От автора

Почти двадцать лет отделяют нас от того времени, когда был разгромлен самый опасный и коварный враг человечества— гитлеровский режим и его вооруженные силы. Под мощными ударами Советской Армии рухнула в небытие нацистская диктатура, провалился заговор против мира и человечества. Потерпел сокрушительное поражение германский генералитет, который в течение десятилетий считался наиболее опытной и умелой военной корпорацией буржуазного мира.

Это прошлое. Но вспоминать о нем необходимо, тем более что сегодня человечество стоит перед задачей борьбы против нового, не менее широкого «атомного заговора» международной реакции против мира. Читая газетные сообщения об опасной деятельности участников этого заговора, мы с тревогой и возмущением встречаем среди них имена тех генералов германской армии, которые уже запятнали себя соучастием в нацистском заговоре.

События последних лет показали, что силы прошлого не хотят сдаваться без боя. Международные решения об искоренении нацизма и милитаризма остались невыполненными там, где за это несли ответственность западные державы— Соединенные Штаты, Англия, Франция. По их воле Германия была расколота и в ее западной части возникло государство, в котором возродились социальные и политические силы, питавшие немецкую агрессию.

Два раза на протяжении нашего столетия— в 1914 и в 1939 гг.— правящие группировки Германии развязывали мировые войны. Поэтому вполне обоснована та забота, с которой мы всматриваемся в развитие, совершающееся па немецкой земле после 1945 г. [3]

Шведскому дипломату графу Оксеншерне приписывают слова, что единственный урок истории состоит в том, что люди не извлекают уроков из истории. Этот парадокс долгое время был вполне приложим к истории Германии и ее войн. Но ныне наступило такое время, когда парадоксы буржуазной дипломатии стали терять силу вместе с самой буржуазной дипломатией. Мы живем в новую эпоху, когда родился новый социальный строй, возникла и укрепилась мировая социалистическая система, которая властно диктует новые закономерности общественного и политического развития. Вместе с великим немецким поэтом мы можем сказать:

«Новая и лучшая» песнь человечества, первые строфы которой были написаны величайшими немецкими мыслителями Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом,— подлинно интернациональна. Эта песня социалистического переустройства мира, содержащая методы решения сложных проблем, сегодня звучит и на немецком языке. Рождение Германской Демократической Республики вывело немецкую историю из замкнутого круга войн, милитаризма и шовинизма. Впервые в истории Германии прошлое стало действительно уходить в прошлое.

Но этот процесс распространился не на всю Германию. Политика боннского государства до сих пор живет в прошедшем времени и мыслит его категориями. Недаром один из его руководящих деятелей как-то провозгласил, что для него «вторая мировая война еще не кончилась». Результат получается своеобразный: боннские министры хватаются за прошлое, а оно в свою очередь мстит им. Закономерность поражения германского милитаризма во второй мировой войне действительна в нынешних условиях. Она обрекает политику реванша на провал, ибо тот, кто идет наперекор историческому прогрессу, неминуемо терпит поражение. Однако в интересах всего немецкого народа, в интересах европейского мира сделать так, чтобы политика реванша не вступила в стадию практического осуществления. Вот почему необходимо без устали говорить в полный голос правду о прошлом и настоящем германского милитаризма.

Эта книга рассматривает историю германского генералитета на том историческом отрезке, на котором наиболее широко развернулись его качества, т. е. со дня прихода Гитлера к власти. В центре работы стоят «большой заговор» Гитлера и германского генералитета против мира и то влияние, которое оказывал германский милитаризм на международные отношения. Отсюда тянутся прямые нити к оценке роли возродившегося ныне западногерманского милитаризма.

Автор писал свою книгу, твердо веря в мирную волю и великий разум немецкого народа. Он глубоко признателен ученым и публицистам Германской Демократической Республики, сотрудникам Министерства национальной обороны ГДР, Немецкого института современной истории, Немецкого экономического института, Немецкого центрального архива и Общества бывших офицеров ГДР за ту большую помощь, которую они оказали ему в работе, в деле сбора и критической оценки материалов.

Ценные замечания были сделаны в многочисленных рецензиях, появившихся после выхода первого издания книги и выпуска ее на немецком, чешском, румынском и финском языках. Во втором издании эти замечания учтены. Кроме того, оно значительно дополнено новыми материалами.

Перед заговором

По Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе еще двигались длинные колонны эсэсовцев и штурмовиков, зловещие блики их факелов рассекали тьму берлинского вечера, а в двух окнах имперской канцелярии виднелись фигуры: в одном— неподвижный, нескладный рейхспрезидент, в другом— радостно подпрыгивающий, перегибающийся через подоконник рейхсканцлер. Хриплый рев толпы доносился до их слуха. Фельдмаршал Пауль фон Гинденбург унд Бенкендорф, как всегда, молчал и лишь по привычке отбивал ботинком такт маршевой музыки. Зато рейхсканцлер Адольф Гитлер не мог сдержаться: его пронзительный голос слышали штурмовики, бесновавшиеся на Вильгельмштрассе— улице дворцов и министерств. Шел к концу день 30 января 1933 г.

Этот вечер встречали в Берлине по-разному. На вилле Иоахима Риббентропа в Далеме разливали в бокалы шампанское. В особняке Франца фон Папена отдыхали от напряженных трудов последних дней: хозяину пришлось немало потрудиться, чтобы помочь Адольфу Гитлеру сформировать свой первый кабинет. В казармах штурмовиков царило пьяное веселье. В рабочих районах Берлина Нордене и «красном Веддинге» с тревогой думали о будущем. В типографии «Роте фане» шумели ротационные машины, печатая номер газеты, призывавшей к решительной борьбе с пришедшим к власти фашизмом. А в сером, мрачном здании военного ведомства на Бендлерштрассе, близ Ландвер-канала, трудились дежурные генералы и офицеры: работа остается работой, даже когда приходит новый рейхсканцлер.

Прошло несколько дней. И вот 3 февраля на одной из многочисленных берлинских вилл главнокомандующий рейхсвером (так именовались вооруженные силы Германской республики) генерал Курт фон Гаммерштейн-Экворд имел честь по случаю дня рождения министра иностранных дел барона фон Нейрата пригласить на обед господина рейхсканцлера Адольфа Гитлера и представить ему высший командный состав армии. На обед [6] явились высшие чины военного министерства, командующие округами. За столом в строгом порядке расположились генералы пехоты и артиллерии, генерал-лейтенанты и генерал-майоры, полковники и майоры генштаба, адмиралы и капитаны всех рангов. Ровный ряд погон, блеск традиционных моноклей. Обед длился долго, и высшие офицеры рейхсвера имели достаточно времени рассмотреть своего рейхсканцлера. Не только рассмотреть, но и послушать. Более двух часов подряд Адольф Гитлер развивал перед ними основы своей будущей политики.

Генералы слушали молча, как приличествует дисциплинированным служакам. Но если бы можно было читать мысли, участники обеда узнали бы многое. Те из генералов, которые служили в рейхсвере с 1919 г. и бывали тогда в Мюнхене, могли бы сообщить блистательному обществу, что перед ними во фраке рейхсканцлера стоит не кто иной, как бывший агент политической разведки того самого рейхсвера, которым они командовали. И собравшиеся узнали бы о временах, когда господин Адольф Гитлер не произносил торжественных речей, а скромно появлялся в штабе мюнхенского гарнизона, принося очередные доносы и ожидая положенной мзды.

Такова грубая правда истории: если бы не рейхсвер и его мюнхенские офицеры, Германия вовек не узнала бы Адольфа Гитлера. Не узнала бы о нем и Европа. Оставаться бы ему на грязном дне мюнхенского преступного мира, в душных залах городских пивнушек. Но этого не случилось.

Путь к блистающим высотам правительственных кресел в капиталистической стране неодинаков. Одни вступают на него, поддерживаемые репутацией древних дворянских титулов. Другие покупают себе право идти по этому пути миллионами из своих сейфов. Третьи долго и упорно карабкаются, чтобы всеми правдами и неправдами завоевать благоволение «сильных мира сего». А четвертых просто находят хозяева, дабы новый слуга был из самых проверенных и верных. По последнему варианту и развивалась карьера Гитлера.

Потом он будет сочинять замысловатую автобиографию, а его клевреты станут описывать «чудесный взлет» безвестного отставного ефрейтора. Через долгие годы, в 1957 г., швейцарский историк Вальтер Хофер глубокомысленно назовет карьеру Гитлера «одной из самых таинственных и непонятных»{1} в мировой истории. Однако многие генералы, сидевшие в тот памятный февральский день 1933 г. за столом у Гаммерштейна, хорошо знали, как началась эта карьера, кто и как нашел Гитлера.

Генерал-лейтенант Франц Ксавье Риттер фон Эпп— вот первый генерал германской армии, который услыхал имя Адольфа Гитлера. В 1919 г. после кровавой расправы с Баварской Советской Республикой Эпп занял пост командующего пехотой 4-й группы рейхсвера, впоследствии преобразованной в штаб Мюнхенского военного округа. Эпп вместе с командующим войсками округа генералом Лоссовым играл роль одного из военных диктаторов Баварии.

Штаб Лоссова— Эппа в те дни развивал напряженную деятельность. В нем работали кадровые офицеры: капитан Франц Гальдер— прилежный генштабист; капитан Эрнст Рем и майор Константин Гирль— политические советники Эппа; капитан Карл Майр— разведчик. Задача Рема, Гирля и Майра заключалась, в частности, в том, чтобы ориентировать генералов в той путанице партий и политических групп, которая существовала тогда в Баварии.

У Рема было множество агентов, снабжавших его различной информацией. Если учесть пристрастие Рема к самым грязным кабакам, то можно понять, что среди его агентов были лица самого темного происхождения и незавидной репутации. В числе их был некий ефрейтор Адольф Гитлер, потасканный и озлобленный тип.

Вероятно, Рем в те дни не придавал этому осведомителю особого значения. Шпиков у него было хоть отбавляй, так как в распоряжении штаба находилась картотека осведомителей мюнхенской полиции. А в картотеке среди сотен других была карточка, составленная еще в 1912 г. Она гласила{2}:

«Мюнхенский полицей-президиум. 1–52. Отдел осведомления. Номер дела 1.2141/12. Фамилия Гитлер. Имя Адольф. Родился 20. IV. 1889 в Браунау (на Инне). Кличка Луд. Профессия Без профессии...»

К этой справке об агенте «Луд», составленной с полицейской лаконичностью, в мюнхенском штабе могли бы добавить следующие данные: Адольф Гитлер, сын таможенного чиновника Алоиса Шикльгрубера, сменившего в 1876 г. вследствие [8] сложных семейных комбинаций фамилию на Гитлер{3}, пытался стать художником, был выгнан из школы и поступил на работу; вскоре был уволен, так как не захотел вступить в профсоюз; переселился в Мюнхен, пошел добровольцем в армию, служил в 16-м и 2-м полках, получил «Железный крест». Здоровье: слабое, якобы был отравлен газами. Убеждения: антисемит, участник разгрома Баварской Советской Республики.

Может быть, в картотеке не было записано, что ефрейтор Гитлер еле-еле спасся от справедливой кары в дни революции. 2 мая 1919 г. он уже стоял у стенки, но его почему-то пощадили. Зато он не щадил. В мае его, ефрейтора 2-го полка, назначили в помощь комиссии по розыску участников Советской Республики, которых контрреволюционные банды немедленно расстреливали. Здесь он отличился впервые. Второе его отличие состояло в том, что он произнес пламенную антисемитскую речь на учебных курсах штаба военного округа. Здесь его заметили майор Гирль и капитан Майр.

