневаться не приходилось: молодая женщина, улыбавшаяся перед клеткой с обезьянами, была той, что позировала для непотребных фотографий. Наконец, берлинская служба судебной идентификации располагала ее антропометрическими данными и отпечатками пальцев, взятыми в связи с делом о краже, в которой она обвинялась. [205]

Чуть не сойдя с ума от своих открытий, Гелльдорф уведомил о них генерала Кейтеля— ближайшего сотрудника, друга и даже почти родственника Бломберга, поскольку их дети состояли в браке. Тем самым он серьезно нарушил правила секретности, за что ему досталось бы от Гиммлера, если бы тот был информирован об этом. Гелльдорф надеялся, что Кейтель предупредит Бломберга об угрожающей ему опасности. Но Кейтель уклонился и сделал вид, что ему неприятно получать такие сведения. Он отправил Гелльдорфа вместе с досье к... Герингу, который, как всем было известно, сам мечтает стать в один прекрасный день военным министром.

Геринг воспринял новость очень нервозно. Он казался искренне огорченным и поведал Гелльдорфу, что Бломберг заранее уведомил его и фюрера, что его невеста «имеет прошлое». Разумеется, ни он, ни Гитлер не могли предположить, что это «прошлое» будет столь скандальным, и поэтому Гитлер не воспротивился этому браку. Геринг обещал Гелльдорфу предпринять необходимые шаги.

Свидание между ними произошло 22 января. Гитлера тогда не было в Берлине, он уехал в Мюнхен. На следующий день у Геринга состоялся самый настоящий секретный военный совет, в котором приняли участие Геринг, Гиммлер и Гейдрих. Союз, позволивший в свое время устранить Рема, таким образом, укрепился.

24 января Гитлер вернулся из Мюнхена, и Геринг тотчас рассказал ему все. Гитлер по обыкновению всплакнул, потом решил, что брак должен быть немедленно расторгнут. По совету Геринга Гитлер запретил Бломбергу появляться в канцелярии и надевать военную форму. Неизменно преданный фюреру, Геринг уведомил Бломберга о его решениях. Он опасался, что, добившись развода, Гитлер потом забудет обо всем и надо будет все начинать сначала. Поэтому он быстренько отправился к Бломбергу и, как он делал это во время чистки верхушки СА, несколько «расширил» свою миссию и слегка изменил указания фюрера. «Вам надо уехать за границу,— сказал он Бломбергу.— Надо, чтобы о вас забыли». Потрясенный всем этим, пришедший в ужас от грозящего скандала, маршал, который— непредвиденная деталь!— уже успел привязаться к [206] своей нежной супруге, поспешил согласиться на предложение Геринга: он заявил о согласии отправиться в долгое путешествие, тем более что Геринг вручил ему солидную сумму в иностранной валюте. Гитлер распорядился, чтобы ему был запрещен въезд на германскую территорию в течение года, и в конце января маршал и его супруга отбыли в Рим и на Капри.

Эта новость постепенно распространялась в высших армейских кругах. Возникло множество вопросов. Как могла состояться эта свадьба? Как допустила ее полиция, которая знала о прошлом невесты? Как Гитлер мог стать на ней свидетелем? Маршалы-министры, офицеры, верные традициям, обычно не посещают промышленные окраины или места, где обитают девицы вроде Евы, и тем более не ищут там себе жен. Кто же подставил старому наивному солдату молодую и смазливую проститутку, маленькую развратницу, где-то подобранную наудачу?

На все эти вопросы могли ответить Гиммлер, Гейдрих и Мюллер. Они могли сказать, почему не открыли ничего из прошлого Евы Грун, которую знали давно. И почему они все это проигнорировали, хотя Центральное бюро по борьбе против непристойных изображений и текстов, арестовавшее Еву в 1933 году, находилось в ведении их преданного сотрудника и друга Артура Небе. Служба судебной антропометрии, располагавшая данными о приметах Евы, тоже зависела от этого человека. Даже если они просто забыли— а такую вероятность нельзя исключать— распорядиться о традиционном расследовании, как только было объявлено о бракосочетании, то сам Бломберг должен был бы обратиться к ним. Пусть и наивный, но фельдмаршал проявил некоторую щепетильность, прежде чем жениться на Еве, когда узнал кое-что о ее прошлом. Совершенно непонятно, почему он решил довериться не кому иному, как Герингу. «Могу ли я жениться на молодой женщине низкого происхождения?»— спросил он его. Толстый Герман успокоил: «Это будет очень хороший брак для партийной пропаганды. Женитесь смело на вашей «рабочей"». Поощренный этими дружескими словами, фельдмаршал снова пришел к нему через несколько недель. Его невесту преследует один бывший ее «дружок». Он хотел бы, чтобы Герман тайно поручил полиции [207] удалить этого навязчивого типа. И полиция действительно вмешалась. Но она забыла сообщить маршалу, что бывший любовник Евы был сутенером, известным ее службам, и что, заручившись его молчанием, она переправила его в Южную Америку, хорошо наполнив его кошелек и пригрозив, что с ним обойдутся круто, если он вздумает вернуться в Германию.

Таким образом, меры предосторожности были приняты, и бравый маршал мог спокойно вступать в брак. Однако все эти предосторожности оказались тщетными, иначе каким же чудом Гелльдорф сумел раскрыть тайну? Это злосчастное дело позволило провести широкомасштабную операцию, совершить государственный переворот в стиле господ с Принц-Альбрехтштрассе.

Бломберг укатил в Италию, освобождая путь для Геринга, который уже видел себя военным министром, и Гиммлера, который надеялся воспользоваться этим, чтобы войти в большую семью генералов. Его полки СС составляли четверть вермахта. Но надо было преодолеть последнюю преграду. Этой преградой был артиллерийский генерал Вернер фон Фрич, главнокомандующий армией, второй в военной иерархии после Бломберга и его возможный преемник. Кроме того, он был очень популярен в армии. Фрич получил звание генерал-полковника от Гитлера и золотой партийный значок из его рук— весьма престижный знак отличия. Гитлер предложил его на место Бломберга, но Геринг и Гиммлер напомнили ему об одном инциденте, замятом в 1935 году, и принесли досье этой грязной истории.

В 1935 году гестапо нашло блестящий способ расширить свою деятельность. Под тем предлогом, что среди членов «Гитлерюгенд» распространен гомосексуализм (разразилось несколько скандалов), оно получило монополию на ведение этих дел, связанных с нарушением норм нравственности, и, опираясь на статью 175, проводило расследования повсюду, где ему заблагорассудится. В «поисках истины» гестапо извлекало из тюрем осужденных и вытягивало из них имена их бывших «соучастников».

Однажды оно напало на крупного шантажиста, притом весьма оригинального. Ганс Шмидт, сам известный проституирующий гомосексуалист, занимался тем, что выслеживал богатых гомосексуалистов и шантажировал [208] их. Иногда ему удавалось застигать их на месте преступления. Тогда он изображал из себя полицейского и под угрозой судебного преследования вымогал у них крупные суммы.

Шмидт был взят из Центральной тюрьмы, где отбывал наказание (уже не в первый раз). Его долго допрашивали. Он охотно рассказал о своих клиентах и жертвах. Он перечислил всех, кого знал: высших чиновников, врачей, адвокатов, коммерсантов, промышленников, артистов. Среди них он упомянул некоего фон Фрича, от которого получил деньги в конце 1935 года. Однажды зимним вечером, поведал Шмидт, он засек на вокзале Ванзее хорошо одетого господина, который «договаривался» с «собратом» Шмидта, тоже занимавшимся гомосексуальной проституцией и известным полиции нравов.

Этот господин имел выправку офицера, был одет в меховую куртку, щеголял в зеленой шляпе, носил трость с серебряным набалдашником и монокль. Шмидт увязался за этими двумя людьми и, после их короткого и гнусного «свидания» в каком-то темном уголке недалеко от вокзала, окликнул пожилого господина. Дальше все шло по обычному сценарию. Полиция, угроза скандала и... «сделка». У господина было с собой немного денег, и Шмидт проводил его до дома в Лихтерфельде-Эст. Потом в течение нескольких недель Шмидт вымогал у него деньги, заставив его даже снять их со счета в банке. Этого старого господина с дурными наклонностями звали фон Фрич или просто Фрич.

Гестапо тотчас ухватилось за этот неожиданно подвернувшийся случай. Если старым господином был главнокомандующий фон Фрич, этот хорошо известный монархист, какой чудесный предлог для его устранения! Гитлер, с которым проконсультировались, отказался дать свое согласие на это и велел уничтожить протоколы допроса Шмидта, чтобы похоронить «все это свинство».

Ясно, что его не послушались, так как в том же январе 1938 года полное досье этого дела таинственным образом оказалось в руках Гейдриха. По правде говоря, досье, предъявленное Гитлеру, имело лишь видимость полного. Профессиональный полицейский обнаружил бы в нем существенные «дыры», но в этой области Гитлер [209] был профаном. Например, по-видимому, не проверялся адрес фон Фрича во время зафиксированных событий, не было свидетелей, что он когда-либо жил в Лихтерфельде-Эст или хотя бы имел там временное пристанище; не проверялись банковские операции фон Фрича в конце 1935 и начале 1936 года, не выяснялось даже, имел ли он счет в банке недалеко от станции Лихтерфельде-Эст, куда Шмидт, по его утверждению, сопровождал его. Короче говоря, вся эта секретная «процедура» была крайне слабо документирована.

Тем не менее дело велось опытным сыщиком— главным инспектором Мейзингером, бывшим мюнхенским полицейским, который пришел в гестапо вместе с Мюллером. Один из главных действующих лиц чистки 30 июня 1934 года, Мейзингер был личным другом и доверенным человеком Мюллера, который поручал ему самые грязные дела. В качестве компенсации он получил в управление «специальное» бюро по еврейским авуарам, которое давало ему значительный навар. Позднее он был отправлен с миссией в Японию, и в частности контролировал в Токио деятельность журналиста из «Франкфуртер цайтунг», симпатизировавшего когда-то коммунистам и ставшего агентом СД и гестапо,— Рихарда Зорге.

