Часть третья. Плен

Глава 21. Военнопленный

Поле, на которое Гесс приземлился, оказалось пастбищем. Лежавшее севернее деревни Иглшем, оно начиналось сразу за Флорз Фарм. Ближайшей фермерской постройкой был коттедж, в котором с матерью и сестрой проживал пахарь Дэвид Мак-Лин — или просто М'Лин, как его называла местная пресса. Он был первым человеком, которого увидел Гесс, когда пришел в себя и повернулся на спину, чтобы освободиться от парашютных строп.

— Вы кто? — спросил Мак-Лин. — Британец или немец?

По словам пахаря, Гесс ответил на "почти безукоризненном английском" и "без тени страха или беспокойства", что он немец — гауптманн [капитан] Альфред Хорн — и что имеет важное сообщение для герцога Гамильтона.

Он освободился от парашюта, но стоять из-за поврежденной ноги ему было трудно, и Мак-Лин помог ему преодолеть короткое расстояние от пастбища .до дверей своего дома. В письме Ильзе Гесс рассказывал: "Он учтиво помог мне дойти до дома, усадил у камина и напоил чаем". Выпить чаю ему предложила мать Мак-Лина. "Когда он пришел к нам в дом, мы догадались, что он человек с положением и привык командовать", — рассказывала она репортерам впоследствии, когда выяснилось, кто был их гость. Особенно ее поразило качество его меховых летных ботинок, сшитых как будто из перчаточной кожи.

Мак-Лин вышел, чтобы привести кого-нибудь из представителей властей, и вскоре вернулся с лейтенантом Кларком из отряда местной обороны, а также с двумя солдатами из Королевской артиллерии, прихваченными Кларком из соседнего лагеря, и со "специальным" констеблем, находившимся на должности по совместительству. Увидев,, что неподалеку от фермы приземляется парашютист, они и еще двое офицеров из ополчения устремились на ферму. Кларк размахивал пистолетом "Уэбли" времен империалистической войны. По словам Гесса, он нетвердо стоял на ногах и от него воняло виски. Вероятно, на это намекала миссис Мак-Лин, когда сказала репортерам, что "на кухне, когда пришли военные, чтобы забрать его, возникло некоторое оживление, но он [Гесс] был среди них самым хладнокровным".

Кларк подтвердил, что его пленник — гауптманн Альфред Хорн, что он безоружен, после чего проводил его до машины, подталкивая в спину "своим огромным пистолетом", "радостно и продолжительно рыгая и спотыкаясь" в темноте. "Воистину Господь положил свой палец между его нетвердым пальцем и курком!" писал впоследствии Гесс в письме Ильзе. Они поехали в штаб роты "Си", 3-го батальона подразделения местной обороны, который размещался в скаутской хижине в соседней деревне Басби. Под неусыпным вниманием воинствующего Кларка Гесса доставили внутрь и поместили в боковой комнате. Там было пусто, и он, как это часто бывало, чтобы расслабиться, лег на спину; теперь он чувствовал, что очень устал и нуждался [323] в отдыхе, чтобы собраться с силами для доведения до конца своего великого предприятия. Настроение ему поднял "действительно милый маленький "Томми", принесший бутылку молока, которую, как решил Гесс, вероятно, припас для собственного ночного бдения.