Посоветовавшись с Ремом, Гирль и Майр решили сделать Гитлера агентом разведки, поручив ему осведомление об обстановке внутри различных мюнхенских партий. Гитлер охотно принял это поручение и был назначен «офицером по вопросам просвещения» в 42-й баварский стрелковый полк. Звучное название маскировало в выплатной ведомости штатное место шпиона-осведомителя. Деньги, одежду, питание— все это получал Гитлер от рейхсвера{4}.

...Гитлер бродит по кабакам и пивным, слушает и говорит, взвешивает, что лучше подходит для его начальника. Бегает к Рему и Майру, получает мзду. Наконец, однажды он попадает на собрание никому не известной «немецкой рабочей партии» некоего слесаря Антона Дрекслера. Это маленькая группка, в ней нет и десятка членов. Программы у нее толком нет, но идеи нравятся Гитлеру: безусловное подчинение вождю, уважение к верховному командованию. Это заинтересовывает штаб. Гитлеру разрешают «вступить» в партию, чтобы разузнать, кто стоит за ней и нельзя ли поставить эту [9] партию под контроль рейхсвера. Гитлер отправляется на очередное собрание и получает членский билет № 7. Он одновременно назначается «связным» между партией, принявшей затем название Национал-социалистской немецкой рабочей партии (сокращенно НСДАП), и рейхсвером. Когда же партия становится на ноги, генерал Эпп дает Гитлеру деньги на покупку газеты «Фелькишер беобахтер», которой предстояло стать рупором национал-социалистской партии Германии.

Так началась политическая карьера человека, который 30 января 1933 г. стал главой германского правительства.

Почему Гитлер пришел к генералам

На обеде 3 февраля 1933 г. генералы внимательно смотрели на Гитлера. Но и Гитлер не менее внимательно смотрел на генералов. И это не было вниманием бывшего подчиненного, привыкшего по стойке смирно выслушивать команду. Поднаторевший в политических боях последних лет, Адольф Гитлер уже постиг ту роль, которую играла армия и ее генералы в тогдашней Германии. Он адресовался не только к сидящим за столом, но и ко всей офицерско-генеральской касте, которая невидимо присутствовала за столом генерала Гаммерштейна.

Почему он это делал? Только по привычке? Только из пиетета перед той 100-тысячной силой, которая находилась в руках этих людей с золотыми погонами? Или по другим, более глубоким причинам?

Над немецкой армией с давних пор витал некий ореол таинственности и необычности. Этому способствовали идеологи германской буржуазии, ее теоретики и практики, так ловко умевшие облекать низменные идеи в напыщенный костюм. Сколько торжественных фраз было написано немецкими профессорами всех сортов и времен, дабы придать военному ремеслу характер божественного деяния! Гегель: «...война предохраняет народы от гниения...»{5} Трейчке: «Удалить из мира войну означало бы изувечить человеческое общество». Мольтке: «Вечный мир— это мечта и даже далеко не прекрасная; война же— элемент в божественном порядке». Клаузевиц: «Несмотря на то что кровавые сражения являются страшным бичом, без них нельзя обойтись...» Фон Куль: «Вражда народов и государств— в порядке вещей». Людендорф: «Война— сущность жизненной борьбы человека». Вальдерзее: «Прав тот, кто побеждает. Пусть тот, кто повергнут на землю, утешается тем, [10] что был вовлечен в войну, не имея за собой вины». Сект: «В понятии войны заключено высшее проявление мужских добродетелей»

Но все эти торжественные фразы были лишь мантией, прикрывавшей весьма определенное социальное содержание. Особая роль военной клики в немецкой внутренней и внешней политике возникла не неожиданно, как Афина из головы Зевса, а складывалась постепенно и последовательно.

Исключительная роль армии в судьбах Германии уходит своими корнями в далекое прошлое. Правящие клики в германских феодальных королевствах и княжествах заложили традицию использования наемных войск и их военачальников в междоусобной борьбе тех времен. Основатель прусской милитаристской системы король Фридрих II возвел эту традицию в высший принцип государственной деятельности.

Юнкерская Пруссия смогла возвыситься, пользуясь своей военной машиной и создав тот «бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм»{6}, который так страстно обличали Маркс и Энгельс. В условиях перехода к буржуазным порядкам армия осталась верным слугой юнкер-ско-кайзеровского режима, его опорой против начинавшегося рабочего движения.

Германская империя, возникшая в 1871 г., унаследовала все традиции прусского государства. Рурские заводчики и прусские юнкеры тщательно заботились об укреплении немецкой военной машины. В эту эпоху Германия являлась, по выражению Энгельса, «истинной представительницей милитаризма». Культ военной силы стал одним из главных методов действий правящих классов кайзеровской Германии, причем армия направлялась не только против «внешнего врага», но активно использовалась во внутренних делах. В стране насаждался милитаристский дух, свято чтились традиции многочисленных прусских войн. Армия была в руках правительства инструментом борьбы против рабочего движения, и не случайно Энгельс в 1885 г. отмечал, что «наша германская [11] армия...— еще более подлое орудие реакции, чем когда бы то ни было»{7}.

Рост империалистических претензий Германии, усиление ее промышленности и соответствующие изменения в военной технике привели к усложнению и росту военной машины. История армий всегда отражала те изменения, которые происходили в производительных силах общества и в общественных отношениях. В эпоху становления германского империализма, на рубеже XIX и XX вв., германская армия представляла блестящий пример непосредственной связи военных и политических планов хозяев буржуазного мира. Провозгласив притязания на передел мира, короли Рура в первую очередь позаботились о военно-стратегическом обеспечении своих претензий.

Крах императорской власти в 1918 г. не изменил классового характера германского государства. Немецкая армия продолжала оставаться в нем слугой своих хозяев. Генералы пользовались столь высокой репутацией в Веймарской республике не из-за таинственной власти погон и мундиров, не из-за мистического влияния прусского военного духа. За командованием рейхсвера стояли вполне определенные социальные группы.

Если мы обратимся к классовому лицу германского рейхсвера, то увидим достаточно четкую картину. Во время дебатов в рейхстаге в 1927 г. один из депутатов привел следующие данные о структуре высшего командного состава рейхсвера:

	Всего	Из дворянства	Из буржуазных слоев
	42	25	17
Полковники	105	45	60
В военном министерстве	725	162	562
В кавалерии	596	265	331
В пехоте	1512	265	1247
В артиллерии	589	61	528

Для рейхсвера, как и для кайзеровской армии, было исключительно характерно господство на самых видных постах юнкерско-помещичьей аристократии. Из 4 тысяч офицеров рейхсвера к 1932 г. 820 было дворянского происхождения; из 18 командиров кавалерийских полков 11 были дворянами. Как свидетельствует [12] историк германского генерального штаба Вальтер Герлиц{8}, в 1927 г. в армии служило:

5 представителей семьи фон Шверинов 5 представителей семьи Штюльпнагелей 5 представителей семьи Девицев 4 представителя семьи Арнимов 4 представителя семьи Клейстов 4 представителя семьи Шлейницев 3 представителя семьи Шуленбургов 3 представителя семьи Витцлебенов 2 представителя семьи Бисмарков 2 представителя семьи Гаммерштейн-Эквордов 2 представителя семьи Роров 2 представителя семьи Мантейфелей 2 представителя семьи Кнезебеков 2 представителя семьи Тресковых 2 представителя семьи Эйленбургов

В 1929 г. из дворян вышло 52% генералов и 29% полковников рейхсвера{9}. В 1938 г. среди 13 командующих военными округами и 4 командующих армейскими группами к высшему дворянству принадлежало 10 человек (фон Рундштедт, фон Лееб, фон Бок, фон Браухич, фон Кюхлер, фон Клюге, фон Рейхенау, фон Клейст{10}, фон Крессенштейн, фон Вейхс).

От юнкерско-помещичьего класса к рейхсверу вела прямая нить. С кайзеровских времен офицерская каста была отдана юнкерам на откуп. Главным источником офицерских кадров рейхсвера была знаменитая Остэльбия— земли к востоку от Эльбы: Померания, Силезия, Западная и Восточная Пруссия. Здесь простирались основные владения немецкого помещичьего класса, имевшего в буржуазной Германии 13,7 млн. акров земли. Здесь находились знаменитые юнкерские дворцы, окруженные гигантскими угодьями с заповедными лесами и охотничьими домиками. В стародедовских нравах воспитывались молодые дворянские сынки. Их карьера была невообразимо стандартна. Сначала подготовительное училище (с 10 лет), затем кадетское училище в Гросс-Лихтерфельде, затем полк, в котором служил отец. После недолгой службы в полку следовала военная академия, откуда наиболее способные отбирались [13] для генерального штаба. Служба в генштабе также регулярно перемежалась командировками в войска, дабы офицер не забывал «свой полк». Так воспитывалась каста, узкая, замкнутая, ограниченная.

Все это соответствовало социальному характеру тогдашней Германии. Прусское дворянство досталось буржуазной Германии в наследство от империи как неизбежный результат «прусского пути» развития капитализма в Германии, в ходе которого помещичье землевладение перерастало в капиталистическое без «внешних потрясений». Юнкерские хозяйства вместе с кулачеством владели 56% всей земли в Германии. Но это было особое юнкерство: оно сливалось с крупной буржуазией. Шел активный процесс взаимного проникновения. Посты директоров крупных промышленных монополий занимали дворяне— граф Баллестрем, князь Хенкель фон Доннерсмарк, граф Штольберг цу Штольберг и многие другие. Барон фон Рейценштейн стал акционером фирмы «Шаффгоч АГ»; граф Арним-Мускау и граф Керзенбок-Шургаст вошли в правление концерна «Бубиаг», барон Эдмунд фон Риттер стал одним из совладельцев фирмы «Мерк АГ», князь Ганс Генрих фон Плесе цу Плесе XV стал владельцем концерна «Плесе», герцог Ратибор и князь Гогенлоэ создали свои собственные концерны.

К началу тридцатых годов офицерский состав рейхсвера рекрутировался не только из юнкерства. Успешно развивались связи рейхсвера с нетитулованным рурским баронством. Этот процесс ускорился после 1918 г., когда многие отставные офицеры кайзеровской армии переменили свои мундиры на пиджаки директоров промышленных компаний. Так, ротмистр 5-го уланского полка Фриц Тиссен стал всемогущим металлургическим бароном, его партнером в рурских делах стал лейтенант Альберт Феглер; ротмистр штаба кронпринца Арнольд Рехберг превратился во влиятельнейшего промышленника. Стоит поскрести почти любого рурского дельца того времени, и вы обнаружите офицера: Густав Крупп— ротмистр лейб-гвардии гусарского полка, банкир Курт фон Шредер— офицер генштаба, крупповский директор фон Вильмовский— адъютант военного губернатора Бельгии, директор электрического концерна Сименса фон Винтерфельдт— капитан гвардейского ландвера, директор «ИГ Фарбениндустри» Макс Ильгнер— офицер добровольческого корпуса Рейпхарда. Эти связи стали очень полезными для рейхсвера в последующее время.

Военная верхушка веймарской Германии была тесно связана с промышленной олигархией. Военный министр Гесслер (1920–1928 гг.) действовал в постоянном контакте с главой [14] «Дейче банк» фон Штауссом, с Круппом, Куно, Рехлингом. Преемник Гесслера Тренер пользовался поддержкой треста «ИГ Фарбениндустри» и Борзига, а ближайший сотрудник Тренера генерал Шлейхер в качестве «экономического советника» привлек главу металлургического концерна Вольфа.

В 1930 г. классовый состав генералитета и офицерского состава был следующим{11}:

Из офицерских семей— 54,4% Из высшего чиновничества— 28,8% Из промышленных кругов, из семей крупных торговцев, банкиров.— 7.3% Из помещиков— 5,3% Из среднего чиновничества, ремесленников— 4,8% Из рабочих— 0.1%

Итак, секрет «мистического влияния» рейхсвера на поверку оказывался секретом принадлежности его командного состава к руководящим слоям немецкого буржуазно-помещичьего общества.