Гейдрих, таким образом, поднял досье, составленное Мейзингером тремя годами ранее. На сей раз Гитлер не отбросил в сторону обвинительные листки. Он даже не спросил, почему они не были уничтожены в соответствии с его приказом, и вызвал фон Фрича в канцелярию. Совершенно не подозревая, какое над ним висит обвинение, генерал пришел. Когда Гитлер задал ему соответствующие вопросы, Фрич с искренним негодованием отверг обвинение и дал слово чести, что он невиновен. Тогда произошла совершенно невероятная сцена: Гитлер вдруг распахнул дверь, и в нее вошел Шмидт. В своей рейхсканцелярии глава государства, всемогущий фюрер, устроил очную ставку между армейским главнокомандующим и рецидивистом-педерастом! Шмидт взглянул на фон Фрича и произнес лишь одну фразу:

—Это он.

Генерал был сражен. От этой безумной сцены он потерял дар речи, невнятно все отрицал, стараясь постичь смысл чудовищной инсценировки, жертвой которой [210] он оказался. Бессильная ярость, оцепенение и презрение спутали его мысли, притупили рефлексы. Гитлер, глядя, как он краснеет и бледнеет, поверил в его виновность и потребовал отставки. Но фон Фрич пришел в себя. Он все отвергал, повторял, что невиновен, требовал судебного расследования Военным советом. Эта бурная встреча происходила 24 января. 27-го фон Фрич был уволен по состоянию здоровья, но решение об этом было опубликовано лишь 4 февраля. В промежутке Геринг, который сначала резко выступил против расследования, затем согласился провести его сам и отдал соответствующий приказ гестапо. Получился новый парадокс: вчерашний главнокомандующий вызывался на суд людьми Гейдриха и, что еще более удивительно, пошел на этот суд.

Несмотря на меры предосторожности, принятые, чтобы сохранить в тайне эту операцию до ее завершения, новость распространилась в армии. После дела Бломберга, о котором никто еще не знал ничего конкретного, это дело вызвало беспокойство. Было чему удивляться в этих двух близко отстоявших друг от друга по времени скандалах. Военные чувствовали подвох и считали, что престижу армии нанесен тяжелый удар. Многие недоумевали. Гомосексуализм был издавна распространен в германской армии. В начале века он стал даже модой, поскольку сам кайзер (который лично был «не из тех») любил окружать себя субъектами, которых он называл «византийцами» и ценил их артистические способности; среди них были послы, один прусский принц, несколько генералов. Сам начальник кабинета кайзера граф Гюльзен-Гезелер внезапно умер от закупорки сосудов в 1906 году, одетый в костюм оперной танцовщицы. В армии помнили о скандале, который привел в 1907 году к осуждению и ссылке принца Филиппа Эйленбургского за его открытую связь с кирасирским полковником Куно де Мольтке. Фон Фрич никогда не давал повода для пересудов. Его образ жизни казался безупречным, но... кто знает? Наверное, у военных были смутные подозрения, неопределенные опасения, а также боязнь открыто выступать против гестапо, так как никто не сомневался, что оно держит в руках нити этого дела. Эта неясность продолжалась несколько дней. [211]

Грубое решение положило этому конец: 4 февраля была поднята завеса над секретными инструкциями фюрера. В речи по радио Гитлер объявил об уходе Бломберга с поста военного министра. Он уходил в отставку, но мотив не объяснялся. Что же касается главнокомандующего сухопутной армией фон Фрича, то он «попросил освободить его от выполнения обязанностей по состоянию здоровья». Гитлер сообщил немецкому народу, что он решил упразднить военное министерство и подчинить непосредственно себе армию, верховным главнокомандующим которой он уже был в качестве канцлера. Теряло силу его обязательство, взятое в 1934 году, представлять на одобрение военного министра все свои проекты, касающиеся армии.

На место фон Фрича было бы совершенно естественно назначить генерала Бека, но тот имел неосторожность выступить в 1934 году с речью, в которой он больно задел Гитлера. «Нет ничего более опасного,— говорил он по поводу желаемого обновления армии,— нежели руководствоваться спонтанными соображениями, недостаточно зрелыми, пусть и своевременными, даже гениальными, какими они могут показаться, или же строить армию, исходя лишь из желаний, столь горячо лелеемых». Всем было известно, что Гитлер претендовал управлять, руководствуясь своей «гениальной интуицией». Фраза не прошла незамеченной и дорого стоила Беку. Что касается фон Рейхенау, то, хотя он был самым явным нацистом из всех генералов, он тоже не был назначен, потому что Гитлер никоим образом не хотел иметь офицера-политика. Как выразился Геринг, «генералы третьего рейха не имеют никакого права вести какую-либо политическую деятельность». Фон Фрича заменил фон Браухич, до того командовавший военным округом Восточной Пруссии. Наконец, Гитлер создал новый орган, объединивший все службы генерального штаба,— Верховное командование вермахта (ОКВ) во главе с генералом Кейтелем. Последний был известен своей покорностью и заслужил прозвище Лакейтель.

Перетряска на этом не закончилась. Были отстранены от командования тринадцать генералов, сорок четыре других, а также значительное число высших офицеров перемещены или отправлены в отставку. Пострадали [212] те, кто имел несчастье не понравиться или кого гестапо определило как монархистских «реакционеров» или же людей слишком религиозных. Среди получивших выгоду от этой «сухой революции» можно отметить генерала Гудериана, стратега войны машин, назначенного командующим 1 б-м корпусом— единственным танковым корпусом, который существовал в то время.

Пострадали не только военные. Не пощадили и их друзей, реакции которых опасались. Министр иностранных дел барон фон Нейрат был уволен и заменен явным нацистом Иоахимом фон Риббентропом. Были отстранены три посла: Гассель в Риме, фон Папен в Вене, фон Дирксен в Токио. Геринг, который увидел, что военное министерство, предмет его вожделений, ускользнуло от него, утешился: ему присвоили звание генерал-фельдмаршала. Тем самым он становился самым высокопоставленным германским военным сановником. Наконец, д-р Шахт, ушедший с поста министра экономики в ноябре 1937 года, был заменен Функом. А между тем все в Германии знали, что Функ был гомосексуалистом.

В конце концов военные опомнились. Бек и его друзья попытались бороться и узнать правду. Они хотели заставить гестапо признать факт аферы, взяв— к сожалению, слишком поздно— инициативу расследования в свои руки.

Гиммлер и Гейдрих не желали такой демаскировки. Тем не менее военные еще пользовались некоторой поддержкой. Вскоре им удалось восстановить исходный пункт истории: все объяснялось созвучием фамилий. Подлинным виновником был кавалерийский капитан в отставке фон Фриш (а не Фрич). Без труда был найден его дом в Лихтерфельде-Эст, где он жил уже десять лет, но капитан был прикован к постели тяжелой болезнью. Его служанка заявила, что люди из гестапо уже приходили 15 января, то есть за девять дней до того, как была устроена очная ставка вымогателя Шмидта с генералом фон Фричем!

На следующий день военные пришли снова, чтобы спрятать больного в надежное место, но гестапо уже увезло его ночью. Через несколько дней он умер. Следователи с помощью чиновника из министерства юстиции выяснили в банке, что еще 15 января гестапо изъяло текущий счет фон Фриша, на котором были помечены [213] снятия сумм в дни, указанные Шмидтом, а также все сопутствующие документы. В то же время в казарме в Фюрстенвальде был взят один унтер-офицер, бывший денщик генерала фон Фрича. У него пытались вырвать компрометирующие признания. Экономке генерала, арестованной в провинции, где она находилась в отпуске, был учинен такой же допрос с пристрастием. Наконец, выяснилось, что 24 января Шмидт, до того как его привели в канцелярию, был приведен к Герингу, и там Гиммлер и Геринг лично разъяснили ему, что если он не «признает» генерала, которого покажет ему фюрер, то пусть он готовится к очень мучительной смерти.

Таким образом, генералы получили серию неопровержимых доказательств, и провокация, затеянная гестапо, уже не вызывала ни малейшего сомнения. Могли ли они решиться потребовать от Гитлера, чтобы он восстановил справедливость в отношении генерала фон Фрича и наложил жестокие санкции на шефов гестапо? Как мог Гитлер отказаться восстановить справедливость, если ему угрожало публичное разоблачение всех этих методов? Но генералы протестовали весьма платонически. Они чувствовали себя потерянными в той политической пустыне, в какую превратилась германская действительность. Тем не менее им было дано «удовлетворение», которое они испрашивали. Был созван Военный совет, как того требовал фон Фрич. Его состав был вершиной цинизма: фон Браухич, преемник фон Фрича, Редер, новый хозяин флота, то есть двое из главных лиц, оказавшихся в выигрыше от чистки; затем двое военных судей, а председательствовал в этом странном трибунале сам фельдмаршал Геринг, главный изобретатель аферы, поскольку он находился на вершине военной иерархии.

Совет собрался 10 марта. Но ненадолго: в полдень адъютант принес приказ Гитлера об отсрочке совета и о вызове в канцелярию Геринга, Браухича и Редера.

Что скрывалось за этим театральным действом? Ответ последовал через тридцать шесть часов. 12 марта германские войска перешли австрийскую границу, вечером того же дня Гитлер был в Линце, на следующий день— в Вене. Вермахт продвигался под восторженные крики толпы. Как было в этих условиях жаловаться [214] на методы гестапо, как требовать реабилитации фон Фрича?

И все же реабилитация была тайно проведена. 17 марта собрался совет, и был допрошен вымогатель Шмидт. Геринг давил на него и «заклинал» говорить «правду», обещав жизнь и безопасность. Тогда, по заранее и тщательно разработанному сценарию, Шмидт «признал», что ошибся. Сначала он подумал, что и в самом деле связался в свое время с главнокомандующим фон Фричем, а потом, когда обнаружил свою ошибку, не осмелился сказать об этом из боязни репрессий. Комедия была окончена. Совет ограничился констатацией, что фон Фрич оказался достойной сожаления жертвой серии недоразумений, и оправдал его. Никто не потребовал явки Гиммлера и Гейдриха для дачи показаний. Никто даже и не подумал привлечь их к делу.