Было 11.45 ночи, когда в штабе батальона в СкаутХолл, на Флоренс Роуд в Джиффноке, в миле вверх по дороге, зазвонил телефон. Оттуда, в свою очередь, об инциденте попытались сообщить в штаб Арджилльского и Сутерлендского шотландских полков в Пейсли, к западу от Глазго, и попросить военный эскорт для сопровождения пленника. Но телефонная линия была занята, и установить связь они сумели только после полуночи; одновременно они прислали отряд, чтобы забрать пилота из Басби, и в 12.15 Гесса, несмотря на на его протесты и заявления о срочном сообщении для герцога Гамильтона, доставили в Скаут-Холл в Джиффноке. К этому времени о происшествии узнал дежурный офицер Арджилльского полка и доложил о случившемся военному командованию сектора Клайд, там распорядились, чтобы пленного на ночь поместили в камеру в полицейском участке. Пока дежурный офицер Арджилльского полка передавал приказ в отряд местной обороны Джиффнока, из Клайда позвонили командующему зоной Глазго, после чего дежурный офицер зоны пытался связаться с Джиффноком, но линия была постоянно занята, и, чтобы дозвониться, ему пришлось прервать ведущийся разговор. Ему сказали, что захваченный летчик утверждает, что совершил перелет для того, чтобы встретиться с герцогом Гамильтоном, которого очень хорошо знает. Он приказал, чтобы задержанный человек оставался в Скаут-Холл до тех пор, пока он не договорится с ближайшим военным подразделением, чтобы его забрали.

В это время командир батальона местной обороны, недовольный тем, что летчик должен оставаться на ночь в тюремной камере, уже позвонил в Арджилль и [324] сказал им, что задержанный "офицер с положением и, возможно, нуждается в медицинской помощи" — кроме того, поскольку у человека имелось сообщение для герцога Гамильтона, было желательно, чтобы его допросили немедленно, тем более что говорить с нужной стороной он был готов. У дежурного офицера из Арджилльского полка создалось впечатление, что пленный был "личным другом герцога Гамильтона", что "он был серьезно ранен и нуждался в срочной медицинской помощи". Эти сведения он передал районному командованию Клайда и предложил допросить арестованного как можно быстрее; еще он добавил, что "пленный, возможно, до утра не протянет". Командование сектора Клайд сообщило об этом командованию зоны. В результате ночной дежурный зоны распорядился, чтобы летчика доставили в казармы Мэрихилла на северо-востоке Глазго, где имелись соответствующие медицинские условия. Потом он позвонил в подразделение Королевских ВВС в Тернхаусе, чтобы предупредить офицера дознания, капитана авиации Бенсона. Из его рапорта не ясно, знал ли он о том, что герцог Гамильтон был командиром тернхаусского подразделения ВВС (что вполне вероятно), как не ясно и другое: знал ли о том, что дежурный офицер Арджилльского полка незадолго до этого уже связался с более близким подразделением ВВС в Эбботсинче, под Глазго; он хотел выяснить, не проведут ли они допрос летчика. В ответ ему прозвучало твердое: "Нет, поместите его на ночь в полицейскую камеру".

Тем временем в Скаут-Холл Гесс стал центром внимания полиции и офицеров местной обороны. Число любопытных неуклонно росло. Его обыскали и потребовали выложить на стол содержимое карманов. Произвели опись. Эта опись и две другие, сделанные позже, когда то малое количество находившихся при нем вещей кочевало по разным инстанциям, пропали из отчетов папки WO 199/3288A, к которой первоначально [325] прилагались; несомненно, они находятся в деле 3288В, не подлежащем рассекречиванию до 2017 года. Причина секретности, предположительно, кроется в письме Гесса к герцогу Гамильтону. Из открытых отчетов следует, что Гесс прибыл специально, чтобы встретиться с герцогом, но о письме, привезенном им с собой, в них не упоминается. Единственный намек содержится в рапорте командира отряда местной обороны, который сообщал в Арджилль, что "у этого офицера [задержанного] имеется письмо для герцога Гамильтона". Возможно, что описи не подлежат просмотру в связи с тем, чтобы не раскрыть факт существования письма, содержание которого идет вразрез с официальной версией истории, — короче говоря, для того, чтобы скрыть факт утаивания самого письма. Иначе трудно объяснить, с какой целью описи были изъяты из рапортов и помещены в "закрытые папки".