Чем был рейхсвер

Версальский мирный договор, подписанный в июне 1919 г., оставил Германии лишь 100-тысячную армию— рейхсвер, формируемый по принципу добровольного набора. Однако подобный удар германский генералитет перенес гораздо спокойнее, чем это можно было предполагать.

Этому помогло несколько специфических обстоятельств.

Когда кайзеровская армия, потерпевшая поражение в первой мировой войне, под командованием своих генералов возвратилась с Западного фронта на родину и здесь уже не была ничем ограждена от высоких волн социальной революции, бушевавшей в Германии, в эти месяцы по кличу лидеров германской реакции началось формирование так называемых добровольческих корпусов. Это была гвардия немецкой контрреволюции, создание которой одобрило руководство армии. Она сыграла роковую роль в судьбах революции, от ее кровавых рук пали Карл Либкнехт и Роза Люксембург. [15]

Вместе с тем «добровольческие корпуса» составили переходную форму от многомиллионной кайзеровской армии к будущей армии— небольшой, но отборной. Не случайно рурские промышленники проявили к «добровольцам» такой интерес. Главная организация немецкой индустрии тех лет— Германский промышленный совет ассигновал на создание «добровольческих корпусов» около 500 млн. марок{12}. «Добровольческие корпуса,— вспоминал впоследствии участник событий тех лет генерал Э. Гофмейстер,— получали субсидии от финансовых магнатов»{13}. Эти субсидии пошли на то, чтобы «добровольческие корпуса» стали действительно эффективным орудием в руках контрреволюции. В «корпусах» и «отрядах» шел подбор кадров, которые были нужны для новой армии. Не случайно двадцать лет спустя верховное командование германской армии в специальной публикации, посвященной «добровольческим корпусам», заявило: «Прямой путь лежит от солдат первой мировой войны через добровольческие корпуса и временный рейхсвер к массовой армии сегодняшнего дня»{14}. Вермахт не забывал своих предшественников!

Кроме «добровольческих корпусов», действовавших в Германии, немецкие генералы использовали и другую форму собирания нужных им кадров. Еще в 1917 г., за год до краха старой армии, ставка отдала указание о формировании на восточных границах Германии «добровольческой пограничной охраны». Это были офицерские и унтер-офицерские отряды, набиравшиеся из наиболее отпетых ландскнехтов, не желавших возвращаться с фронта домой и предпочитавших грабить польские и украинские деревни. Этот опыт и был использован в начале 1919 г. в широком масштабе.

Параллельно формированию «добровольческих корпусов» и «пограничной охраны» шел процесс создания «солдатских союзов» и «землячеств». Так появился на свет союз «Стальной шлем», который был организован бывшим капитаном 66-го пехотного полка фабрикантом Францем Зельдте и офицером генштаба Теодором Дюстербергом. Возникли «Союз немецких офицеров» и «Национальное объединение немецких офицеров». Бывшие офицеры генштаба создали «Шлиффеновское общество», которое возглавил Гинденбург. [16]

Создание организаций бывших военнослужащих стало одним из основных методов как для военно-милитаристской пропаганды, так и для сохранения кадрового состава. Военные и полувоенные союзы формировались во всех городах Германии. Среди них были такие, как «Союз германских фронтовых солдат», «Союз верных», «Союз защиты родины», «Германский орден», «Германский союз обороны», «Германско-народный союз молодежи», «Общество немецко-германских прав», «Младо-национальный союз», «Оруженосцы», «Стрелки из оружия мелкого калибра», «Имперский союз бывших кадетов», «Рыцари германского почетного легиона»{15}, и десятки других. Все они обильно финансировались промышленными компаниями и юнкерско-помещичьими объединениями.

В этих условиях руководство армии— генерал-фельдмаршал фон Гинденбург и его генерал-квартирмейстер (начальник штаба действующей армии) генерал-лейтенант Вильгельм Тренер— могло со спокойной душой переходить к преобразованию кайзеровской армии в рейхсвер. Один из видных военачальников того времени, генерал Ганс Сект, говорил в утешение своим коллегам: «Пути господни неисповедимы. Даже проигранные войны могут привести к победе»{16}.

Версальский договор предписывал распустить генштаб. Скрепя сердце это пришлось сделать. «Генеральный штаб больше не существует,— выспренне писал по этому поводу генерал фон Куль.— То, что создавалось в течение ста лет— разрушено... традиция теряется и преемственная нить обрывается»{17}. Не правда ли, какой реквием, какая грусть? Однако в день подписания Версальского договора прусский военный министр пригласил к себе генерала Секта и поручил ему «исполнение обязанностей» начальника генштаба до «полной его ликвидации». Сект понял своего хитрого министра. Через семь дней Сект написал Гинденбургу: он «не станет могильщиком генштаба» и будет сохранять «не форму, а дух» большого генштаба{18}.

Так произошла смена декораций. В октябре 1919 г. было создано новое командование вооруженными силами, которое было поручено генералу Рейнхарду как командующему и Секту как начальнику тайного генштаба, так называемого войскового ведомства. Через некоторое время, в апреле 1920 г., [17] Сект становится командующим и немедленно приступает к исполнению своего обещания, данного Гинденбургу. Был создан Имперский архив для изучения опыта войны. Его президентом стал генерал-майор Герман Мерц фон Квиринхейм, который до 1918 г. был начальником военно-исторического отдела генштаба. Исторический отдел архива возглавил генерал фон Хефтен— давний офицер ставки Сохранил свой пост и такой незаменимый человек, как начальник картографического отдела большого генштаба генерал-майор Рихард фон Мюллер, назначенный начальником картографического отделения в Имперском топографическом ведомстве.

В рейхсвере было 100 тыс. человек. Руководство этими войсками осуществлялось двумя корпусными и десятью дивизионными управлениями (семь пехотных дивизий по 12 тыс. человек, три кавалерийские дивизии по 5300 человек). Комплектование совершалось по принципу набора добровольцев. Общее число офицеров составляло 4 тыс. человек.

Историк германской армии генерал Мюллер-Гиллебранд (ныне генерал бундесвера) в труде «Сухопутная армия Германии 1933–1945 гг.» сообщает, что «в течение ряда лет мирный договор нарушался в небольших размерах»{19}. Это поистине скромное признание нуждается в пояснениях. Уже в 1930 г. существовал секретный план (так называемый план «А»), который предусматривал меры по быстрому превращению семи пехотных дивизий в двадцать одну. Были отпущены соответствующие средства (ежегодно примерно 100 млн. марок сверх официального бюджета). Уже с 1926 г. за пределами Германии испытывались новые танки (Версальский договор запрещал иметь танковые войска). Готовилось и создание военной авиации. Каждый унтер-офицер рейхсвера был потенциальным офицером-инструктором будущей большой армии.

Но не менее важной, чем дивизии рейхсвера, для военного руководства Германии была та военно-политическая концепция, которая за послевоенные годы разрабатывалась в стенах войскового ведомства и командования рейхсвера. Этим занималось большое число генералов и офицеров старой и новой армии.

В настоящее время в Западной Германии нет ни одного автора мемуаров, который бы не счел своим долгом расшаркаться перед рейхсвером и похвалить «эпоху рейхсвера» как некий золотой век. Если кто-либо из генералов и решается осудить те или иные действия вермахта, то в порядке возмещения он хвалит рейхсвер. Характерно, что кумир сегодняшней немецкой военной клики, один из немногих оставшихся в живых генерал-фельдмаршалов, Эрих фон Манштейн счел необходимым вскоре после книги о второй мировой войне («Потерянные победы») написать воспоминания, посвященные рейхсверу и его деятелям.

«Эпоху рейхсвера» в истории немецкого генералитета не без основания связывают с именем генерал-полковника Ганса Секта— генерала, который командовал вооруженными силами Германии с 1919 по 1926 г. Даже впоследствии, будучи в отставке, он оказывал решающее воздействие на облик германской армии.

Сект вошел в военную историю как теоретик и практик «малой армии». «Время массовых армий миновало, и будущее принесет небольшие, но высокоценные армии, способные осуществлять быстрые и решительные операции»— так формулировал свою идею Сект; идеалом для него представлялась «подвижная, небольшая армия, эффективность которой будет значительно усилена авиацией»{20}. Это должна была быть моторизованная армия, ибо, по словам Секта, «моторизация... является одним из важнейших вопросов военного развития»{21} . В соответствии с этими взглядами Сект строил и обучал германский рейхсвер, и в частности заложил основы германских танковых войск. В «эпоху Секта» в рейхсвере была впервые проведена военная игра на тему «Использование мотовойск во взаимодействии с авиацией» под руководством молодого капитана Гейнца Гудериана.

Подход Секта к проблеме «массовая или малая армия» определялся не академическими рассуждениями, а классовой позицией немецкого генералитета в эпоху тех больших потрясений, которые пережили Германия и весь капиталистический мир. Собственно говоря, Сект был бы не прочь иметь и массовую армию. Как свидетельствовал его биограф генерал Рабе-нау, «Сект схватился бы обеими руками за массовую армию и всеобщую воинскую повинность, если бы считал это... возможным»{22}. В чем же дело? Дело было в народных массах, в массах тех лет, находившихся в процессе бурного революционного развития. Перед глазами Секта был пример «массовой» царской армии, которая стала источником революционного брожения. [18] [19]

Перед его глазами стояла «массовая» кайзеровская армия, которую не удалось уберечь от общего, всенародного движения в ноябре 1918 г. Двадцатые годы в Германии были годами мощного революционного брожения, захватившего многомиллионные массы. Как же мог генерал Сект допустить, чтобы его рейхсвер был захвачен общим потоком? Панический страх перед народом, вражда к революции— вот что определяло позицию Секта. «Он имел мужество быть врагом массы»— хвалил Секта Рабенау{23}.

Так или иначе. Сект воплотил в себе типичное мышление буржуазного военачальника в период роста революционного движения масс. Из социальной ситуации своего времени он сделал два вывода: первый— армия должна быть «малой», второй— армия должна быть «вне политики». Последнее требование в основном распространялось на унтер-офицерский и рядовой состав, которому следовало быть изолированным от политической жизни Германии. Сам-то Сект был не только не аполитичным, он принимал самое активное участие в управлении веймарской Германией, подчас претендуя на роль военного диктатора. Но для «черни» политика была запретным плодом. Бурные дискуссии, политические разоблачения, борьба левых сил против реакции— все это не должно было вторгаться в замкнутый мир «аполитичного рейхсвера».

Сект и его коллеги готовили рейхсвер для серьезных дел. Поэтому они не менее серьезно задумывались о тех политических предпосылках, которые должны обеспечить успех будущих военных мероприятий. Так родилась важнейшая идея немецкого генералитета тех времен— идея единства политического и военного руководства на период войны, т. е. идея военно-политической диктатуры. Эта идея была выдвинута в ряде работ Сектом («Сила воли полководца», «Бисмарк и наше время») и Людендорфом— бывшим генерал-квартирмейстером и фактическим главнокомандующим кайзеровской армии, посвятившим себя ремеслу военного публициста («Тотальная война», «Война и политика» и другие работы).

Людендорф не занимал официального поста в рейхсвере. Но к его словам прислушивались в самых разных кругах немецкой буржуазии. Раболепным приверженцем Людендорфа был Адольф Гитлер. В Мюнхен на поклон к Людендорфу ездили Крупп, Шахт, Стиннес и другие лидеры немецкого делового [20] мира. Тем весомее были идеи, которые с бычьим упрямством развивал отставной генерал.