Хотя Геринг торжественно дал Шмидту честное слово, что ему сохранят жизнь, гестапо расстреляло его через несколько дней. Шмидт— этот человеческий отброс— сыграл, как в свое время ван дер Люббе, свою роль и должен был исчезнуть.

Фон Фрича, хотя и реабилитированного, не допустили к активной деятельности. В своей преждевременной отставке он, быть может, размышлял над словами, которые сказал ему Людендорф в конце 1937 года. Фрич тогда заявил ему, что теперь он верит фюреру, как верит ему его шеф Бломберг. Людендорф ответил: «В таком случае он не замедлит вас предать». 22 декабря 1937 года Бломберг и Фрич шли за гробом Людендорфа и не думали, что его предсказание так скоро сбудется.

Конец фон Фрича был довольно неожиданным. Нападение на Польшу в сентябре 1939 года шло по его плану 1937 года. Парадоксальным образом он был вынужден следить из своего тихого пристанища за ходом операций и видеть, как другой генерал реализует задуманный им план. Фрич не мог этого выдержать и последовал в автомобиле за своим прежним артиллерийским полком, почетным командиром которого оставался. Он был убит под Варшавой. Многие были убеждены, что его убили гестаповцы. Ему были устроены пышные похороны: легче воздать должное мертвым, чем живым. [215]

2. Гестапо водворяется в Европе

Унижение, которому подверглись генералы 4 февраля 1938 года, быстро забылось. Легкая победа— вступление в Австрию 12 марта— была первым бальзамом на их раны. Форсированное перевооружение означало, что война приближается, и они думали, как это обычно бывает в конфликтной ситуации, что политическая власть должна уступить дорогу армии. Но будущее еще принесет им немало разочарований.

Немногие из них поняли значение декрета, подписанного Гитлером 4 февраля 1938 года: «Отныне я беру на себя непосредственно и лично командование всеми вооруженными силами». Эта небольшая фраза давала Гитлеру такую власть, которой не имел ни один германский лидер, даже Бисмарк и Вильгельм II. Фактически теперь у него в руках сосредоточилась вся полнота власти.

Генерал Людвиг Бек был одним из немногих, кто понял серьезность положения. То обстоятельство, что Гитлер не позволит своим генералам каким-либо образом влиять на его политические решения, свидетельствовало о том, что теперь война или мир будут зависеть от одной из его «гениальных интуиции», которые составляли основу режима.

Направление внешней политики Гитлера показывало, что скоро он нападет на Чехословакию. Весной 1938 года Гитлер собрал генералов в Ютербоге, городке к югу от Берлина, и в сумбурной импровизированной речи рассказал им о своих воинственных намерениях. Бек был потрясен. Он негодовал, потому что Гитлер принял решения, не посоветовавшись со своим начальником штаба, не учитывая военных реальностей и возможностей, глядя на ситуацию глазами некоего провидца, для которого вера и политическая убежденность значат больше, чем любая армия. Особенно Бека тревожил тот факт, что Гитлера не волновала международная реакция. Бек был убежден, что столь неоправданная агрессия развяжет широкомасштабный конфликт и что германская армия, находящаяся в самом разгаре реорганизации, не в состоянии будет выдержать его. [216]

30 мая Гитлер подписал новый план нападения на Чехословакию— «Зеленый план». Тогда Бек составил длинный меморандум, в котором протестовал в качестве начальника штаба против этой авантюры. Документ завершался заявлением об отставке. Он надеялся, что его примеру последуют другие генералы. Но вокруг него образовалась пустота. Бек вручил свой меморандум Браухичу, который с ужасом в душе вынужден был показать его Гитлеру. Фюрер не принял отставку. Тем не менее 18 августа Бек тихо ушел и был заменен генералом Гальдером. Больше не существовало никаких преград на пути к войне.

В то время как генерал Бек тщетно пытался заставить прислушаться к голосу разума, другие генералы прекрасно понимали, что истинными вершителями аншлюса были отнюдь не военные. Долгая подготовка, позволившая его осуществить, была почти целиком делом хозяев гестапо— Гиммлера, Гейдриха и их людей.

Идея присоединения Австрии к Германии была не нова. В 1921 году во многих районах Австрии были устроены стихийные плебисциты, потом запрещенные союзниками. Они свидетельствовали о желании части населения воссоединиться с великим соседним народом. Просоциалистически настроенное население больших городов, особенно Вены, хотело соединиться с республиканской Германией Веймара, тогда как реакционное сельское население ждало возвращения Габсбургов. Вторая тенденция одержала верх.

Именно на такую благодатную почву раскола страны на два враждующих лагеря нацисты и посеяли семена ненависти. Они одновременно обрабатывали сельские массы приграничных районов Инсбрука и Линца и социал-демократическую рабочую массу Вены, которой они демонстрировали свою «социалистическую» программу.

Приход к власти правительства Дольфуса еще больше осложнил положение и ободрил австрийских нацистов, которых поддерживала внешняя организация. Дело в том, что их подлинное руководство находилось в Мюнхене. В Германии также был создан Австрийский легион, чтобы объединить австрийских нацистов, живущих [217] в Германии и вовлечь их в подпольную работу. Постоянную агитацию в Австрии вело СД.

После жестоко подавленной уличной демонстрации социалистов 11 февраля 1934 года по Австрии прокатилась волна организованных диверсионных актов. В ходе этой незаконной акции специальная секция по диверсиям и саботажу внешней СД отработала способы, которыми она стала пользоваться в последующие годы.

В конце июля терроризм вновь активизировался. Дольфуса, открытую протекцию которому оказывал Муссолини, пригласили провести несколько дней у дуче в Италии, где уже находилась его семья. Он должен был выехать 25-го.

25 июля около полудня 154 эсэсовца из 89-го австрийского батальона СС под командованием Гольцвебера, одетые в форму австрийской гражданской гвардии, внезапно захватили канцелярию, потратив на это всего несколько минут благодаря соучастию начальника полиции майора Фея.

Серьезно раненного Дольфуса положили на диване в зале конгресса. Как бы проявляя заботу, от него потребовали подать в отставку. Он отказался. Тогда перед ним положили ручку и бумагу, лишили всякой помощи и настаивали на подписании. Он умер в 18 час., без врача и священника, которых требовал позвать, но так и не сдался.

А тем временем лояльные войска и полиция окружили здание парламента. Вечером стало известно, что Муссолини сразу же отреагировал на этот переворот и мобилизовал пять дивизий, которые направлялись к границе у Бреннера. В 19 час. мятежники сдались. Гитлер открыто и подчеркнуто отозвал д-ра Рита, германского посланника в Вене, с которым мятежники поддерживали постоянную телефонную связь весь день 25-го.

Еще раз грубые методы привели к провалу. Гитлер чувствовал, насколько они опасны, если их не оправдывает последующий успех. Поэтому нужно было вернуться к испытанным подпольным методам: пустить в ход СД и контролируемые ею организации и подключить гестапо.

Гитлер ни на миг не отказался от своего проекта аннексии Австрии. Он все еще заявлял о чистоте своих намерений по отношению к австрийскому правительству, [218] но 29 и 30 сентября 1934 года (через два месяца после провалившегося путча) он собрал нацистских шефов в Бад-Эйблинге, в Баварии. Инструкции, которые были даны по окончании этого двухдневного совещания, приоткрывают истинные намерения нацистов и одновременно показывают их обычные приемы. Гестапо тут, разумеется, занимает одно из первых мест.

В этих инструкциях можно найти два классических принципа действий нацистов: терроризм и полицейское преследование в целях ликвидации оппозиционеров. Эти два аспекта подпольной борьбы входили в компетенцию СД. Гестапо помогало также в поисках противников режима. В то время Гитлер так объяснял Раушнингу свое понимание работы разведывательной службы: «Мы не достигнем ничего, пока не будем иметь фалангу людей, которые целиком отдаются своему делу и находят в нем удовольствие». Чиновники питали отвращение к этой работе, и надо было использовать женщин, особенно вращающихся в свете, пресыщенных искательниц приключений, любительниц острых приключений. Можно было также использовать ненормальных, одержимых, извращенцев.

Гитлер взял на себя труд составить примерный вопросник, на который должны были отвечать специальные службы. По его собственным словам, он хотел получать «только полезные сведения». Можно ли человека подкупить, можно ли его подкупить не только деньгами, тщеславен ли он, например. Надо знать, склонен ли он к эротизму, какой тип женщин он предпочитает, не гомосексуалист ли он (чрезвычайно важный пункт), а также покопаться в прошлом. Скрывает ли человек что-нибудь? Можно ли его шантажировать каким-либо способом? Не алкоголик ли он? Не игрок ли? То есть знать все о каждом более или менее важном человеке вплоть до его привычек, маний, излюбленных видов спорта, склонности к путешествиям, художественных вкусах и претензиях. Нужен был полный перечень человеческих пороков и слабостей. «С помощью этого я делаю настоящую политику, завоевываю людей на сторону моего дела, заставляю их работать на меня, обеспечиваю мое проникновение и мое влияние в каждой стране».

В то же время в Вене Шушниг, преемник Дольфуса, понимал, что сопротивление не может длиться долго. [219]

Он старался оттянуть развязку и, в конце концов, заключил 11 июля 1936 года договор с Германией. Согласно этому договору Австрия обязывалась дружественно относиться к Германии и считать себя составной частью германского государства. Со своей стороны Германия признавала суверенитет и независимость Австрии и обещала не оказывать никакого давления на ее внешнюю политику. Чтобы подтвердить положения договора, Шупшиг назначил на различные административные посты австрийских нацистов, согласился допустить некоторые их организации в Патриотический фронт и, наконец, выпустил из тюрем и лагерей несколько тысяч нацистов. Так что они выиграли игру. Был в точности повторен тот маневр, который позволил разрушить Веймарскую республику.

Партия и СД усилили свою подрывную работу. С осени 1934 года инженеру Рейнталеру, бывшему шефу крестьян-нацистов, ставшему негласным лидером австрийской нацистской партии, ежемесячно выплачивалось в секретном порядке 200 тыс. марок.