Через какое-то время в Скаут-Холл прибыл польский консул, чтобы помочь полиции с переводом, позже в сопровождении офицеров ВВС там появился помощник командира Королевского корпуса летчиков-наблюдателей, майор Грэм Дональд. Майор Дональд следил за передвижением самолета Гесса по своему планшету в командном центре групп в Глазго. Получив сообщение о его крушении, он выехал на место. Осколки самолета были разбросаны на площади, превышающей полтора акра, но пожар был не сильным; по двойному килю и останкам фюзеляжа он установил, что разбился "Ме-110". Не обнаружив следов оружия и бомбовых подвесок (он, вероятно, имел в виду пушки, поскольку из официального рапорта следовало, что было найдено три пулемета, "все еще покрытые защитной смазкой"), заинтересовавшись пилотом, он отправился в Скаут-Холл и с ним два офицера ВВС из Эйра, которых он встретил на месте происшествия.

Когда они прибыли, атмосфера была довольно [326] напряженной. Польский консул допытывался у Гесса насчет "остальных парашютистов", в то время как тот утверждал, что был совершенно один, и отказывался говорить по-английски. До войны Дональд некоторое время жил в Мюнхене и немного владел немецким. Возможно, личность задержанного, как только он увидел его, вызвала у Дональда подозрения; он решил помочь допросить его. Было уже далеко за полночь, и Гесс, должно быть, начал терять выдержку. Он сказал Дональду, что имеет важное секретное донесение для герцога Гамильтона и должен немедленно увидеться с ним. По словам Дональда, это заявление всех развеселило. Но Гессу было не до смеха. Дональд пристально посмотрел на него и сказал:

— Вы чрезвычайно похожи на Гесса.

— Для меня это не новость, — холодно ответил Гесс. — Из-за этого часто попадал в неловкие ситуации.

Желая подловить его, Дональд среди идентификационных карточек с типами самолетов нашел "Ме-110" и попросил Гесса подписать ее.

Гесс повиновался.

Дональд видел, как тот написал "Альфред Хорн". Как выяснилось, на столе, куда по просьбе полиции он выложил содержимое карманов, наряду с плоской коробкой с гомеопатическими лекарствами, шприцем для подкожных инъекций, бумажником с семейными фотографиями, письмом герцогу Гамильтону и визитными карточками Хаусхоферов, лежал конверт с мюнхенским почтовым штемпелем, адресованный гауптманну Альфреду Хорну. В заключение Дональд сказал, что позаботится о том, чтобы его сообщение было доставлено герцогу. "Еще я скажу ему, что вас зовут Рудольф Гесс". Это заявление было встречено новым взрывом хохота, в то время как Гесс "рассмеялся деланно". В своих письмах Ильзе об этом инциденте Гесс не упомянул; возможно, из чувства неловкости. Собравшимся вокруг офицерам Дональд сказал, что не шутит. [327]

Неделю спустя он писал другу в Лондон, что был первым, кто узнал в пленнике Рудольфа Гесса: "Это было легко. Трудность состояла в том, чтобы найти здесь достаточно проницательного человека, способного согласиться с моей точкой зрения! К счастью, около двух ночи мне удалось связаться с герцогом Гамильтоном".

В ту ночь Гамильтону звонили, по крайней мере, трижды. Первым, вероятно, позвонил майор авиации Гектор Мак-Лин, инспектировавший на западном побережье Престик и Эйр. По его словам, примерно через час после крушения "Me-110" ему звонил сержант полиции из Иглшема (то есть сразу после полуночи) и сказал, что они задержали немецкого капита— на, желавшего встретиться с герцогом Гамильтоном. Мак-Лин тотчас позвонил в Тернхаус, но когда попросил пригласить к телефону герцога, ему сказали, что он удалился на покой.

— Куда?

— У него дом на базе.

Мак-Лин настоятельно попросил, чтобы его связали, но от слуги, снявшего в доме герцога трубку, получил еще более решительный отказ. Ему сказали, что герцог уже лег, но Мак-Лин потребовал, чтобы его разбудили. Через несколько минут он услышал, как герцог несколько раздраженно спросил, что случилось. Мак-Лин объяснил.