Центром этих идей был призыв к объединению военного и политического руководства в одних руках. Людендорф поставил с ног на голову знаменитую формулу Клаузевица. Для Людендорфа не война была продолжением политики иными средствами, а политика являлась лишь продолжением войны. Германия, считал он, проиграла войну 1914–1918 гг. только потому, что не смогла обеспечить единство между «полководцами» и «политиками». Во главе той Германии, которая будет вести новую войну, должен стоять «полководец». Он, и только он, «устанавливает задачи политики, которые она должна выполнить на службе военного руководства». Полководец-диктатор должен «вести войну по идеям, которые разрабатывает сам». «Во всех областях жизни должен быть решающим полководец и его воля». Наконец, «полководец ориентируется лишь на себя. Он одинок»{24}.

В этих формулировках Людендорф как бы провидел будущего диктатора Гитлера. Возможно, он видел себя на этом месте. Но суть дела остается неизменной. Это— военная диктатура.

Сект развивал те же идеи. Полководец для него— это политик. «Для полководца недостаточно быть хорошим солдатом. Он должен разбираться в делах внутренней и внешней политики»,— считал Сект. Как и Людендорф, он обращался к урокам первой мировой войны и приходил к выводу: причиной краха Германии было отсутствие единства между политическим и военным руководством. «Идеал» и для Секта состоял в объединении в одном лице функций всего руководства, что «даст победу в войне»{25}.

«Политика базируется на силе»— вот основное положение Секта. С этой позиции он смотрел на мир: «Масса не имеет права принимать решения»{26}. Решает сила, которая находится в руках полководца-политика. Собственно, об этом мечтали не одни немецкие генералы. Те же мысли занимали военных теоретиков других стран Запада. «Воздушная теория» итальянца Дуэ, «танковая теория» англичанина Фуллера шли по тому же направлению, вкладывая в руки будущего военного диктатора то или иное «абсолютное средство». Что же касается [21] Секта и Людендорфа, то за ними, несомненно, приоритет идеи «тотальной войны»— полной и всеобщей мобилизации материальных и духовных сил народа во имя империалистических целей политического руководства.

Но у германских генералов типа Секта и Людендорфа это были не только теоретические положения, но и стратегические планы.

Планы генералов

Когда после краха 1918 г. в Германии появилась концепция новой наступательной войны? Когда были впервые произнесены слова о новой войне?

В 1923 г., когда Рур оккупировали французы?

В 1924 г., когда экономическое положение Германии стало улучшаться?

В 1925 г., когда Германия заключила с западными державами антргсоветский договор в Локарно?

В 1929 г., когда вооружение рейхсвера успешно двинулось вперед?

Или, может быть, прав генерал Гудериан, который будет утверждать, что «до 1938 г. германский генеральный штаб разрабатывал только планы ведения оборонительной войны?»{27}

Нет. Гудериан говорил неправду.

Впервые немецкие генералы задумались о новой агрессивной войне в 1919 г.

В апреле 1919 г. генерал Тренер, исполнявший обязанности начальника штаба верховного командования, был приглашен на заседание германского правительства. Его попросили изложить оценку положения. Тренер не отказался.

То, что сейчас происходит, говорил генерал, не предвещает ничего хорошего. Но если искать выход, то надо думать о будущем Германии...

Генерал стоял у большой карты, опершись на шпагу, и глядел на линию немецких границ. Он продолжал: надо удерживать любой ценой хотя бы часть Эльзас-Лотарингии, иначе Германия никогда в будущем не сможет вести наступательную войну. И вслед за этим Тренер подробно изложил свои мысли. Видите ли, аргументировал Тренер, обескровленная, несамостоятельная Германия навеки потеряет свое прежнее значение... Если никто больше не обратится к Германии за самой [22] незначительной помощью, то ее уделом будет медленное, презренное угасание. Никто не стал бы уважать обнищавшего, совершенно обессиленного, который может только подбирать крохи и принимать благодеяния, но не сможет предложить ничего другому. Необходимо сделать все, чтобы сохранить Германию как державу, даже как великую державу. Германия должна остаться желанным союзником. Страна должна снова стать способной к блокам...{28}

Не надо забывать, что эта речь произносилась в момент глубочайшего военного и дипломатического падения Германии— в апреле 1919 г. Но факт остается фактом: уже тогда лидер генштаба говорил о блоках и наступательной войне. Это было еще до Версальского договора. После его заключения (июнь 1919 г.) Тренер внес в свою концепцию коррективы и изложил ее перед офицерами своего штаба:

«Я примирился с тем, что Германия будет низведена этой войной до положения державы второго ранга... Мы выиграем, по моему мнению, для нашего будущего все, если мы будем упорно работать и найдем среди нашей молодежи политических руководителей, которые, считаясь с требованиями нового времени, сумеют уничтожить старое немецкое безрассудное деление на партии, в котором следует отчасти видеть пережиток устарелых, давным-давно отвергнутых жизнью воззрений. Далее, я не вижу, что могло бы нам помешать развиваться, прежде всего в области экономической. Что касается восстановления нашей военной мощи, то для этого потребуется, я в этом убежден, господа, немало времени. Я не хочу поддаваться иллюзиям...»{29}

Так, «не поддаваясь иллюзиям», последний генерал-квартирмейстер кайзеровской армии и будущий военный министр веймарской Германии прикидывал возможности и перспективы будущей «наступательной войны».

Однако Германия тех лет находилась не в безвоздушном пространстве. Она лежала в центре послевоенной Европы, в которой хозяйничали державы Антанты, навязавшие Германии в Версале грабительский империалистический мир и создавшие систему своего господства. Это была послевоенная Европа, в которой буржуазные правительства, испуганные громами Октября, всеми силами старались подавить революционное брожение масс в своих странах. Это была послевоенная Европа, на восточных рубежах которой возникло и укреплялось [23] первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян. Это была послевоенная Европа, в которой сколачивался империалистический блок для интервенции против Советской России.

Германской буржуазии предстояло определить свое место в этой Европе. И это было нелегко. Видный немецкий публицист и политический деятель нашего времени Альберт Норден так характеризует складывавшуюся тогда ситуацию:

«Германская буржуазия двадцатых годов, вынужденная в результате поражения в мировой войне расстаться со всеми своими иллюзиями относительно возможности установления господства в Европе, руководствовалась в своей внешней политике весьма разноречивыми чувствами. Запад, с которым она была связана теснейшими классовыми узами, нанес Германии три сокрушительных удара: военное поражение 1918 года, Версальский мир-диктат 1919 года и франко-бельгийское вторжение в Рурскую область в 1923 году. Восток, то есть Советский Союз, социалистический общественный строй которого был для германской буржуазии хуже чумы, оказал Германии действенную помощь: Советский Союз протестовал против версальского грабежа и, заключив Рапалльский договор, положил конец внешнеполитической изоляции рейха...»

По какому же пути пошли в этих условиях правящие круги Германии? Некоторые группы германской буржуазии, несомненно, были тогда заинтересованы в нормальных отношениях между Германией и Советским Союзом. Справедливо полагая, что торговые сделки с Советским Союзом являются значительно более надежным делом, чем война, они выступали за установление упорядоченных взаимоотношений между Германией и великим социалистическим государством на Востоке.

Другая часть правящих кругов предприняла попытку сблизиться с западными державами, чтобы в совместной борьбе против Советского Союза похоронить внутриимпериалистические противоречия»{30}.

Противоречия, описанные Норденом, оказали исключительное влияние на всю послевоенную политику Германии. Действительно, правящим классам буржуазной Веймарской республики уже тогда предстоял выбор между политикой мирного сосуществования с Советским государством, которая обеспечивала мир в Восточной Европе и взаимовыгодные торговые отношения, и политикой будущей войны. В 1922 г., заключив с Советской Россией в Рапалло договор о восстановлении дипломатических и торговых отношений, Германия сделала важный шаг по первому пути. Рапалльский договор не случайно вошел в историю международных отношений как один из первых документов, в котором был зафиксирован принцип мирного сосуществования двух государств с различными системами. «Действительное равноправие двух систем собственности хотя бы как временное состояние, пока весь мир не отошел от частной собственности и порождаемых ею экономического хаоса и войн к высшей системе собственности,— отмечал в 1922 г. В. И. Ленин,— дано лишь в Рапалльском договоре»{31}. Рапалльское соглашение положило начало периоду оживленных взаимовыгодных экономических связей между обеими странами и отразило важные тенденции политики буржуазных кругов тогдашней Германии.

Эти тенденции находили определенное отражение и в стратегических взглядах военного немецкого руководства. Генералитет рейхсвера и «войсковое ведомство» тщательно взвешивали положение, сложившееся на востоке Европы. В частности, этому вопросу уделял большое внимание Сект. Его аналитический ум генштабиста пытался понять: что же будет представлять собой новая Россия?

Сект приходил к следующим выводам: в России происходят сдвиги, являющиеся результатом воздействия революционных идей большевистской партии. «Силой оружия,— считал Сект,— это развитие задержать нельзя». В 1920 г. он изложил свои взгляды в специальном меморандуме на имя правительства{32}. Антанта, писал Сект, будет весьма заинтересована в том, чтобы использовать Германию против России. Но этот план принесет Германии лишь новые беды. «Если Германия начнет войну против России,— предупреждал Сект,— то она будет вести безнадежную войну». Эта оценка командующего рейхсвера исходила из трезвого анализа естественных, людских и социальных ресурсов Советской Республики. «Россия имеет за собой будущее. Она не может погибнуть»— таков был вывод Секта.

В другом своем документе Сект обращал внимание на рост и укрепление авторитета Советского государства: [24] [25]

«Видел ли мир большую катастрофу, чем испытала Россия в последней войне? И как быстро поднялось Советское правительство в своей внутренней и внешней политике! И разве первое проявление немецкой политической активности не заключалось в подписании договора в Рапалло, что привело к росту немецкого авторитета?»{33}

Эти мысли не оставляли Секта долгие годы. Уже выйдя в отставку, он писал в книге «Германия между Востоком и Западом» (1932–1933 гг.) о том, что торговые отношения с Советским Союзом означают для Германии работу тысячам безработных и сырье. Он призывал не распространять враждебного отношения к коммунистической идеологии на «возможности сотрудничества в экономической области»{34}.

Все эти положения Сект выдвигал, разумеется, не из симпатии к социалистическому строю. Они диктовались тактическими соображениями. Сект был таким же убежденным сторонником буржуазного правопорядка, как и многие деятели Веймарской республики. Он не скрывал этого, призывая к борьбе с большевизмом. Но Сект в отличие от других считал, что эта борьба обречена на провал, если она примет форму военного похода против Советского Союза. «Против всемирно-исторических переворотов не поможет никакое Локарно»,— замечал он по поводу антисоветского блока, заключенного в 1925 г. в городе Локарно между Англией, Францией, Германией и Италией. Как полезно было бы изредка вспоминать слова Секта некоторым западногерманским политикам сегодняшнего дня!

Разумеется, такой военный деятель, как Ганс Сект, смотрел на европейскую ситуацию с точки зрения германского националиста. Он был, например, сторонником уничтожения Польши («Существование Польши нетерпимо»,— писал он в одном из своих меморандумов{35}) и уже в 1920 г. разрабатывал планы военной интервенции против Польши{36}. Сект считал необходимым аншлюс Австрии. Он был настроен античешски. Он не верил в возможность урегулирования франко-германских противоречий. Он верил только в силу Германии. Тем более показательно, что военный политик такого рода предостерегал против намерений включить Германию в «крестовый поход» Запада против Советского государства.