Граница становилась все более и более «прозрачной». Туда и сюда непрерывно сновали агенты СД, гестапо, НСДАП. Социалистские и католические оппозиционеры заволновались, ибо увидели, что их предали. Полицейские службы Австрии были парализованы, и американский посол в Вене Мессершмит писал госдепартаменту: «Перспектива захвата власти нацистами не позволяет властям проводить по отношению к ним эффективные полицейские и судебные действия из боязни репрессий со стороны будущего нацистского правительства против тех, кто, пусть даже правомерно, принял бы против них меры».

Подрывная деятельность еще больше усилилась в результате создания Союза восточных форпостов под контролем Глайзе-Хорстенау, который стал министром внутренних дел. С этого времени нацисты сконцентрировали все усилия на том, чтобы поставить своего человека во главе австрийской сыскной полиции. Они оказывали на австрийское правительство и на население «медленно усиливающееся психологическое давление», как выразился по этому поводу фон Папен.

Это давление стало столь велико, что Шушниг вынужден был явиться в Берхтесгаден по вызову Гитлера, [220] посланному 12 февраля 1938 года. По окончании этой встречи, на которой он выглядел как обвиняемый, он должен был под угрозой немедленного военного вторжения принять три условия, подписывающие ему приговор: 1) д-р Зейсс-Инкварт, член нацистской партии с 1931 года, назначался министром внутренних дел и начальником сыскной полиции, что давало нацистам абсолютный контроль над австрийской полицией; 2) новая общая политическая амнистия освобождала нацистов, осужденных за различные преступления; 3) австрийская нацистская партия вступала в Патриотический фронт.

9 марта 1938 года Шушниг решил использовать свой последний шанс. Думая обескуражить нацистов и показать мировой общественности, что австрийцы хотят остаться независимыми, он объявил о проведении плебисцита в ближайшее воскресенье, 13 марта. Гитлер увидел опасность и приказал начать подготовку к вторжению.

11 марта Шушниг вынужден был уйти в отставку, но президент Республики Миклас отказался поручить члену нацистской партии Зейсс-Инкварту сформировать новое правительство. В 23 час. 15 мин. он капитулировал.

На рассвете 12 марта германские войска вступили в Австрию. Сразу же в Вену прибыл Гиммлер. Согласно нацистским принципам чистка полиции и нейтрализация политической оппозиции всегда должны быть первыми актами правительства. Поэтому именно гестапо оказалось первой германской властью, которую увидели венцы. Ночью Гиммлер и Шелленберг, один из шефов внешней СД, сели в самолет вместе с Гессом и несколькими членами Австрийского легиона. Их сопровождал самолет с эсэсовцами. В 4 часа утра Гиммлер был уже в Вене в качестве первого представителя нацистского правительства. Вскоре к ним присоединился Гейдрих, прибывший на личном самолете. Гестапо устроило свою главную ставку на Морцинплац. Канцлер Шушниг содержался там под стражей несколько недель, с ним обращались очень грубо, потом отправили в концлагерь, где он оставался до мая 1945 года. С начала апреля Гиммлер и Гейдрих приступили к созданию концентрационного [221] лагеря в Австрии— Маутхаузена, зловещая репутация которого известна всему миру.

В гестапо содержался и другой именитый заключенный— барон Фердинанд фон Ротшильд, арестованный одним из первых; его личный отель, дворец на Ауф-дер-Виден, был занят службами СД. Гейдрих заявил, что барон— его личный пленник. Еду, например, ему носил один венский трактирщик. Строились различные догадки о причинах таких привилегий. По-видимому, объяснение надо искать в том факте, что барон был связан с герцогом Виндзорским, который приезжал к нему в Вену после отречения в декабре 1936 года. Между тем Гитлер старался расположить к себе некоторые британские круги. Дочь лорда Редесдейла, эксцентричная Юнити Митфорд, одно время входила в число его близких друзей. Вполне вероятно, что хорошее отношение к барону Ротшильду, другу бывшего короля Эдуарда VIII, адресовалось именно последнему через посредство, так сказать, третьего лица.

Вместе с тем Гейдрих воспользовался этим обстоятельством, чтобы провернуть выгодную операцию, и добился от барона отказа от его имущества в Германии в обмен на свободу, то есть на разрешение покинуть рейх и уехать в Париж.

Чистка началась утром 12-го, задача Шелленберга заключалась в том, чтобы захватить коды и архивы шефа австрийской секретной службы полковника Ронге и опередить сотрудников военной разведки, абвера, которые должны были прибыть лишь вместе с первыми армейскими подразделениями.

В Вене толпа аплодировала «победителям», социалисты ждали развития событий, а евреи, зная о мерах, принятых против их единоверцев в Германии, бежали или кончали жизнь самоубийством. Так же поступали многие представители бывшего австрийского правящего класса. Число жертв никогда не публиковалось, но их наверняка было несколько сотен. К этому надо добавить большое число людей, уничтоженных нацистскими убийцами в первые три дня оккупации.

Сотни человек были арестованы и отправлены в концлагеря, в частности эрцгерцог Макс и принц Эрнст фон Гогенберг, морганатический сын Франца-Фердинанда. Социалистов и других левых оппозиционеров [222] подвергали массовым арестам. К середине апреля только в одной Вене было проведено 80 тыс. арестов.

Наконец, гестапо показало свое истинное лицо в связи с двумя громкими убийствами. Одно было довольно неожиданным. В тот день, когда войска вошли в Австрию, агенты гестапо захватили советника посольства барона фон Кеттелера, который был самым доверенным лицом фон Папена, тогдашнего посла Германии в Вене. Три недели спустя воды Дуная выбросили на берег его труп. Хотя мотивы этого убийства так никогда и не были выяснены, представляется, что оно было предупреждением фон Папену, которого подозревали в двойной игре. Гейдрих верил, что Кеттелер по поручению фон Папена спрятал некоторые важные бумаги в Швейцарии. Одновременно фон Папен был снят со своего поста в Вене. Через некоторое время его отправили в Анкару. Выказав обыкновенную трусость, он не возмутился по поводу убийства Кеттелера, как не сделал этого и по поводу убийства Эдгара Юнга и фон Бозе 30 июня.

Другое убийство удивило меньше. Генерал Ценер, которого президент Миклас хотел назначить в преемники Шушнигу, пал от рук гнусных убийц, не простивших ему противодействия путчу 1934 года. А утром 12-го майор Фей, который все-таки сыграл значительную роль в неудавшемся путче 1934 года, покончил с собой, сначала убив жену и сына.

В «правительство» Зейсс-Инкварта, сформированное 12-го утром, вошли д-р Эрнест Кальтенбруннер, шеф австрийских эсэсовцев, в качестве министра безопасности и д-р Гюбер, нотариус и зять Геринга в качестве министра юстиции. Кроме того, Зейсс-Инкварту, возведенному в сан рейхсштатгальтера, дали в «дублеры» двух ставленников партии— поверенного в делах Кепплера и комиссара рейха Бюркеля, специалиста по «подчинению».

Отныне судьба австрийцев находилась в «надежных» руках.

13 марта в 19 час. Гитлер торжественно въехал в Вену в сопровождении шефа ОКВ Кейтеля. В тот же день был принят закон о присоединении Австрии к рейху. Страна называлась теперь Остмарк. Об этом акте Гитлер сказал 15-го, выступая в венском дворце «Хофбург»: [223] «Я объявляю германскому народу о выполнении самой важной миссии в моей жизни».

Так 6 млн. австрийцев оказались связанными с судьбой Германии и должны были следовать за ней до самого конца нацистского режима. А чтобы «подчинение» было полным, министр внутренних дел Фрик отдал 18 марта 1938 года распоряжение, разрешающее рейхсфюреру СС Гиммлеру принимать в Австрии «все меры безопасности, которые он сочтет необходимыми».

Если полицейские службы СД, СС и гестапо играли немалую роль в австрийском деле, то их роль в чехословацком кризисе была еще важнее. Способы, примененные в Австрии, соответствовали той линии поведения, которой придерживались до сих пор для поддержания «нацистского порядка» в Германии.

Этнической пестротой чехословацкое государство обязано Версальскому договору, по которому оно было «выкроено» из территории бывшей австро-венгерской империи; это позволило нацистам воспользоваться тем же предлогом, что и для аншлюса Австрии, а также выдвигать некоторые оправдания сентиментального порядка.

Тот факт, что Чехословакия была самым демократическим государством Центральной Европы, действовал на нацистов как некий возбудитель.

20 февраля 1938 года Гитлер выступил с большой речью в рейхстаге. Подчеркнув нерушимое единство партии, армии и государства, он затем утверждал, что немцы не допустят угнетения 10 млн. их братьев, живущих за пределами рейха. Аншлюс вернул в лоно германского отечества 6,5 млн. австрийцев, и можно было понять, что остальные немцы живут в Чехословакии.

Чехословацкое государство насчитывало примерно 7 млн. чехов, 3 млн. словаков, 700 тыс. венгров, 400 тыс. русинов, 100 тыс. поляков и 3600 тыс. немцев. Последние составляли самое сильное этническое «меньшинство» страны и жили большей частью в так называемой Судетской области, изогнутой полумесяцем вдоль германской границы и окружавшей почти полностью Богемию и Моравию. [224]

Эта область вполне могла вызвать вожделение нацистов, так как там были сконцентрированы процветающие предприятия, стекольное дело и производство предметов роскоши, группировавшиеся вокруг угольных шахт и богатых рудников.

Поскольку там проживали 2900 тыс. немцев, было легко сослаться, как и в случае с Австрией, на демократический принцип права народов на самоопределение. Вся хитрость заключалась в том, чтобы ловко возбудить чувство народного «права».

Еще с 1923 года нацисты занимались организацией в Судетах разных ассоциаций, которые распространяли национал-социалистские лозунги в духе пангерманизма и немецкого патриотизма. Действуя в подполье, они в то же время нуждались в организации, которая совершенно открыто отстаивала бы их тезисы.