— Господи, Боже мой! — ответил герцог. — Зачем только я ему понадобился?

— Не знаю, он больше ничего не говорит.

— И что я, по-вашему, должен делать?

Мак-Лин сказал, что считает, что ему нужно пойти взглянуть на летчика. Гамильтон согласился и сказал, что будет.

Следующий звонок был из корпуса наблюдения.

Возможно, звонил майор Дональд. Но если так, он очень заблуждался относительно времени своего [328] звонка, "около 2 часов ночи", как написал он в своем последующем письме, потому что дежуривший ночью офицер из командного пункта зоны Глазго позвонил капитану Бенсону в Тернхаус задолго до 1.30, но к этому времени в Тернхаус уже позвонил кто-то из корпуса наблюдения. На звонок из Глазго ответил дежурный офицер в Тернхаусе и сказал, что капитана Бенсона нет. Когда же ему сообщили, что захваченный летчик просит встречи с герцогом Гамильтоном и, по всей видимости, готов говорить, он ответил, что уже слышал эту историю "от кого-то из корпуса наблюдения и аэродрома в Эйре"; еще он добавил, что капитан Бенсон в курсе и в 8.30 утра собирается отбыть в Глазго.

Если майор Дональд не ошибался во времени, он позвонил в Тернхаус еще раз, спустя примерно полчаса после этого, чтобы сказать, что говорить с герцогом Гамильтоном хочет не просто задержанный пилот, а Рудольф Гесс. По словам Джеймса Дугласа-Гамильтона, дежурный летчик сообщение в такой форме не передал, "вероятно, потому, что оно казалось неправдоподобным".

Источника для подтверждения этого он не называет, тем более что в одном из писем к Ильзе этот факт частично опровергается. Герцога Гамильтона, писал он, тоже уведомили о "странном сходстве" с Гессом.

Как видно из отчетов, имеющихся в открытых папках по делу задержания Гесса, самым странным и наиболее многозначительным в этом эпизоде было поведение герцога Гамильтона; подобно собаке Шерлока Холмса, которая не лаяла по ночам, он ничего не предпринимал.

Вопрос по этому поводу поставил в конце месяца полковник Файербрейс, руководитель разведывательной секции Генерального штаба Шотландского командования: "Если правда, что власти ВВС были [329] информированы до 01.00/11-го о том, что важный пленник хотел сделать им заявление, их пассивность неуместна, ввиду того, что задержанный мог иметь для передачи важную оперативную информацию. Можно предположить, что решение ничего до утра не делать было принято командиром крыла герцогом Гамильтоном не случайно, в связи с чем он не бросился сломя голову к месту происшествия, как сделал бы при обычных обстоятельствах".

Следует вспомнить, что в то воскресенье, 10 мая, Гамильтон отправил полковнику Блэкфорду в воздушную разведку письмо о возможном отъезде в Лиссабон для встречи с Альбрехтом Хаусхофером. После полудня того же числа он вылетел на "Харрикейне" из Тернхауса на Дремский аэродром, близ Норт-Берика в заливе Фирт-оф-Форт, где над заливом проводил тренировочный ближний бой со своим заместителем, о чем свидетельствует Джеймс Лизор. В записях тернхаусского подразделения ВВС какие-либо данные о патрулях не сохранились, но в книге регистрации операций 603-й эскадрильи имеется запись о борте "Б", летевшем 10 мая из Тернхауса в Дрем, и об "А", летевшем из Дрема в Тернхаус.