Но Сект представлял лишь один фланг общего фронта военно-политического планирования правящих кругов Германии. Другой фланг был представлен в тогдашней Германии не менее обширно и, что самое главное, охватывал не только группировки немецких генералов и политиков, но выходил за пределы Германии— в Париж, Лондон, Вашингтон.

Идея использовать германскую армию для подавления Великой Октябрьской социалистической революции возникла в этих кругах с момента самой революции. Великий вождь Октября с абсолютной точностью определил эту угрозу, нависшую над молодой Советской Республикой, и предупреждал уже в 1918 г.: «...весьма возможно, что союзные империалисты объединятся с немецким империализмом... для соединенного похода на Россию»{37}. Германское правительство, говорил Ленин в ноябре 1918 г., «всеми силами стремится к союзу с англо-французскими империалистами. Мы знаем, что правительство Вильсона засыпали телеграммами с просьбой о том, чтобы оставить немецкие войска в Польше, на Украине, Эст-ляндии и Лифляндии...»{38}

Уже в декабре 1917 г. американскими дипломатами был составлен доклад с проектом направить Германию на подавление Советской России{39}. С другой, немецкой стороны также oизвестно предложение подполковника «большого генштаба» фон Гефтена, который еще до краха кайзеровской армии предлагал Людендорфу летом 1918 г. вступить в переговоры с Антантой и превратить Германию в «передовой отряд» в борьбе против Советской России{40}. Во всяком случае эта идея обуревала реакционных политиков Германии, США, Англии и Франции на протяжении всех лет после свержения царизма в России.

Торг— на каких условиях Германия сможет продать западным державам свои военные услуги на Востоке— продолжался годы. В нем участвовали политики, финансисты, промышленники, дипломаты, генералы— все, кто мог сказать свое слово. «Один из ведущих немецких финансистов разъяснил мне,— доносил 10 января 1919 г. в Вашингтон глава американской миссии в Берлине Дризел,— что нациями, которые призваны навести порядок в России, несомненно, являются немцы и [27] американцы»{41}. И в то время как «ведущий немецкий финансист» уговаривал Дризела и его молодого помощника Аллена Даллеса, другие немецкие промышленники атаковали представителей Англии и Франции.

События 1918–1919 гг. показали всю беспочвенность претензий германских милитаристов на «наведение порядка» в Советской Республике. Они были изгнаны с Украины, из-под Петрограда, из Прибалтики. Но это не исправило неисправимых. В течение двадцатых годов, уже после краха интервенции четырнадцати держав, в стенах немецкого генерального штаба медленно и упорно вырабатывали стратегический план нападения на Советский Союз и блока с этой целью с державами Запада. Это был план, вошедший в военную историю вместе с именами генерал-майора Макса Гофмана и промышленника и дипломата Арнольда Рехберга.

Если когда-либо будет создана галерея-паноптикум заклятых врагов Советского Союза и идей социализма, то в ней одно из первых мест займет, безусловно, Макс Гофман. Его можно считать идейным и духовным предтечей не только гитлеровских генералов, но и тех атомных генералов США, которые по сегодняшний день носятся с проектами антисоветских военных походов. И хотя имя Гофмана сейчас забыто, дух его незримо витает над Пентагоном.

Максу Гофману в его военной карьере выпала необычайная судьба. Трижды он являлся свидетелем краха русской царской армии. Первый раз в 1904–1905 гг., когда он был германским представителем при 1-й японской армии в Маньчжурии; второй— в 1914 г. в Восточной Пруссии, где Гофман был начальником оперативного отдела штаба немецкой армии, которая под Танненбергом разгромила царских генералов Самсонова и Ренненкампфа; наконец, в 1917–1918 гг., когда он возглавлял немецкую делегацию на переговорах в Брест-Литовске. Он считал себя победителем той России, которая пришла в Брест подписывать мирный договор. И эти три события, смысл которых он не способен был понять, навсегда превратили генерала Гофмана в человека, одержимого идеей полного военного разгрома России.

Уже в Бресте он размышлял на тему о немедленном вторжении в Советскую страну. Ему казалось вполне возможным пройти церемониальным маршем от Бреста до Москвы. «С весны 1918 года,— вспоминал Макс Гофман,— я стал на ту точку [28] зрения, что правильнее было бы выяснить положение дел на Востоке, то есть отказаться от мира, пойти походом на Москву, создать какое-нибудь новое правительство». Гофман обменялся мнениями с немецким военным атташе в Москве, который сообщил, что двух батальонов «вполне достаточно для наведения порядка в Москве»{42}. У Гофмана уже был наготове глава «нового правительства»— великий князь Павел Александрович. Увы, генералу и великому князю не довелось наводить порядок в Москве. Молодая Красная Армия дала отпор немецким интервентам, а вскоре вся немецкая «Восточная армия» покатилась домой, на Запад.

Для Гофмана этого урока было мало. Современники утверждали, что для того, чтобы понять тупость этого человека, было достаточно на него взглянуть. Круглое лицо с низким лбом, выпяченная нижняя губа, надменный взгляд, одеревенелая фигура, выпяченная грудь— ни дать ни взять ожившая карикатура на прусского генерала из юмористического журнала тех лет. Но Гофман не был исключением. Вокруг него в двадцатых годах образовался кружок лиц, одержимых идеей похода на Восток. Среди них были: генерал граф Рюдигер фон дер Гольц— руководитель немецкой интервенции в Прибалтике, генерал Кресс фон Крессенштейн— командующий немецким отрядом, высадившимся в 1918 г. в Батуми, капитан Эрхардт— один из организаторов «добровольческих корпусов», генерал фон дер Линпе— деятель «Стального шлема» и друг генерала Хейе, унаследовавшего в 1926 г. от Секта пост командующего рейхсвером{43}. В этой компании генералов и аристократов, тесно связанной с семейством германского экс-кайзера, усиленно обсуждались планы дальнейших действий.

Так в 1922 г. родился ставший печально знаменитым «план Гофмана», представленный им высшему военному руководству Германии. Мысль генерала сводилась к следующему: во имя уничтожения Советской России должны объединиться все враждующие между собой буржуазные государства. Основной тезис Гофмана гласил:

«Ни одна из европейских держав не может уступить другой преимущественное влияние на будущую Россию. Таким образом, решение задачи возможно только путем объединения крупных европейских государств, особенно Франции, Англии [29] и Германии. Эти объединенные державы должны путем совместной военной интервенции свергнуть Советскую власть и экономически восстановить Россию в интересах английских, французских и немецких экономических сил. При всем этом было бы ценно финансовое и экономическое участие Соединенных Штатов Америки. В русском экономическом районе следует обеспечить особые интересы Соединенных Штатов Америки»{44}.

С этой целью Гофман предлагал создание объединенной армии, в которой Германия имела бы 600–700 тыс. солдат.

Идеи Гофмана, может быть, и остались бы идеями отставного генерала, занимавшегося на досуге фантазиями у карты Европы, если бы не одно обстоятельство: они отражали потаенные мечты весьма влиятельных групп германской крупной буржуазии. И эти группы позаботились, чтобы Гофман не остался незамеченным.

Арнольд Рехберг— вот имя человека, который воплотил собой унию генералов и промышленников, стоявшую за всеми антисоветскими планами в двадцатые-тридцатые годы. Сын гессенского фабриканта, брат крупнейшего промышленника Ф. Рехберга, друг могучих рурских баронов и коронованных особ Арнольд Рехберг, как и Гофман, был одержимым человеком. Его видели то в Берлине, то в Париже, то в Мюнхене, то в Лондоне; в министерствах, посольствах, на приемах и раутах. Любимым занятием Рехберга была тайная дипломатия. С 1917 г. он сосредоточил свою энергию на одной мысли— на организации европейского антисоветского блока. Разумеется, не было ничего естественнее, чем объединение Рехберга с Гофманом.

Рехберг ставит на службу «плану Гофмана» свои обширные связи. Он сводит генерала не только с отечественными промышленниками, но и с представителями держав Антанты. Уже в 1919 г. он организует встречу Гофмана с маршалом Фошем. Вслед за этим он «превращает свой берлинский дом в место встречи союзных и немецких представителей и развивает там перед английскими и французскими генералами и дипломатами свои идеи об экономической общности интересов их стран с Германией и о борьбе совместно с новой германской армией против большевизма»{45}.

В буржуазной литературе принято изображать Арнольда Рехберга «оригиналом», «одиночкой» и даже «патологическим типом», который-де всю жизнь носился с фантастическими [30] проектами. Против этой версии говорят исторические факты. В усилиях сколотить антисоветский военный и экономический блок Германии с Англией и Францией Рехберг был далеко не одинок. Такие же планы вынашивал тогдашний «король Рура» Гуго Стиннес{46}. Кроме того, эти планы были официально доведены до сведения Англии и Франции. Во Франции о них знали Фош, Бриан, Мильеран, Вейган. В Англии Рехберг имел могущественного союзника сэра Генри Детердинга, хозяина нефтяного треста «Ройял Датч Шелл», потерявшего свои владения в Баку. Под эгидой Детердинга в Лондоне в 1926–1927 гг. состоялись две важные конференции, посвященные «плану Гофмана». «Большевизм следует ликвидировать»— таков был лозунг Гофмана в Лондоне.

Рехберг не жалел усилий для того, чтобы рисовать перед немецким воогным командованием заманчивые перспективы войны против Советского Союза. Так, в феврале 1927 г. он писал начальнику политического отдела министерства рейхсвера полковнику фон Шлейхеру:

«Грядущая война закончится не компромиссным миром, а полным истреблением большевизма и его помощников. Из новой мировой войны Германия выйдет сильнее, чем когда бы то ни было, и с блестящими экономическими перспективами»{47}.

Эти строки в равной мере могли принадлежать Гитлеру. И параллель здесь не случайна.

У Рехберга и Гофмана кроме Детердинга и Фоша имелся еще один поклонник. Он в те годы был малоизвестен. Его знали лишь на мюнхенском «политическом дне» да, пожалуй, в разведках Германии и Франции. Этим человеком был Альфред Розепберг, редактор грязной газетки «Фелькишер бео-бахтер», член руководства национал-социалистской партии Германии.

Рехберг познакомился с Розенбергом в Мюнхене в то время, когда тот только появился в этом городе. Уроженец Таллина, Розенберг бежал в Германию из России, где революция застала его студентом. Розенберг начал политическую карьеру как агент белогвардейской разведки и в этом качестве даже ездил из Москвы в Париж. Однако этот вид деятельности оказался непостоянным, и Розенберг попал в Мюнхен. Ои быстро очутился в кругу националистических групп и группок, связав свою судьбу с Адольфом Гитлером. Вторым покровителем Розенберга был Арнольд Рехберг. [31]

Когда Розенберг в 1921 г. сделался редактором газеты «Фелькишер беобахтер», его «символом веры» стала рехберговская программа крестового похода против Советского Союза. Розенберг чувствовал, что здесь он может рассчитывать на благодарность: он брал деньги и от Рехберга, и от некоего д-ра Джорджа Белла— уполномоченного сэра Генри Детердинга в Германии, друга генерала Гофмана. Белл был связующим звеном между Детердингом и нацистской партией.

Вся несложная премудрость плана Рехберга— Гофмана была перенята Розенбергом. Так, в 1927 г. в программной книге «Будущий путь немецкой внешней политики» Розенберг писал: «Германия предлагает Англии, в случае если последняя обеспечит Германии прикрытие тыла на Западе и свободу рук на Востоке, уничтожение антиколониализма и большевизма в Центральной Европе»{48}. Это щедрое предложение было не чем иным, как перепевом идей Гофмана— Рехберга. Через несколько лет в книге «Кризис и новый порядок в Европе» Розенберг пояснял, что, по его мнению, все западноевропейские страны могут спокойно заниматься экспансией, не мешая друг другу. Англия займется своими старыми колониями, Франция— Центральной Африкой, Италия— Северной Африкой; Германии должна быть отдана на откуп Восточная и Юго-Восточная Европа.