Такую организацию создал не нацист, но умело обработанный нацистами. 1 октября 1934 года преподаватель гимнастики Конрад Генлейн, сын немца и чешки, учредил Германский патриотический фронт. Генлейн требовал автономии Судетов в рамках чехословацкого государства и предлагал образовать федеральное государство наподобие системы швейцарских кантонов, что давало этническим меньшинствам независимость, не подрывая национального единства.

Однако партия Генлейна организовывалась по принципу фюрерства. Этот тревожный признак должен был бы пробудить недоверие. В 1935 году, собрав уже значительное число приверженцев, Германский патриотический фронт переменил свое название и стал Германской партией Судетов (СДП). Затем с ростом силы нацистов повышались и требования. С 1936 года СДП функционировала в качестве «пятой колонны» в Чехословакии и получала средства через «Фольксдойче миттельштелле», находившийся под контролем обергруппенфюрера СС Лоренца, который действовал в интересах Гиммлера Посольство Германии в Праге передавало эти средства Генлейну, а вместе с ними— директивы по шпионажу. Организация партии по работе за границей, руководимая Болем, тоже распределяла деньги (Генлейн получал от нее 15 тыс. марок в месяц) и создавала свои разведывательные сети. Вся эта деятельность проходила в тайне. С 1937 года Генлейн начал [225] требовать автономии Судетов, и его политическая программа превратилась в открыто пронацистскую и антисемитскую. Летом 1938 года наблюдалось усиление нацистской активности, как в Австрии перед аншлюсом. Службы гестапо работали вовсю.

Действуя по прямым инструкциям внешней СД, которая взяла под свой контроль секретные службы в Чехословакии, судетские нацисты проникали во все региональные и локальные организации— в спортивные общества, мореходные клубы, ассоциации музыкантов и хористов, общества ветеранов войны, культурные ассоциации— и повсюду создавали пронацистские очаги. Тем самым они выявляли противников нацистских принципов и германской аннексии и собирали солидную документацию о политическом, экономическом и военном положении Чехословакии. На предприятиях они вербовали в число своих сторонников директоров заводов и управляющих банками, а если те сопротивлялись— их ближайших сотрудников.

Эти организации собирали такую огромную массу сведений, что пришлось, как рассказал Шелленберг, установить через два пункта границы специальные телефонные линии, чтобы передавать все это в Берлин.

Судетская область буквально кишела немецкими агентами. СД и гестапо делили работу между собой и, используя Генлейна и его штаб, держали их под строгим и намеренно неприкрытым контролем, чтобы не допустить какого-либо «нерадения» с их стороны.

На немецкой стороне границы был создан добровольческий корпус, подобный Австрийскому легиону 1937 года,— Добровольный корпус судетских немцев, ставка которого находилась в замке Донндорф под Байрейтом.

Гитлер хотел найти повод для военного вторжения в Чехословакию. С сентября 1938 года контрольным нацистской сети в Судетах было поручено организовать провокационные операции.

12 сентября Гитлер выступил на партийном съезде в Нюрнберге с резкой речью, в которой обвинил президента Бенеша в том, что тот подвергает пыткам судетских немцев и хочет их истребить. Генлейн и его помощник Франк переправились тогда в Германию. [226]

В ответ на эти угрозы чехословацкое правительство, пассивность которого способствовала созданию на территории страны самых опасных нацистских организаций, арестовало некоторое число судетских нацистов. Гестапо приняло ответные меры и в ночь с 15 на 16 сентября арестовало в Германии 150 чехословацких граждан.

19 сентября начал действовать Добровольный корпус, разделенный на группы по 12 человек. Он совершил больше 300 рейдов, захватил свыше 1500 пленных, оставил много убитых и раненых, взял в качестве трофеев 25 пулеметов, легкое оружие и снаряжение.

Но 22-го в Бад-Годесберг прибыл Чемберлен, а 29-го началась мюнхенская конференция. Муссолини, Гитлер, Чемберлен и Даладье решили судьбу Чехословакии, даже не выслушав представителя этой страны. 3 0-го было решено, что Чехословакия эвакуирует Судеты с 1 по 10 октября. Чехословацкое правительство протестовало, президент Бенеш подал в отставку, но никто не обратил на это внимания, и повсюду с энтузиазмом праздновали мир, спасенный в последний момент.

Этот эпизод показал Гитлеру, насколько не справлялись со своими задачами французские и английские разведывательные службы. Он все время заверял, что не выдвинет никаких территориальных требований, но подготовка к вторжению в Чехословакию уже была начата; признаки ее могли быть замечены давно.

Как только Мюнхенское соглашение сделало возможной «мирную» оккупацию Судетов, вольный корпус Генлейна был поставлен под командование Гиммлера, чтобы «участвовать в полицейских операциях, как и вся остальная полиция, с согласия рейхсфюрера СС».

Итак, демократические страны проиграли решающую партию, которую могли бы выиграть.

Представители некоторых военных кругов образовали небольшую группу сопротивления. Они, как генерал Бек, думали, что политика агрессии, проводимая Гитлером, не может быть поддержана победами германской армии, которая одна противостоит Европе, которая, полагали они, должна объединиться против нацистского натиска, и тогда единственным логическим концом будет [227] полное крушение и разрушение Германии. Они приняли решение, на которое не могли отважиться многие с зарождения нацизма, а именно— воспользоваться нападением на Чехословакию как поводом для захвата власти и предания Гитлера суду. Это было бы концом нацизма, и судьба Европы стала бы другой.

В середине августа заговорщики направили в Лондон своего гражданского эмиссара фон Клейста, чтобы информировать британское правительство о ситуации и призвать его проявить твердость. Но если Черчилль, который не был членом правительства, встал на сторону немецких генералов и заверял их в своей поддержке, то Чемберлен по-прежнему хитрил. В начале сентября в Лондон был послан новый эмиссар, на этот раз военный. Через несколько дней один дипломат из посольства Германии в Лондоне подтвердил эту информацию англичанам. К сожалению, такие шаги не смогли убедить правительства Чемберлена и Даладье отказаться от своего решения бросить Чехословакию на произвол судьбы.

Осенью 1944 года, после провала заговора 20 июля, гестапо обнаружило у Клейста документы о его поездке в Лондон в августе 1938 года и о контактах с британским правительством. Он был приговорен к смерти и казнен весной 1945 года.

21 октября Гитлер подписал «совершенно конфиденциальный» приказ, в котором Верховному командованию вермахта предписывалось:

1) обеспечивать безопасность немецких границ и защищать их от внезапных воздушных налетов;

2) ликвидировать то, что осталось от Чехословакии;

3) оккупировать территорию Мемеля.

До сих пор ему удавалось прикрывать свои агрессивные акции видимостью солидарности с угнетаемыми братьями. На сей раз в Чехословакии не оставалось немецкого меньшинства и надо было выдумать что-нибудь другое.

Для смягчения обстановки пражское правительство старого президента Гахи предоставило широкую внутреннюю автономию Словакии. В Братиславе были образованы автономные парламент и кабинет. Но этот первый [228] шаг лишь облегчил развертывание операции. Лидеры словацкой экстремистской партии Дурканский и Мах, действуя по указанию Геринга, который вызвал их в Германию, потребовали полной независимости Словакии и установления тесных экономических, политических и военных связей с Германией. Со своей стороны они обещали «решить» еврейский вопрос и запретить коммунистическую партию.

Зимой 1938/39 года началась кампания по инфильтрации в Богемию и Моравию. Значительную роль в этом сыграли студенческие нацистские организации Судетов, контролируемые СС и гестапо. Гестапо и СД сумели внедрить своих людей в чешские общественные и частные учреждения, и, когда в первые часы 15 марта 1939 года немецкие войска без всякого предупреждения вступили на оставшуюся чехословацкую территорию, нацистские агенты уже находились на всех стратегических постах, парализуя всякое сопротивление и контролируя полицию. В Брно, например, полицейское управление сразу оказалось в их руках. Повсюду специальные команды не позволяли уничтожать политические и полицейские архивы, чтобы потом можно было быстро провести чистку всех оппозиционеров. Ведущие члены нацистских студенческих ассоциаций были зачислены Гиммлером и Гейдрихом в СС, многих из них гестапо использовало в Праге.

Германская интервенция была подготовлена провокацией: словацкий кабинет практически порвал с Прагой и центральное правительство вынуждено было распустить его по той причине, что он все время находился в оппозиции.

12 марта два агента СД забрали словацкого премьер-министра Тисо и переправили его в Берлин специальным самолетом. 14-го Тисо, выполняя полученный приказ, провозгласил независимость Словакии.

Таким образом, немецкие войска хлынули на чехословацкую землю якобы для того, чтобы «помочь угнетенным словацким патриотам». В тот же день Гитлер объявил в приказе по армии: «Чехословакия прекратила существование». На следующий день декретом был создан протекторат Богемии и Моравии, включенный в [229] германский рейх, и протектором этой несчастной страны был назначен фон Нейрат.

15 марта Гитлер появился в Праге. Как и в Вене, его сопровождали Гиммлер и Гейдрих и охранял большой отряд СС. Шелленберг, который тоже участвовал в поездке, рассказывал, что Гиммлер восторженно отзывался о профессиональных качествах людей из чехословацкой полиции, которых он квалифицировал как «исключительный человеческий материал», и тотчас решил включить их в СС. Он немедленно назначил шефом полиции с титулом статс-секретаря протектората Карла Германа Франка, бывшего помощника Генлейна по Германской партии Судетов. Одновременно Франк получил звание группенфюрера СС (дивизионного генерала). На своем новом посту он впоследствии отличался невероятной жестокостью.

Для чехословацкого народа наступало время апокалипсиса: не было таких страданий, которых бы он не испытал. И виновниками этого были те, кто совершил предательство, став агентами нацистов.

Нацистские агенты могли успешно вести свою работу благодаря соучастию людей, ослепленных политической страстью, жаждой власти, идеологией, в которой самый узкий расизм переплетался с извращенным пониманием патриотического чувства. Именно поэтому люди из СД и гестапо умели действовать, как термиты, и прогрызали изнутри всякую живую субстанцию нации, оставляя лишь наружную оболочку, готовую превратиться в пыль при первом же ударе.