В тот вечер Гамильтон находился на дежурстве на командном пункте Тернхауса и наблюдал за небом, когда в секторе под ним был обнаружен "Рейд Х42", уходивший в сторону моря. Таким образом, он не нес ответственности за принятые действия. Обнаружить, какие действия были приняты на базе, отвечавшей за указанный сектор, Эклингтон ВВС, невозможно, поскольку журнал регистрации операций оказался мало информативным документом. О патрулировании и о боевых вылазках записей не было. Следует вспомнить, что в регистрационном журнале 13-й группы Устонского подразделения ВВС говорилось о "72 Уайт" [двух "Спитфайрах"], получивших боевое задание и обследовавших Фармские острова Холи-Айленд", но из [330] журнала 72-й эскадрильи явствует, что никаких "Спитфайров" в то время в воздухе не было. Однако, когда выяснилось, что мишень раздвоилась, на перехват "42J" в Эклингтоне был поднят один "Спитфайр" — он был один ввиду того, что солнце уже зашло, а в темноте два "Спитфайра" не смогли бы оставаться вместе на длительной вылазке. "42J" вошел в сектор как раз в тот момент, когда пересек Шотландские холмы, но поскольку он направлялся к Глазго, ему на перехват из Эйра поднял "Дефайант" Гектор Мак-Лин, отвечавший на западном побережье за воздушное пространство Престика и Эйра. Журнальные записи, какими бы скудными не были, и сообщения тех, кто принимал непосредственное участие в действиях, опровергают последующее заявление, поступившее из Тернхауса, о том, что были приняты "нормальные действия", "чтобы перехватить и сбить вражеский самолет". К примеру, пилот "Спитфайра" из Эклингтона, поднятый по тревоге в 10.20, Морис Покок, твердо убежден, что был отправлен на перехват и уничтожение нарушителя. Заявление из Тернхауса является сомнительным уже потому, что поступило из Тернхауса, а эта база не имела к инциденту никакого отношения. Если Гесс и Гамильтон договорились обо всем, наподобие того, как это было сделано на базе ВВС в Лимпе для "Кондора" Баура с Гитлером на борту (на 10 мая договоренность все еще оставалась в силе), Гесс совершил приземление не в том секторе. Гамильтон мог только наблюдать, в то время как другие пытались совершить перехват. Можно предположить, что неспроста Гамильтон совершал днем вылет над заливом Форт, неспроста в тот вечер дежурил на командном пункте. Возможно, он ждал Гесса. Но это только предположение.

Достоверно и непонятно другое — последовавший с его стороны отказ взглянуть на неизвестного пилота самому и позволить взглянуть на него своему офицеру дознания, Бенсону, хотя, по многочисленным данным, [331] летчик настаивал на встрече и утверждал, что имеет важное послание. Это противоречило не только принципам следственных органов, но и здравому смыслу. Даже если принять во внимание, что Гамильтон был изнурен несколькими днями неусыпного бдения в своем секторе, он мог послать на место Бенсона или попросить разузнать обо всем кого-нибудь с базы ВВС Эбботсинча или Эйра. В тот момент, когда он закончил дежурство и ушел домой спать, Лондон подвергся жестокому воздушному налету, оказавшемуся на ту дату самым разрушительным из всех. Задержанный летчик мог обладать жизненно важной информацией. Скорее всего, пассивность Гамильтона была намеренной, не исключена возможность и того, что о случившемся он поставил в известность Шолто Дугласа из штаба командования истребителей и получил приказ до утра никаких действий не предпринимать. Это могло бы объяснить и тот факт, что база ВВС в Эбботсинче, получив после 12.15 ночи предупреждение из Глазго, на него не отреагировала и своего офицера на место не послала.