Рехберг не оставлял Розенберга и Гитлера без внимания. Председатель Калийного треста (одним из директоров которого был Ф. Рехберг) Ростерг печатал свои статьи на страницах «Фелькишер беобахтер». В свою очередь, когда в 1930 г. французский журналист Эрве вновь пустил в оборот планы Рехберга, Гитлер на страницах «Фелькишер беобахтер» выступил в их поддержку. Отпечаток идей Рехберга— Гофмана лежал и на «основополагающем» сочинении Адольфа Гитлера «Майн кампф». В этой библии германской агрессии говорилось:

«Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешней политикой Германии довоенного времени. Мы начинаем там, где Германия кончила 600 лет назад. Мы кладем конец вечному движению германцев на юг и на запад Европы и обращаем свой взгляд к землям на Востоке... Мы переходим к политике будущего— к политике территориального завоевания. Но если мы в настоящее время говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь думать о России и подвластных ей окраинных государствах»{49}. [32]

Отличное усвоение плана генерала Гофмана! Причем усвоение не только общей идеи, но и ее частностей. Гитлер в своем сочинении подчеркивает, что будет стремиться к блоку с такими странами, как Англия. Он, как и Гофман, говорит о «важном значении союза с Англией»{50}. Единственное, в чем он варьирует план Гофмана,— это отношение к Франции. В «Майн кампф» нет былых идей Рехберга о «франко-германской унии». Однако и Рехбергом к этому времени эта «уния» была позабыта. Рехберг к 1926–1927 гг. заметно охладел к Франции; он считал теперь, что в Англии «почва лучше подготовлена»{51}, и возлагал основные надежды на Детердинга, Альфреда Монда и других хозяев лондонского Сити. Следовательно, и здесь нацисты шли за Рехбергом— Гофманом.

Нет никакого сомнения в том, что военно-стратегический замысел нацизма был заимствован у Гофмана и Рехберга. Фанатические и бредовые лозунги Гитлера не были плодом его оригинального творчества. В течение долгих лет— с 1917 до 1933 г.— идея похода на Восток, сложившаяся у группы германских генералов, пренебрегавших советами Секта, подверглась усиленному изучению в военных, дипломатических и промышленных кругах. Рехберг, Стиннес, Тиссен, Ростерг и другие тузы немецкой промышленности стояли у колыбели нацистских планов, корректировали их и давали им ход.

Так германский генералитет, нашедший на мюнхенском дне Адольфа Гитлера, внес еще один важный вклад в дело будущей экспансии: он подготовил основные военные концепции вермахта и указал стратегическое направление действий вермахта. Уже этих двух «подарков» было достаточно, чтобы связать Гитлера и генералитет теснейшими узами.

Кто привел Гитлера

Кто привел Адольфа Гитлера в имперскую канцелярию, в кабинет рейхсканцлера Германии? Как стало возможным, что шпик рейхсвера, неуч и демагог Адольф Гитлер занял этот пост, проделав за десять лет буквально головокружительную карьеру?

В романе Лиона Фейхтвангера «Успех», мастерски изображающем жизнь Германии двадцатых годов, есть фигура богатого фабриканта Андреаса фон Рейндля— этакого беззаботного [33] господина, не жалеющего денег и дающего их то кафешантанной певичке, то сомнительным политическим дельцам вроде Руперта Кутцяера (под этим именем в романе был выведен Адольф Гитлер). Рейндль— вымышленное лицо, но не вымышленная фигура. Десятки таких рейндлей стояли на пути Гитлера от мюнхенской пивной к берлинской имперской канцелярии. Каждый из них заботливо проталкивал своего политического уполномоченного.

Их было много, этих рейндлей. Сначала несколько мюнхенских промышленников по привычке иметь своих политических агентов давали Гитлеру деньги, как это делали генерал Эпп или капитан Рем. Но это длилось недолго. На небольшое время хватило и субсидий со стороны Союза баварских промышленников, а также нескольких мелких дельцов типа фабриканта роялей Бехштейна и издателя Брукмана.

Но уже в 1923 г. у Гитлера появляются куда более мощные покровители. В Мюнхен приезжают два человека, индустриальные владения которых были поистине грандиозными. Это хозяин Стального треста Фриц Тиссен и генеральный директор концерна Стиннеса Мину. Тиссен выделил для нацистской партии 100 тыс. золотых марок{52}. В эпоху инфляции это была огромная сумма. И как свидетельствовал тот же Тиссен, Гитлер еще ранее имел кое-какие средства от промышленников, а именно от Мину.

В это время среди «кредиторов» Гитлера начинают числиться: химический фабрикант, уполномоченный «ИГ Фарбен-индустри» Питш, крупный берлинский промышленник Эрнст фон Борзиг, русские белогвардейцы и даже иностранные дая-тели (французская разведка и Генри Форд){53}. Все это совершалось с необычайной систематичностью. Вот, например, что рассказывал о связи Борзига с Гитлером финансовый агент Борзига д-р Фриц Детерт. В 1937 г. он писал сыну Борзига следующее:

«...Ваш отец был, пожалуй, одним из первых, кто установил здесь, в Берлине, отношения с нашим фюрером и поддерживал его движение значительными средствами. Это произошло следующим образом.

Как Вам известно, я в конце февраля 1919 года прибыл непосредственно из кавалерийско-стрелковой дивизии корпуса Люттвица к Вашему отцу, чтобы в качестве личного секретаря заниматься его личными секретными делами, которые в силу их характера не могли наряду [34] с другими делами проходить через фирму... Ваш отец тогда занимал одновременно или поочередно посты председателя Объединения союзов германских работодателей, члена президиума Имперского союза германской промышленности (следует перечисление еще четырех важных постов.— Л. Б.).

...Когда в 1922 году Адольф Гитлер делал свой первый доклад « красном Берлине— это происходило в Национальном клубе за закрытыми дверями,— то был приглашен и Ваш отец. Но ввиду его болезни или отсутствия (я сейчас уже не помню точно) он не смог принять приглашение... Мой доклад побудил Вашего отца присутствовать лично на втором выступлении Адольфа Гитлера в Национальном клубе, чтобы познакомиться с ним. Это выступление так захватило Вашего отца, что он поручил мне связаться с Адольфом Гитлером лично, без посредников, и поговорить с ним насчет того, как и какими средствами можно распространить на Северную Германию, в частности на Берлин, это движение, имевшее тогда опору почти только исключительно в Южной Германии, главным образом в Баварии. Адольф Гитлер охотно согласился выполнить желание Вашего отца и встретиться для беседы с глазу на глаз...

Адольф Гитлер обрадовался обещанию Вашего отца оказать поддержку его движению...

Собранные таким образом средства были затем отправлены в Мюнхен...»{54}

Начиная же с 1927 г. в числе лиц, финансировавших Гитлера и его партию, находились промышленники, олицетворявшие экономическую мощь Германии:

Эмиль Кирдорф— глава Рейнско-Вестфальского угольного синдиката, организовавший отчисление в пользу Гитлера по 5 пфеннигов с каждой тонны проданного угля (всего около 6 млн. в год);

Альфред Гугенберг— директор Крупна и владелец кино— и газетного концерна, который давал Гитлеру но 2 млн. марок в год{55};

Альберт Феглер - генеральный директор Гелъзенкирхенского углепромышленного общества и директор Стального треста, деньги которого дали Гитлеру возможность преодолеть «партийный кризис» 1932 г.{56};

Яльмар Шахт— президент Рейхсбанка, который, по выражению одного американского исследователя, «открыл Гитлеру путь к крупным банкам»{57}; [35]

Эмиль Георг фон Штаусс - директор «Дейче банк», самого мощного частного банка Германии, ставший членом нацистской партии;

Фридрих Флик - крупнейший промышленник Средней Германии, соперник Тиссена в Стальном тресте, передававший деньги Гитлеру через подставных лиц{58};

Георг фон Шницлер— директор «ИГ Фарбениндустри»{59}.

Только эти семь человек (а их было куда больше) своими миллионами были в состоянии удержать на поверхности партию Гитлера. Ранее «темная лошадка», Гитлер становится своим человеком в Руре. 27 января 1932 г. он произнес в Индустриальном клубе в Дюссельдорфе речь, которая открыла ему сердца и сейфы рурских баронов. В зале сидели Тиссен, Кирдорф, Цанген, Крупп— все «избранное общество» Рура{60}. Д-р Дитрих— впоследствии пресс-шеф Гитлера— назвал этот день «достопамятным» для нацистского движения, ибо с тех пор Гитлер мог не беспокоиться о средствах. Средства шли также из-за границы: английский нефтяной король Детердинг, друг Гофмана и Рехберга, регулярно снабжал Гитлера валютой (однажды он ему предоставил 10 млн. голландских гульденов){61}.

Чем нужнее становился Грттлер для немецких монополий, уже не видевших иных средств обеспечить курс на войну и справиться с растущим недовольством масс, тем шире становился круг покровителей нацизма. В нем особое место занял кельнский банкир Курт фон Шредер, представитель немецкого филиала международного банкирского дома Шредеров. Он основал «кружок друзей», собиравших деньги на специфическую цель— на финансирование Генриха Гиммлера и его отрядов СС. Другим сборщиком денег для Гитлера был журналист Вальтер Функ, на счет которого для финансирования нацистской партии регулярно вносили сумму такие фирмы, как «ИГ Фарбениндустри», «Винтерсхалль» (трест Ростерга— Рехберга), «Маузер-верке» (военная фирма), Стальной трест, «Реемтсма» (табачная фирма), Калийный синдикат и многие [36] .

Не удивительно, что решающий сигнал для прихода Гитлера к власти дали те же господа— хозяева рурской промышленности.

...В 1945 г. при вступлении американских войск в Кельн в сейфе барона Курта фон Шредера вместе с материалами о финансировании Гитлера и Гиммлера был найден один очень важный документ. Он был представлен обвинением на Нюрнбергском процессе и подвергся ожесточенным атакам со стороны защитников главных военных преступников, поставивших под сомнение его достоверность. Однако в 1957 г. в Германском имперском архиве были найдены акты канцелярии Гинденбурга, среди которых находилось подтверждение о поступлении данного документа к Гинденбургу{62}. Опасная вещь архивы!

Вот важнейшие места из этого документа— обращения виднейших промышленников к президенту Гинденбургу с просьбой призвать Гитлера к власти.

В первую очередь магнаты Рура заявляли Гинденбургу, что поддерживают его стремление создать диктаторское правительство, не зависящее от парламента (ведь на выборах в 1932 г. коммунисты собрали 6 млн. голосов). Авторы письма выступали за диктатуру. За нее, писали они, все, если не считать коммунистической партии, «отрицающей государство». «Против нынешнего парламентского партийного режима,— говорилось в их обращении,— выступают не только немецкая национальная партия и близко стоящие к ней небольшие группы, но также и национал-социалистская рабочая партия. Тем самым все они одобряют цель Вашего Высокопревосходительства. Мы считаем это событие чрезвычайно отрадным...»

«...Поэтому мы считаем долгом своей совести верноподданно просить Ваше Высокопревосходительство, чтобы для достижения поддерживаемой всеми нами цели Вашего Высокопревосходительства было произведено образование такого кабинета, в результате которого за правительством станет наиболее мощная народная сила»{63}.

«...Передача фюреру крупнейшей национальной группы ответственного руководства президиальным кабинетом{64}, составленным с участием наилучших по своим деловым и личным [37] качествам деятелей, ликвидирует те шлаки и ошибки, которые свойственны любому массовому движению{65}, и привлечет к сотрудничеству миллионы людей, которые до сих пор стоят в стороне.