Здесь тоже, как и в других местах, консерваторы из правых и центристских партий наивно поддерживали подобные акции, первыми жертвами которых они затем становились.

Дистанция во времени и нынешнее знание секретов нацистской политики, раскрытых в архивах, которые были захвачены в 1945 году, позволяют лишний раз утверждать, что политический триумф Гитлера базировался исключительно на его знании человеческих слабостей. Нацистская политика представляла собой спекуляцию на трусости и жестокости человека, именно поэтому в ней важное место занимала такая террористическая организация, как гестапо. [230]

3. Гиммлер создает грозную организацию

Гитлеровская политика агрессии развертывалась успешно, поэтому не было и речи об изменении способов действий нацистов. В конце 1938 года было решено уничтожить Польшу. Поводом для этого мог послужить вольный город Данциг, изолированный на польской территории Версальским договором. Гитлеровские цели не требовали здесь инсценировок, как в Австрии и Чехословакии. Польше предназначалось стать территорией для экспансии, для последующего заселения. Она была первым этапом завоевания «жизненного пространства», которого Гитлер требовал с самого возникновения нацизма.

В обстановке готовящейся агрессии Польша находилась в невыгодном положении. Ее министр иностранных дел полковник Бек давно испытывал горячую симпатию к нацистской диктатуре. С 1926 по 1936 год Польша, до того управлявшаяся демократическим правительством, жила под диктатурой маршала Пилсудского, который незадолго до смерти подписал с гитлеровской Германией пакт о ненападении. Военная хунта полковников, сменившая Пилсудского и считавшая себя достаточно защищенной этим пактом, препятствовала всяким соглашениям с демократическими странами, например с Чехословакией. Больше того, Польша приняла участие в расчленении Чехословакии, захватив Тешинскую область с ее угольными шахтами и 230 тыс. жителей.

Еще 23 мая 1939 года Гитлер заявил на совещании с генералами: «Нет вопроса о том, чтобы пощадить Польшу. Есть лишь вопрос о нападении на Польшу при первом же удобном случае». Окончательной датой было определено 1 сентября.

Подготовка к нападению велась со всей тщательностью. План имел кодовое название «Белый план». (План агрессии против Чехословакии назывался «Зеленый план».)

Собираясь сфабриковать инцидент, который позволил бы обвинить поляков в провокации, Гитлер, естественно, подумал об исполнителе грязных дел Гиммлере. [231]

23 июня тот присутствовал на совещании Совета обороны рейха, собранного всего лишь второй раз после его создания в 1935 году. Там были отработаны основные мероприятия, связанные с близкой войной. Разумеется, не было сделано ни малейшего намека на роль, выпавшую людям Гиммлера; она стала известна только на Нюрнбергском процессе.

План операции, задуманной Гиммлером, осуществление которой было поручено Гейдриху, получил кодовое наименование операция «Гиммлер». Для ее исполнения Гейдрих выбрал доверенного человека— Альфреда Гельмута Науйокса, одного из своих старых друзей, с которым он познакомился в Киле, когда, не принятый на службу в военно-морской флот, Гейдрих стал эсэсовцем. Науйокс тоже вступил в СС в 1931 году, Механик и боксер-любитель, известный и популярный среди кильских докеров, он оказался полезным в уличных стычках и на собраниях. В 1934 году Гейдрих принял его в СД, где тот в 1939 году руководил подсекцией в секции III внешней СД— в так называемой Службе внешней информации, шефом которой был оберфюрер СС Гейнц Йост.

Группа, получившая позднее название группа VI«Ф», занималась особой деятельностью. Из своего бюро на Дельбрюксштрассе в Берлине Науйокс управлял разными мастерскими, где надежные люди делали таинственную работу. Группа «Ф» представляла собой «техническое подразделение» СД. Там фабриковали фальшивые документы, паспорта, удостоверения личности, пропуска всех стран, нужные агентам СД, действующим за границей; делали даже фальшивые деньги. Группой по изготовлению фальшивок руководил гауптштурмфюрер СС Крюгер. Другая мастерская, располагавшаяся в одном самом обычном пригородном доме, была радиосекцией. Некоторое время Ноуйокс надзирал за всеми видами строго конфиденциальной деятельности, а в январе 1941 года впал в немилость и был переведен в войска СС за то, что осмелился оспорить один из приказов Гейдриха. После этого последний не прекращал следить за ним бдительным и ненавидящим оком и настоял, чтобы Науйокс был зачислен в боевую часть на Восточном фронте. Однако директивы Гиммлера запрещали посылать «держателей [232] государственных тайн» в места, где они рисковали попасть в руки противника, это и спасло его. Прослужив в Дании, а затем проработав в экономических оккупационных службах в Бельгии, Науйокс в конце концов дезертировал и перебежал к американским войскам 19 октября 1944 года. Он, по-видимому, не знал о том, что его имя фигурировало в списке военных преступников. Находясь в заключении в Германии в ожидании вызова в союзный трибунал, в 1946 году он бежал и исчез.

10 мая 1939 года Науйокс был еще в фаворе у Гейдриха, и тот вызвал его в свое бюро на Принц-Альбрех-тштрассе. Гейдрих объяснил, что поручает ему инсценировать нападение на немецкую радиостанцию в Глейвице, в Верхней Силезии, рядом с польской границей. Эта инсценировка должна иметь вид нападения на станцию польской специальной команды. «Нам нужны для иностранной печати и германской пропаганды материальные доказательства польского нападения»,— сказал Гейдрих.

Науйокс отобрал шесть особо надежных людей из СД и отправился с ними примерно 15 мая в Глейвиц. Нужно было соблюдать абсолютную тайну, что было нетрудно сделать, потому что летом 1937 года пограничная полиция перешла под контроль гестапо. Там Науйокс должен был ждать шифровку Гейдриха, чтобы начать акцию. Он знал, что для проведения операции в его распоряжении будут немцы, одетые в польскую форму. Сценарий, составленный Гейдрихом, предусматривал, что фальшивая команда захватит станцию и будет удерживать ее столько времени, чтобы говорящий по-польски немец успел зачитать резкое заявление, тоже написанное Гейдрихом. «В этом заявлении,— рассказывал Науйокс,— говорилось, что пробил час германо-польской войны и что сплотившиеся поляки сокрушат всякое сопротивление немцев».

Абверу, службе военной разведки, непосредственно подчиненной Верховному командованию вермахта, было поручено приготовить обмундирование, оружие и удостоверения для фальшивых польских солдат. Гиммлер потребовал добыть подлинное польское обмундирование и подлинные польские военные документы, хотя [233] службы Науйокса (группа «Ф») могли бы без труда изготовить безупречные поддельные документы.

Канарис, верховный шеф абвера, попытался было помешать этой операции или по меньшей мере исключить участие в ней его служб, но не преуспел в этом, поскольку Кейтель дал свое согласие. Тогда он решил держаться в стороне от этого дела, а координировать работу каждой службы Гейдрих поручил оберфюреру СС Мельхорну.

Разделение дела на отдельные задачи способствовало сохранению секретности и рассредоточивало ответственность. В мае Небе, шеф криминальной полиции и подчиненный Гейдриха, попросил командование вермахта дать ему польскую военную форму, «чтобы снять фильм» о воображаемой польской агрессии. Военные не усмотрели в этом ничего особенного, но последовавшая затем просьба предоставить настоящее оружие и особенно подлинные документы привела их к совершенно определенному выводу, что речь идет о чем угодно, но только не о кино.

В конце августа Науйокс, который ждал приказов Гейдриха в Глейвице, был вызван в Оппельн, силезский городок в 70 километрах к северу от Глейвица. Там ждали его Мюллер и Мельхорн, чтобы обсудить последние детали операции. Мюллеру как шефу гестапо Гейдрих поручил доставить самый важный «материал», которому Гейдрих дал оригинальное кодовое название «консервы». Этими «консервами» была дюжина осужденных, извлеченных Мюллером из лагерей.

Вот свидетельство Науйокса в Нюрнберге:

«Мюллер сказал, что в его распоряжении имеется двенадцать или тринадцать осужденных преступников, на которых должны были надеть польские мундиры и трупы которых должны были быть оставлены на месте происшествия для того, чтобы показать, что эти люди были убиты якобы во время нападения. Для этой цели была предусмотрена операция с впрыскиванием яда, которую должен был произвести приглашенный Гейдрихом врач; было также предусмотрено, чтобы на трупах имелись огнестрельные раны. После окончания инсценировки нападения на место происшествия должны были быть приведены представители печати и [234] другие лица; далее должен был быть составлен полицейский отчет.

Мюллер сказал мне, что он получил от Гейдриха приказ предоставить в мое распоряжение одного из этих преступников для выполнения моей задачи в Глейвице. Условное наименование, которое он дал этим преступникам, было «консервы».

Происшествие в Глейвице, в котором я принимал участие, было осуществлено накануне нападения Германии на Польшу. Насколько я помню, война началась 1 сентября 1939 года».

Все, таким образом, было подготовлено в малейших деталях.

«В полдень 31 августа я получил от Гейдриха по телефону условный сигнал, что нападение на радиостанцию должно состояться в тот же день в 8 часов вечера. Гейдрих сказал: «Для выполнения этого задания обратитесь к Мюллеру за «консервами"». Я это сделал и попросил Мюллера дать указание передать мне нужного человека поблизости от радиостанции. Он был жив, но находился без сознания. Я попытался открыть ему глаза. По глазам я не смог установить, был ли он жив, но я заметил, что он дышал».

Мюллер заверил обреченных на смерть осужденных, что за патриотическое участие в этой акции их помилуют и освободят.

В указанный час инсценировка нападения состоялась. Как и было предусмотрено, текст, составленный Гейдрихом, был зачитан по-польски по запасному передатчику, что заняло не больше трех или четырех минут, потом Науйокс и его люди ретировались, оставив «консервы» вокруг здания.