В полном доверии к мудрости Вашего Высокопревосходительства и чувству связанности Вашего Высокопревосходительства с народом мы с глубочайшим изъявлением нашего почитания приветствуем Ваше Высокопревосходительство.

Подписали: сенатор д-р Вейндорф (Ганновер), д-р Курт фон Эйхборн (Бреслау), Эвальд Хеккер (Ганновер), Э. Гель-ферих (Гамбург), граф Эберхард Калькрейт (Берлин), Карл Винцент Крогман (Гамбург), д-р Э. Любберт (Берлин), Эрвин Мерк (Гамбург), генеральный директор Ростерг (Кассель), д-р Яльмар Шахт (Берлин), барон Курт фон Шредер (Кельн), Рудольф Венцки (Эйслинген), Ф. X. Виттхефт (Гамбург), Курт Верман (Гамбург)»{66}.

Утром 19 ноября 1932 г. этот меморандум был вручен руководителю личного бюро президента д-ру Мейснеру. 21 ноября Мейснеру представили дополнительные подписи к меморандуму: граф фон Кайзерлинк, фон Pop, Фриц Тиссен. Кроме того, Мейснеру было сообщено, что эти идеи поддерживают, хотя и не подписывали документа, следующие лица: д-р Альберт Феглер, д-р Пауль Рейш, д-р Фриц Шпрингорум.

Смысл этого меморандума был предельно ясен: допустить Гитлера («фюрера крупнейшей национальной группы») к власти. Даже одряхлевшему Гинденбургу вся пышная трескотня промышленников о «народе» и «благе отечества» была преподнесена в таком понятном виде, что не вызывала никакого сомнения. Но еще больше, чем фразеология, значили в этом меморандуме подписи. Это были имена хозяев металлургии (Тиссен. Рейш, Феглер), угольной промышленности (Шпрингорум), финансов (Шахт, Гельферих, Вейндорф, Шредер), химии (Мерк), судостроения (Виттхефт), помещичьего хозяйства (Калькрейт, Эйхборн, Кайзерлинк, Венцки). В общей сложности они представляли более 160 крупнейших компаний с капиталом более 1,5 млрд, марок{67}. А 4 января 1933 г. Гитлер встретился в Кельне с одним из участников «петиции»— Куртом фон Шредером [38] . Там состоялся сговор, обеспечивший Гитлеру 30 января приход к власти.

Какую же роль в этом сыграл германский генералитет?

Хотя рейхсвер не являлся силой, которая диктовала Германии состав правительства, руководители рейхсвера всегда принимали участие в различных закулисных комбинациях, следя за тем, чтобы их интересы также были учтены. В сложной паутине политических интриг и споров буржуазных партий всегда находилась нитка, которая вела в военное ведомство на Бендлерштрассе.

Второе обстоятельство, которое заставляет обратить внимание на роль руководства рейхсвера в январских событиях 1933 г., иного рода. Дело заключается в том, что оставшиеся в живых ветераны рейхсвера, обосновавшиеся сегодня в Западной Германии, энергично пытаются изобразить рейхсвер противником прихода Гитлера к власти или по крайней мере непричастным к этому событию. Находятся, например, люди вроде отставного генерала Рерихта, которые заявляют, что «было бы исторически неверно обвинять армию в том, что она помогала Гитлеру прийти к власти». Это заявление воспроизвел на страницах своей книги о германских генералах английский военный публицист Бэзил Лиддел-Харт. Он сопроводил— слова Рерихта замечанием о том, что, и по его мнению, «нет достаточных доказательств», чтобы говорить о «помощи Гитлеру» со стороны рейхсвера{68}. Даже более осторожный фельдмаршал Манштейн, который не отрицает «удовлетворения» офицеров по поводу прихода Гитлера, распространяется о «беспокойстве психологического порядка» и о «тревоге за внутреннюю безопасность государства», якобы охватившей тогда офицеров рейхсвера{69}.

Подлинное отношение руководства рейхсвера к Гитлеру было далеко от «тревоги». С того момента, когда генерал Эпп нанял будущего рейхсканцлера, до 30 января 1933 г. взаимоотношения рейхсвера и нацистской партии прошли через различные стадии. Однако ни на одной из них рейхсвер не был врагом нацизма. В отношении к гитлеровцам генералы рейхсвера в основном следовали курсу «генералов промышленности». На определенной стадии они позволяли себе не замечать будущего фюрера и даже третировали его. Но с каждым годом они вступали с ним в более тесный контакт и внимательнее присматривались к Гитлеру как кандидату в диктаторы. Эта [39] позиция не исключала тактических столкновений и конфликтов (ведь в первое время рейхсвер собирался выдвигать диктатора из своих собственных рядов!). Но чем выше поднималась волна протеста и недовольства трудящихся масс, тем охотнее генералы соглашались на приход Гитлера к власти.

Как относились тузы немецкого генералитета и офицерства к Гитлеру в то время? Вот что свидетельствует по этому поводу такой знаток положения, как Гейнц Гудериан, отец немецких танковых войск:

«Как только в стране появились национал-социалисты со своими новыми националистическими лозунгами, молодежь офицерского корпуса сразу же загорелась огнем патриотизма... Отсутствие у Германии вооруженных сил в течение многих лет удручающе действовало на офицерский корпус. Не удивительно, что начавшееся вооружение страны было встречено одобрением, так как оно обещало после пятнадцатилетнего застоя снова возродить немецкую армию. Влияние национал-социалистской партии Германии усилилось еще и потому, что Гитлер... вел себя дружественно по отношению к армии...»{70}

Действительно, с некоторых пор Гитлер всячески старался проникнуть в рейхсвер и завоевать влияние среди офицеров. 15 марта 1929 г. Гитлер выступил в Мюнхене с речью на тему: «Мы и рейхсвер». Лидер нацистов рисовал следующую концепцию рейхсвера: рейхсвер не должен оставаться вне политики; ему следует покончить с политическими партиями, с «разбойниками, которые делают политику» и «ведут государство к гибели». Рейхсвер должен ликвидировать парламентский режим и стать диктатором в Германии, «наплевав» на присягу республике{71}. Речь Гитлера имела определенную цель. Он адресовался к той части офицерства, которая внутренне готова была покончить с республиканским режимом и поддержать режим диктатуры.

Вскоре генералы заметили, что Гитлер не только произносит речи. В казармах 5-го ульмского артполка были арестованы три офицера, которые открыто вели пропаганду в пользу Гитлера, за вооруженный путч против республики. Военный министр Тренер на этот раз оказался недальновидным. Он не послушался совета замять дело. Начался открытый суд, перед которым предстали обер-лейтенант Вендт, лейтенанты Шерингер и Людин. [40]

Ульмский процесс (сентябрь 1930 г.) внезапно показал, что нацисты не напрасно рассчитывают на симпатии в рейхсвере. Шерингер и Людин были выходцами из зажиточных семей. Они начали читать нацистские газеты и журналы, уверявшие, что НСДАП— это «единственная партия, с которой армия может иметь духовные связи»{72}. Молодые лейтенанты заинтересовались: они связались с ульмскими нацистами, а вскоре познакомились с главой штурмовиков Пфеффером фон Заломоном. Тот объяснил, что Гитлер нуждается в поддержке офицерства. Офицеры согласились и начали вербовать своих сослуживцев. На процессе никто не отрицал этого.

Более того. Командир полка вступился за своих офицеров. Он заявил, что не видит ничего плохого в их нацистских убеждениях. В чем дело?— спрашивал полковник. «Ведь рейхсверу ежедневно говорят, что он является армией, построенной на принципе фюрерства. Что же вы хотите от молодого офицера?»{73}. Имя этого полковника было Людвиг Бек.

Людвиг Бек был одним из многих в рейхсвере, кто сделал ставку на Гитлера. Уже в 1930 г. он приветствовал победу нацистов на выборах. Адмирал Редер в том же 1930 г. отметил, что очень рад тому «безжалостному вызову большевизму и международному еврейству»{74}, который бросил Гитлер. А будущий генерал и военный преступник Рамке, тогда молодой капитан, в 1932 г., обращаясь к своим подчиненным, сказал завидной простотой:

—Ребята! Мы, солдаты, чуем, что дело будет! Ваш суровый труд будет вознагражден, каждый получит шанс выдвинуться!{75}

В сущности, судить надо было не молодых офицеров, а их начальников. Ибо уже в 1930 г. руководство рейхсвера склонялось к тому, что настало время призвать Гитлера к власти. В архиве министра рейхсвера (а впоследствии канцлера) генерала Шлейхера после войны нашли набросок письма в редакцию газеты «Фоссише цейтунг», в котором Шлейхер писал, что с сентября 1930 г. он «последовательно и настойчиво выступал за привлечение НСДАП в правительство»{76}. Как свидетельствует западногерманский историк Г. Краусник, вслед [41] за этим Шлейхер сам выдвинул идею сделать Гитлера рейхсканцлером.

Три года— 1930, 1931 и 1932— были наполнены сложными политическими интригами, которые плелись в кабинетах министров и промышленников. Рейхсвер и его генералы не только не оставались в стороне, но, наоборот, играли в них важнейшую роль. В ходе этих интриг последовало трогательное единение Гитлера с таким идейным представителем рейхсвера, каким являлся Ганс фон Сект. Впервые Сект встретился с Гитлером в 1923 г. и тогда обронил замечание, что у него и у Гитлера «сходные цели». Через восемь лет, в 1931 г., Сект после очередной беседы с Гитлером сообщил своим друзьям-генералам, что рассматривает нацизм «как спасительный фактор» и что его нужно включить во внутриполитические комбинации рейхсвера. Затем генерал счел своим долгом отправиться в курортный городок Гарцбург, где Альфред Гугенберг 11 октября 1931 г. от имени «немецкой национальной партии» заключил официальный союз с Гитлером и создал так называемый гарцбургский фронт, который крайне помог Гитлеру на его пути в имперскую канцелярию. Сект и его старый друг генерал фон дер Гольц своим присутствием освятили «гарцбургский фронт» от имени генералитета. Под этими предзнаменованиями Гитлер начал свои политические комбинации.

19 ноября 1932 г. Гинденбургу было послано известное письмо промышленников. 4 января 1933 г. на вилле у банкира Шредера было принято решение о формировании кабинета Гитлера с участием Папена— представителя «консервативных кругов». Настали решающие для истории страны дни. Хозяева буржуазной Германии пришли к выводу: вложить все полномочия власти в руки Гитлера и его партии и превратить буржуазно-демократическую Германию в фашистскую, т. е. в страну открытой диктатуры самых реакционных сил монополистического капитала. Никто не сомневался, что приход Гитлера к власти будет означать кровавый террор против прогрессивных сил, расправу с организациями рабочего класса, а во внешней политике— курс на войну. «Гитлер— это война!»— эти слова Эрнста Тельмана коротко и прозорливо определили смысл прихода нацизма к власти.

В эти дни резкая черта размежевания прошла через всю политическую жизнь Германии. На одной стороне оказались решительные борцы против Гитлера, возглавляемые коммунистической партией. Основным лозунгом КПГ было единство действий всех антифашистских сил, сопротивлявшихся Гитлеру. Во имя этой важнейшей цели КПГ предлагала союз и руку [42] помощи социал-демократам— другой крупной партии, за которой стояла часть рабочего класса. Но в этот решающий час правое руководство СДПГ, отравленное ядом антикоммунизма и пресмыкавшееся перед германским империализмом, отвергло предложения коммунистов о единстве действий. Тем самым лидеры СДПГ перешли через роковую черту и стали пособниками Гитлера.