На следующий день, 1 сентября, когда германские войска, перейдя границу на рассвете, шли по польской территории, Гитлер выступил в рейхстаге, перечислил несколько «нарушений границы», совершенных поляками (с 23 августа немцы умножили свои провокации), и упомянул о радиостанции в Глейвице, «атакованной регулярными польскими войсками». Со своей стороны Риббентроп разослал германским посольствам за границей коммюнике, в котором говорилось, что вермахт был вынужден перейти к активным действиям, чтобы «дать отпор» польским нападениям, и эта [235] формула была воспроизведена в коммюнике Верховного командования вермахта. Все немецкие и некоторые иностранные газеты поместили сообщения об этом событии. Пришлось прождать шесть лет, чтобы узнать правду. Что касается сотрудников СД, которые участвовали в этой операции, то гауптштурмфюрер СС Биркель утверждал, что все они были «устранены», за исключением Науйокса.

Нацисты часто прибегали к методам подобного рода и использовали форму и снаряжение своих противников в нарушение международных правил. Последним и самым экстраординарным примером этого была операция «Грейф»— акция эсэсовской команды Скорцени, предназначенной поддержать безнадежное наступление фон Рундштедта в Арденнах в декабре 1944 года. В этой операции участвовало больше 3 тыс. эсэсовцев, одетых в американскую форму, снабженных танками «Шерман», американскими грузовиками и джипами. Они должны были посеять панику среди союзников, в боевые порядки которых они глубоко вклинились, и произвести смелые диверсионные акции. _

В то же время операция «Гиммлер» в Глейвице показала, что уже тогда службы СС и армия действовали в сговоре. И действительно, в ней приняли участие СД, гестапо и, по приказу командования вермахта, абвер.

На третий день войны, когда немецкие войска захватили уже значительную часть польской территории— 8-го их танки вошли в Варшаву,— Гитлер решил перевести свою ставку ближе к фронту. Три специально оборудованных для этого поезда пересекли польскую границу в районе Катовиц (несколько в стороне от Глейвица) и направились по территории Польши к северу, в Цоппот, маленький порт на бывшей территории Данцига, только что присоединенного к рейху законом от 1 сентября. Гитлер оставался там до конца сентября.

В первом специальном поезде ехал Гитлер, во втором— Геринг, в третьем— Гиммлер. [236]

Таким образом, Гиммлер одним из первых проник в Польшу, как это было в Австрии и Чехословакии. Всегда сопровождаемый своим верным адъютантом обергруппенфюрером Вольфом, он участвовал во всех важных заседаниях штаба и наблюдал за устройством своих служб на захваченной территории. Каждая из служб делегировала к нему своего представителя, в частности приехал и молодой шеф секции внутренней контрразведки СС Вальтер Шелленберг. Этот выбор не был случайным, так как ранее Гейдрих поручал Шелленбергу вести переговоры с армией об урегулировании методов действий людей Гиммлера в ближних тылах фронта, Специальные команды гестапо и СД прибыли в Польшу вслед за наступавшими войсками, чтобы «обеспечивать безопасность тылов», но главным образом чтобы начать выполнение мер, давно намеченных Гиммлером по отношению к польскому населению.

Отряды сыскной полиции, состоявшие из людей гестапо и СД, образовали так называемую эйнзатцгруппу, которая подразделялась на эйнзатцкоманды. Никакого конкретного письменного соглашения с армией заключено не было. Когда военные узнали в подробностях о мерах по ликвидации Польши, предписанных Гитлером, они испугались. Бомбардировки Варшавы были запланированы заранее, хотя в военном отношении они не были необходимы; предусматривалось проводить облавы среди населения; Гитлер приказал также устроить «политическую чистку» Польши, и генералы знали, какие крайности повлечет за собой такой приказ. Наконец, были запланированы самые разные провокации. Так, Риббентроп информировал адмирала Канариса об организации «восстания» украинских меньшинств против поляков, которое должно было позволить сжечь фермы и дома поляков в этих районах.

Канарис предупредил Кейтеля, что такие операции чреваты риском для армии. Некоторые генералы согласились с Канарисом, когда тот воскликнул: «Когда-нибудь весь мир припишет ответственность за такие методы вермахту, на глазах у которого происходили эти события». Под нажимом этих генералов Кейтель и Браухич высказали самому Гитлеру свои возражения против [237] использования гиммлеровских команд в войсковых тылах, Безопасность войск обеспечивается достаточным образом, говорили они, и присутствие таких команд ничем не оправдано.

Ко всеобщему удивлению, Гитлер сначала согласился с ними, но вскоре вернулся к своему прежнему решению и передал Кейтелю приказ согласиться с присутствием людей Гиммлера, Кейтель тотчас подчинился по своему обыкновению и информировал генералов, что он не имеет никакого влияния на развитие событий, поскольку речь идет о приказе фюрера. Так он примирился с бомбардировками Варшавы и казнями некоторых категорий населения— интеллигентов, представителей знати, священнослужителей и, естественно, евреев. Три первые категории рассматривались Гиммлером и Гейдрихом как опасные, потому что только они были способны организовать внутреннее сопротивление и воспротивиться насаждению нацистских порядков, а это было бы гораздо труднее сделать, даже невозможно, если население лишится интеллектуальных кадров и носителей нравственности. Что касается евреев, то приказ об их уничтожении в Польше был началом «окончательного решения».

На совещании в поезде Гитлера генерал Иоганнес фон Бласковиц, которому было поручено выработать план нападения на Польшу и который командовал армией в этой кампании, выступил с энергичным протестом и подготовил подробный доклад о жестокостях эсэсовцев и их оперативных команд по отношению к евреям и польской элите. Он направил этот доклад непосредственно Гитлеру, но лишь вызвал у того необычайный гнев. Эти затруднения разрешились заключением письменного соглашения между Верховным командованием вермахта и Гиммлером об использовании оперативных групп СС в кампании против СССР, в ходе которой жестокость эсэсовцев превзошла все мыслимые пределы.

В сентябре 1939 года было не так уж много военных, которые осмеливались протестовать. Канарису, Бласковицу и в меньшей степени Браухичу на первый взгляд как-то удавалось, хотя и с трудом, воздействовать на Кейтеля, но все попытки не дали результатов. [238]

В целом армия одобряла и поддерживала Гитлера. Генералы надеялись на «войну в цветах»— то, что мы называем «войной в кружевах»,— и операции в Австрии и Чехословакии, а потом молниеносная кампания в Польше, казалось, давали для этого основание. Они боялись меряться силами с французской и британской армиями, но Гитлер убеждал их, что кампания во Франции тоже будет легкой. Осенью 1939 года генералы занимали видное место в нацистском государстве. Они пожинали лавры на Востоке и готовились к схватке с демократиями Запада. Внутри страны многие из них находились на ключевых постах в военной экономике. Удаленность театров военных действий и функции, которые они там выполняли, казалось бы, давали им необычайную независимость, помогали освобождаться от опеки со стороны партии и от контроля со стороны гестапо и СД.

Какова же была позиция Гиммлера и гестапо в такой ситуации, развитие которой могло стать для них опасным?

Прежде всего были приняты определенные меры предосторожности в целях ограничения самостоятельности военных. Например, наиболее крупную часть армейского транспорта составлял моторизованный корпус, подчиненный партии. Без его грузовиков, мотоциклистов и водителей армия не могла удовлетворительно обеспечивать свое снабжение. Партия сохраняла, таким образом, легкое средство контроля над военными и при случае могла помешать передвижениям армии.

С другой стороны, по требованию Гиммлера и вопреки всем обычаям военные никогда не имели полицейской власти ни в Чехословакии, ни в Польше. Ее с самого начала взяли в свои руки службы Гиммлера и в Чехословакии, и ранее в Австрии. В Польше же власть переходила к ним сразу же, как только заканчивались собственно военные операции, и так происходило по мере продвижения войск.

Появление оперативных команд СД и гестапо немедленно вслед за воюющими войсками и еще в ходе развертывания операций было новшеством и «смелой инициативой» Гиммлера. Такое нововведение, объединявшее действия агентов двух основных служб, отражало [239] важное преобразование, которое совершалось в то время .

С тех пор как Гиммлер 17 июня 1936 года стал шефом всех полицейских служб Германии, начались разного рода перемены. В циркуляре от 28 августа 1936 года указывалось, что с 1 октября все службы политической полиции земель будут иметь название «Гехаймештаатсполицай» (гестапо), а региональные службы— «Штаатсполицай» (стапо). Новые названия и подразумеваемая субординация дополняли те действия по унификации, которые проводились уже в течение трех лет. 20 сентября еще в одном циркуляре, на этот раз подписанном министром внутренних дел Фриком, которому теоретически подчинялись все полицейские службы, говорилось, что отныне центральная служба гестапо в Берлине будет контролировать деятельность шефов служб политической полиции во всех землях.

Для усиления оперативных возможностей и обеспечения быстроты репрессий Фрик подписал 25 января 1938 года приказ, по которому инициатива и полномочия по проведению превентивных интернирований переходили к самому гестапо. До сих пор гестапо ограничивалось арестами, санкционированными по их предложению министерством внутренних дел. Теперь же и такой слабый контроль исчезал. «Превентивное интернирование,— говорилось в приказе Фрика,— может быть осуществлено с санкции государственной секретной полиции в качестве меры принуждения против тех, кто своим поведением ставит под угрозу безопасность народа и государства, с тем чтобы сломить любые поползновения такого рода со стороны врагов народа и государства».

Приказы об интернировании не подлежали обсуждению. Нельзя было обращаться ни в какую административную или судебную инстанцию, и мы видели, что судам запрещено было вмешиваться в дела гестапо. Чтобы сам подвергаемый интернированию был хорошо об этом информирован, [240] приказ, вручавшийся ему для сведения, имел наверху следующий текст: «Арестованное лицо не имеет права обращаться с жалобой по поводу декрета о превентивном интернировании». Затем следовало указание о причинах интернирования. Чаще всего они состояли из немногих слов. Например: «Подозревается в деятельности, наносящей вред государству»; «Серьезно подозревается в помощи дезертирам». Или еще: «Будучи родственником дезертира (или эмигранта), способен воспользоваться любым поводом, чтобы нанести вред рейху, если будет находиться на свободе».

Приказ Фрика от 25 января, а затем декрет от 14 сентября 1938 года заставляли организации НСДАП сотрудничать со службами гестапо, которым фюрер поручил «миссию выслеживать и устранять всех врагов партии и национал-социалистского государства, а также все силы, могущие разрушить их».

Таким образом, гестапо полностью и окончательно утвердило свое могущество. Его должностные лица становились государственными чиновниками. Теперь службы Гейдриха, охватившие всю Германию, включали в себя:

—57 региональных служб гестапо, разделенных на

—21 главный пост стапо,

—36 постов стапо.

Криминальная полиция (крипо), которая с 1936 года составляла вместе с гестапо единое целое, окрещенное сипо (сыскная полиция), имела в своем распоряжении:

—66 региональных служб, разделенных на

—20 главных постов криминальной полиции,

—46 постов криминальной полиции.

Гейдрих имел все основания быть довольным. Тем не менее, хотя он и был шефом сипо, он по-прежнему руководил СД, своей первоначальной службой, и часто имел от этого неприятности административного характера. Несмотря на его усилия, СД оставалась службой партии. Наконец 11 ноября 1938 года появился декрет, по которому СД становилась разведывательной службой партии и государства. Ее главная задача заключалась в помощи сыскной полиции (сипо = гестапо + крипо). Но благодаря усилиям Гейдриха, который взял за образец британскую Интеллидженс сервис, СД трансформировалась до такой степени, что превратилась скорее [241] в службу политической разведки, в основном шпионажа, чем оставалась просто вспомогательным учреждением полиции.

Таким образом, когда разразилась война, СД уже была информационной службой государства, в то же время органом партии. В таком положении она находилась до самого конца. Административная «граница», которая отделяла ее от других служб Гиммлера, беспрерывно создавала всякие затруднения, несмотря на единство управления Гиммлера— Гейдриха. Создание оперативных команд со смешанным составом для кампании в Польше еще больше обнажило эти трудности. Поэтому летом Гиммлер принял важное решение— создать новый организм. Официально это было оформлено декретом от 27 сентября 1939 года. В соответствии с этим текстом рейхсфюрер СС объединял основные из своих служб под эгидой Главного имперского управления безопасности, более известного под аббревиатурой РСХА. Создание его отвечало предложению, высказанному Гиммлером еще в 1936 году: необходимо образовать «корпус защиты государства».

Так были объединены службы следствия, расследования, криминальной и политической документации. Первым результатом этой меры стало усиление контроля со стороны центрального руководства СС над всеми полицейскими службами, так как РСХА с самого начала рассматривалось как правительственная служба, входящая в министерство внутренних дел, и одновременно как одна из главных служб СС, подчиненная Верховному командованию СС. Такое административное переплетение вполне соответствовало нацистскому стилю. Д-р Бест попытался разъяснить его на псевдоюридическом жаргоне, и его высказывание заслуживает, чтобы его процитировать:

«СС и полиция составляют единое целое как в отношении структуры, так и в отношении деятельности, но при этом организация их персонала не теряет собственного характера и места среди других важных подразделений партии и государственной администрации, которые с различных точек зрения имеют одинаковую природу».

В тот же день, когда было создано РСХА, другим декретом были назначены руководители служб, что было [242] простым подтверждением их прежних функций; шефом РСХА стал Гейдрих.

С точки зрения законности эта амальгама представляла собой нонсенс, Аббревиатура РСХА скрывала известное название «гестапо». По тем же причинам агенты и сотрудники, подчиненные РСХА, носили на рукаве отличительную ленту СД, даже если они принадлежали к гестапо или крипо. Эти знаки отличия свидетельствовали лишь о том, что данный агент входил в специальное эсэсовское формирование— формирование, которому целиком был придан персонал РСХА, интегрированный в СС.

РСХА было гигантской полицейской машиной, задуманной в целях централизации информации, улавливания малейших враждебных слухов и доведения их, усиленных и разъясненных, до главного хозяина машины— рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Обратная связь должна была доводить до всех, даже самых нижних эшелонов, желания хозяина, доносить его приказы до самых отдаленных точек нацистского мира и обеспечивать их быстрое исполнение.

На практике РСХА оказалось плохо управляемой машиной. Чрезмерное дробление, разделение на ячейки ради сохранения секретности во многом лишали его действенности. Кроме того, разграничение между получением сведений и выполнением задач и то обстоятельство, что информация последовательно проходила несколько ступеней, прежде чем прийти к заказчику,— все это нарушало систему ответственности и полномочий. Группы, занимавшиеся обобщением сведений, собранных на местах, состояли из бюрократов, оторванных от жизни. Их доклады оказывались сухими и выхолощенными, так что наверх поступали совершенно бессодержательные обзоры. Эта слишком забюрократизированная концепция полицейской работы приводила к многочисленным ошибкам в деятельности немецких служб и к неэффективности значительного числа мер, даже самых жестоких. Парадоксальным образом сама «суперорганизация» РСХА была причиной своих неудач.{6} [243]

Сложность организации РСХА сделала необходимой специальную подготовку всех сотрудников, работавших в этой системе. Циркуляром Гейдриха от 18 мая 1940 года предписывалось, чтобы молодые агенты, вступающие в РСХА, проходили стажировку в различных службах. Молодые нацисты, новоиспеченные эсэсовцы, или выходцы из университетов с юридическими дипломами должны были пройти три этапа стажировки: четыре месяца в криминальной полиции, где они изучали основы полицейской работы, а также постигали первые научные понятия в этой области; три месяца в СД и три месяца в гестапо. Они получали общее представление о функционировании служб и знали, чего следует ожидать от каждой соседней службы. Затем, в зависимости от личных склонностей и служебных нужд, бывший стажер прикреплялся к одному из семи управлений, на которые делилось РСХА.

Гестапо составляло IV управление РСХА.

РСХА распространяло свою деятельность на оккупированные или аннексированные страны. Службы, создаваемые в этих странах, до мельчайших деталей копировались со служб центральной организации. Именно в таком виде гестапо было известно почти во всей Европе.

Совсем не случайно и не благодаря выразительности своего названия гестапо стяжало известность, превышавшую известность всех других учреждений РСХА и самого РСХА{7}, о котором широкая публика практически ничего не знала. Гестапо было единым исполнительным инструментом, главным и самым грозным организмом, осью машины, от которой приводились в движение все другие части. В гестапо получали смысл и завершение обработка документации, обобщения, сбор сведений всякого рода, статистика, «научные» и «методологические» Исследования , проводившиеся в других управлениях. Именно там статистические данные и списки, подготовленные в других местах, превращались в людей, за которыми надо было охотиться, как за дичью, вешать, мучить, превращать в рабов или уничтожать. И [244] стоит ли удивляться, что это трехсложное слово утонуло в крови, криках и слезах в большей степени, чем любое другое в истории людей?

В период наиболее интенсивной деятельности, то есть весной 1944 года, внешние службы гестапо насчитывали 25 главных постов, 65 постов, а также «точки» в 300 главных постах и 850 комиссариатах приграничной полиции. На процессе в Нюрнберге Кальтенбруннер, преемник Гейдриха и последний шеф РСХА, признал, что персонал гестапо должен был достигать в конце 1944 года 35— 40 тыс. «постоянных» членов, тогда как обвинение выдвигало цифру в 45— 50 тыс., указав их приблизительное распределение по источникам происхождения. Эту цифру, по-видимому, следует признать наиболее точной, так как в течение второй половины 1944 года гестапо подчинило себе некоторое число служб, до этого зависевших от других организаций.{8}

Когда создавалось РСХА, гестапо уже интегрировало некоторые элементы СД. Такая политика проводилась и Мюллером при поддержке Гейдриха и Гиммлера. В конце 1941 и начале 1942 года Мюллер хотел расширить поле деятельности своих агентов, включив туда не оккупированные иностранные государства, и под предлогом облегчения контрразведывательной работы потребовал себе полномочий внешней СД. Его план провалился. Тем не менее он добился права контактировать непосредственно с «атташе по полиции» за границей, официальными или подпольными, требовать от них информацию, направлять им директивы, минуя VI управление (внешней СД).

Чтобы обеспечить себе превосходство и контроль, гестапо в начале войны предоставило необходимые кадры для создания секретной полевой полиции, подчиненной верховному командованию вермахта. Затем и, по-видимому, как раз с помощью внедренных таким образом людей Гейдриху удалось практически поглотить эту полевую полицию в оккупированных странах, когда 5 тыс. ее [245] членов были переведены в гестапо. Число же одних только «изначальных» агентов гестапо достигало 32 тыс.

Приказом от 1 октября 1944 года Гиммлер отдал под управление гестапо сотрудников таможенной приграничной полиции{9}, до этого подчинявшихся министерству финансов. А собственно приграничная полиция была включена в состав гестапо значительно раньше. Этот захват таможен являл собой пример административной «всеядности» шефов гестапо. Поглощение части служб абвера в конце 1944 года оказалось, напротив, весьма значительным по размерам и было бы еще большим, если бы нацистский режим не рухнул несколько месяцев спустя. Такая аннексия знаменовала собой окончание борьбы за прерогативы, которую нацисты вели против абвера.

Чтобы обеспечить контроль даже за самым ничтожным из своих агентов, Гиммлер подписал в начале 1940 года приказ, по которому вся немецкая полиция переходила на особое положение на время войны и передавалась в ведение СС. Это решение имело следствием изъятие из компетенции судов расследований, затрагивающих того или иного агента полицейских служб. Расследования и вытекающие из них судебные решения входили теперь в исключительную компетенцию специального органа в управлении СС. Тем самым всякий контроль становился невозможным, и Гиммлер в качестве верховного шефа СС мог творить произвол внутри своих служб, поскольку он по своей прихоти мог разрешить или не разрешить проводить расследование, мог прекратить его до окончания, влиять на судебные решения, отменять их, запрещать исполнение, миловать виновных или, наоборот, ужесточать меру наказания. Таким образом, в начале 1940 года Гиммлер завершил создание грозного инструмента, начатое шестью годами раньше. Благодаря войне этот инструмент нашел затем широкое применение, соответствовавшее масштабам этой организации. [246]

Дальше