Проблематика периода прихода нацизма к власти— далеко не академическая проблематика. Опыт истории показал, что антикоммунизм руководителей социал-демократии сыграл поистине роковую роль в политическом развитии Германии тех лет. Эту же роль он играет и сейчас, причем не только в Западной Германии, но и во многих других странах. Не раз случалось так, что на предложения коммунистических партий о совместных действиях против классовых врагов социал-демократические лидеры отвечали отказом. Результат всегда был печальным: реакция шла единым фронтом, а фронт трудящихся оказывался расколотым.

Эту горькую истину поняли многие немецкие социал-демократы, которых Гитлер бросил в концентрационные лагеря вслед за коммунистами. Один из руководителей СДПГ Рудольф Бретшейд погиб такой же героической смертью, как и Эрнст Тельман— и это звучит напоминанием тем социал-демократам, которые готовы пойти на услужение реакции. Нет, она и сейчас их не пощадит: когда мавры заканчивают свое дело, их заставляют уходить...

Вернемся же в январь 1933 г.

Фашистский лагерь был занят лихорадочными приготовлениями. Предстояло привести Гитлера к власти «законным», парламентским путем, поскольку правящие круги боялись дать повод для революционного выступления масс. Это особенно волновало руководителей рейхсвера. Так, командующий рейхсвером генерал Гаммерштейн говорил достаточно откровенно{77} :

—Если нацисты легально придут к власти, то это меня устраивает...

Почему это устраивало генерала? Он прекрасно понимал, что если Гитлер захочет устроить путч, то трудящиеся массы дадут ему отпор и начнется гражданская война, в исходе которой хозяева тогдашней Германии не были уверены. Это понимали и сами нацисты, которые решили идти к власти по дорожке, которую им услужливо проложила пресловутая буржуазная [43] демократия. Рейхсвер одобрил этот замысел, и Гаммерштейн заверял всех, что Гитлер «действительно хочет» легальности{78}.

Массы бурлили. 15 января 1933 г., в день годовщины убийства Либкнехта и Люксембург, в Берлине состоялась антифашистская демонстрация. 25 января под руководством КПГ на улицах Берлина прошла 130-тысячная манифестация под лозунгами: «Долой фашизм!», «Не допускать Гитлера к власти!» 25–10 такая же демонстрация состоялась в Дрездене.

В этой ситуации для сторонников Гитлера было необычайно важно заручиться поддержкой рейхсвера. И рейхсвер не обманул возлагавшихся на него надежд.

В прямом соответствии с волей крупнейших монополий фактически сложился негласный союз «Гитлер— рейхсвер», который во многом помог главе нацистской банды спокойно занять пост канцлера. Карл Брахер не без оснований считает, что этот союз был практически заключен в январе 1933 г. лично между Гитлером, с одной стороны, и Бломбергом и Рейхенау, со стороны рейхсвера, причем обе стороны дали вполне конкретные обещания. Гитлер обещал генералам ускорить процесс вооружения Германии, обеспечив армии привилегированное место в «новом государстве», а рейхсвер гарантировал ему свою поддержку как в приходе к власти, так и в последующей расправе с демократией{79}.

Этот сговор был закономерным следствием того курса на военно-политическую диктатуру, который проводил германский генералитет с момента создания рейхсвера.

Чтобы получить поддержку военных кругов, Гитлер использовал самые различные средства. Во-первых, он смог опереться на тех генералов рейхсвера, которые в эти годы уже стали завзятыми нацистами. На пост военного министра в будущем кабинете Гитлера предназначался генерал Вернер фон Бломберг— бывший командующий войсками I (Восточнопрусского) военного округа, являвшийся в 1932 г. военным представителем Германии на Женевской конференции по разоружению. Бломберг. давно связанный с нацистами, дал согласие, причем получил на это благословение главы германской военной клики фельдмаршала Гинденбурга. Вторая задача Гитлера состояла в том, чтобы «нейтрализовать» возможные возражения со стороны деятелей рейхсвера, группировавшихся вокруг тогдашнего [44] канцлера генерала Курта фон Шлейхера. Шлейхер находился у власти с лета 1932 г. Хозяева политической жизни Германии полагали, что генерал во главе правительства может совладать с положением и «усмирить» массы. Шлейхер вел хитроумную игру, потворствуя нацистам, но в то же время ища союзников среди других реакционных групп. С Гитлером Шлейхер поддерживал тесный контакт. В течение 1931–1932 гг. он неоднократно оказывал ему помощь.

В конце января 1933 г. Шлейхер окончательно пришел к выводу, что ему пора уступить место Гитлеру. Он понял, что «сильные мира сего» уже решили сделать ставку на коричневую клику, ибо только в ней они видели надежное средство борьбы с нарастающим протестом масс. Рейхсвер и его канцлер-интриган отодвигались на роль помощников гитлеровской клики.

26 января 1933 г. командующий рейхсвером Гаммерштейн, до которого дошли слухи о том, что готовится смена кабинета, отправился к своему другу Шлейхеру узнать, в чем дело. Шлейхер сообщил, что его отставка— дело нескольких дней. Что будет дальше, пока не ясно. Но для себя оба генерала уже сделали выбор. «Практически говоря,— так раскрывает ход мыслей Шлейхера английский историк Г. Крэйг,— было два возможных преемника: Гитлер и Папен... Из этих двух возможностей Шлейхер предпочитал первую»{80}. Другой исследователь этого периода— американский генерал Тейлор (обвинитель в Нюрнберге) сообщал: «Шлейхер думал о союзе с Гитлером, имея в перспективе коалицию нацисты— рейхсвер»{81}.

Это признавал и Гаммерштейн. В записи от 28 января 1935 г., сохранившейся в его личном архиве{82}, генерал сообщает, что сразу после разговора с Шлейхером он отправился к влиятельному человеку— секретарю имперской канцелярии Отто Мейснеру и предупредил его, что в кабинет Папена Гитлер не пойдет. Тем самым кабинет не сможет рассчитывать на устойчивость, а армии будет очень трудно защищать такую комбинацию.

Вслед за этим Гаммерштейн посетил Гинденбурга и имел с ним беседу на ту же тему. Сведения об этой беседе чрезвычайно противоречивы, и поэтому она стала объектом самых различных домыслов, среди которых главную роль играет попытка [45] обелить Гаммерштейна. Так, присутствовавший при беседе генерал фон дем Бусше-Игшенбург опубликовал в 1952 г. воспоминания, в которых утверждает, будто Гаммерштейн «серьезно предупредил президента по поводу Гитлера и безграничности его целей», на что Гинденбург будто бы ответил, что он не думает сделать канцлером австрийского ефрейтора{83}.

Эта довольно распространенная в западной литературе версия не подтверждается, однако, документами самого Гаммерштейна. В памятной записке Гаммерштейн чрезвычайно коротко резюмирует свой разговор с Гинденбургом: «Мейснер... просил меня изложить мои заботы господину президенту. Я это сделал». Но это краткое замечание тем не менее дает ключ к разгадке. Гаммерштейн сказал Гинденбургу то же, что по договоренности с Шлейхером говорил Мейснеру, следовательно, он выступал за правительство Гитлера, против других вариантов! Западногерманский исследователь Тило Фогельзанг сообщает тго этому поводу, что 26 января Гаммерштейн заявил Гинденбургу о невозможности повторить эксперимент правительства Папена (т. е. без нацистов) и что он «этому эксперименту явно предпочитает легальное призвание к власти Гитлера»{84}.

Когда Шлейхер 28 января вручал Гинденбургу свое заявление об отставке, то недвусмысленно посоветовал ему «правительство с национал-социалистской партией как лучшую возможность»{85}. Когда же на следующий день Шлейхер с Гаммер-штейном стали обсуждать ситуацию, то они решили активно помочь будушему фюреру. «Нам было ясно,— вспоминал Гаммерштейн,— что в качестве будущего рейхсканцлера возможен только Гитлер»{86}. Как пишет западногерманский историк Брахер, «если мы сегодня... утверждали бы, что со стороны руководства рейхсвера имелась серьезная оппозиция против призвания Гитлера, то это означало бы несправедливое искажение исторических акцентов»{87}. Если генералы вообще и думали о сопротивлении, пишет Брахер, то только против того кабинета, в котором не было бы Гитлера.

В исторической литературе, пытающейся доказать непричастность рейхсвера к приходу Гитлера, кроме легенды о действиях Гаммерштейна есть и другая легенда. Она гласит, что рейхсвер якобы пытался помешать Гитлеру занять пост, для чего потсдамский гарнизон получил приказ выступить в полной [46] боевой готовности, войти в столицу и сделать Шлейхера «военным Диктатором». Эта версия кочует из книги в книгу, причем даже называется человек, который якобы «разболтал» об этом тайном приказе Гаммерштейна: Вернер фон Альвенслебен-Нейгаттерслебен...

Совсем недавно английский журналист С. Делмер, долгие годы живший в Берлине, приоткрыл завесу над происхождением этой легенды. Он хорошо знал Альвенслебена в весьма специфическом качестве тайного агента рейхсвера, действовавшего в роли связника между Шлейхером и Гитлером. Так вот, Альвенслебен поведал Делмеру, что самолично пустил в ход слух о потсдамском гарнизоне, чтобы дать еще один козырь нацистам, пугавшим Гинденбурга призраком «бунта». Без излишней скромности Альвенслебен заявил, что именно он «тот человек, которому Гитлер обязан канцлерством...»{88}

Альвенслебен хвастался, но его хвастовство имело больше оснований, чем попытки западных историков отрицать причастность рейхсвера к захвату власти нацистами. В январские дни 1933 г. рейхсвер, будучи одним из инструментов владычества германской крупной буржуазии, стал инструментом нацистского «легального путча».

30 января 1933 г. Гитлер стал рейхсканцлером, Геринг— рейхскомиссаром Пруссии, Флик— министром внутренних дел, Бломберг— военным министром, Папен— вице-канцлером.

Торжественное единение рейхсвера, Гинденбурга и коричневой братии было подкреплено специальной церемонией, состоявшейся 21 марта 1933 г. в Потсдаме, в гарнизонной церкви, где покоились останки Фридриха П. В присутствии депутатов рейхстага, высших чинов государства и рейхсвера, генералов и фельдмаршалов кайзеровской армии престарелый Гинденбург прочитал декларацию, в которой подтвердил, что призванный к власти Гитлер пользуется его полным доверием. Гитлер ответил ему выспренной речью, и вслед за тем оба спустились в усыпальницу короля-кондотьера, кумира прусской военщины. Так прошел «день Потсдама», ставший символом единства Гитлера и генералов.

Через пару месяцев Гитлер сказал в речи перед «Стальным шлемом»: «Все мы прекрасно знаем, что если бы армия... не стояла на нашей стороне, то мы не были бы здесь»{89}.

Много лет спустя, в мае 1942 г., в узком кругу своих клевретов Гитлер вспоминал о «бурных днях» захвата власти. Он счел [47] нужным подчеркнуть, что «отношение армии к его канцлерству в тех условиях играло особую роль». Более того, почти в тех же выражениях, что Гаммерштейн в 1933-м, Гитлер в 1942 г. подтверждал, что одной из его главных забот было прийти к власти легальным путем и «не иметь трудностей с рейхсвером»{90}. И он их не имел.

Командование рейхсвера сделало свое дело. Это понимают даже буржуазные историки. Гордон Крэйг пишет: «На назначении Гитлера рейхсканцлером была поставлена печать одобрения армии»{91}.

Уилер-Беннет замечает по этому поводу: «В те роковые январские дни в их (генералов.— Л. Б ) власти было успешно противодействовать завершению национал-социалистского взлета... Но они не хотели этого»{92}.

Они хотели обратного— прихода Гитлера. 3 февраля 1933 г. они увидели Гитлера у себя в гостях.

Дальше