Не приходится сомневаться, что Черчилль, Кадоган, а также, вероятно, Стюарт Мензис, Тар Робертсон, Бойль из воздушной разведки и Шолто Дуглас в ту ночь когото ждали. Это ясно из событий следующего дня. И если верить замечательной истории, рассказанной тогдашним секретарем профсоюза транспортных и неквалифицированных рабочих Йоркширской зоны, Альбертом Джеймсом Хейлом, ждали они Гесса. Сообщение Хейла было опубликовано в "Йоркшир Пост" в 1969 году. Он утверждал, что 9 мая, примерно в середине дня, ему позвонил Эрнст Бевин, министр труда в правительстве Черчилля и попросил вечером, в 6.30, приехать в здание муниципалитета Шеффилда; там он (Бевин) должен был выступить с обращением к региональной конференции, но ему срочно нужно было переговорить с Хейлом. Когда Хейл появился, он отвел его в отдельную комнату и [332] показал закодированное сообщение, которое, как он сказал, только что получил от одного из своих информаторов из промышленных кругов Германии. Этот шифр придумал Хейл, когда был секретарем движения "Нет войне" Южного Уэлса; он обучил ему одну лондонскую девушку, ставшую "информатором из промышленных кругов", на которого ссылался Бевин. Из расшифровки послания следовало, что в Британию для встречи с герцогом Гамильтоном вылетел Гесс. Но Хейл попросил дать ему время, чтобы убедиться. После того, как Бевин закончил выступление, они собрались в гостиничном номере в Лидсе, и Хейл подтвердил, что Гесс действительно собирается лететь к Гамильтону с мирными предложениями. Бевин тотчас позвонил Черчиллю. Хейл, частично слышавший разговор, решил, что Черчилль воспринял все как шутку.

На другое утро в 9.30 Хейл снова увиделся с Бевином и узнал, что Гесс приземлился в Шотландии; но эту информацию нужно было хранить в строжайшем секрете. Понятно, что утром 10 мая в Шотландии Гесс не приземлялся. Однако не исключена возможность, что Хейл перепутал даты; он говорил о событии почти тридцатилетней давности. Возможно, он отнял день от известной даты приземления, 10 мая, решив, что Бевин позвал его расшифровать донесение за день до этого, то есть 9 мая. На самом деле Бевин выступал в Лидсе в субботу вечером, 10 мая, он просил мужчин пенсионного возраста принять участие в сельскохозяйственных дренажных работах и внести вклад в битву за Атлантику, подготовив под сельскохозяйственные нужды миллион дополнительных акров. Таким образом, если сместить даты Хейла на один день вперед, его сообщение становится вполне правдоподобным — с другой стороны, зачем профсоюзному деятелю придумывать столь невероятную историю?

Если принять в расчет его сообщение, получается, что не только Черчилль ожидал прибытия Гесса, но и [333] герцог Гамильтон знал, что на одиночном "Ме-110" прилетел не кто иной, как Гесс, но ничего не сделал, потому что в воскресенье, 11 мая (если мы сместим дату Хейла на день вперед), в 9.30 утра, когда Бевин сказал Хейлу о приземлении Гесса в Шотландии, Гамильтон еще не посетил казармы Мэрихилла, чтобы увидеться с Гессом.

Удивительно другое: как лондонская девушка, "информатор Бовина из промышленных кругов" Германии, вернее, его посредник с настоящим информатором, или ее источник узнали один из двух наиболее хранимых секретов нацистской Германии — второй касался истинной даты начала операции "Барбаросса". Вероятнее всего, источник информации находился на заводе Мессершмитта в Аугсбурге, возможно, им был сам Вилли Мессершмитт или другой человек, приближенный к Герингу. Мессершмитт и Геринг хотели мира с Великобританией в такой же степени, как Гесс; оба должны были знать дату события; предполагается, что оба они впоследствии передавали сведения бри— танцам — Мессершмитт предупредил об эсэсовских парашютистах, сброшенных для поиска Гесса и его ликвидации, а Геринг сообщил о неизбежности "Барбароссы".

В казармы Мэрихилла герцог Гамильтон прибыл в сопровождении своего офицера дознания капитана ВВС Бенсона в воскресенье, 11 мая, в 10 часов утра. Офицер охраны показал им помещенные в сейф предметы, находившиеся в карманах задержанного. По словам герцога Гамильтона, они включали "фотоаппарат "Лейка", фотографии самого Гесса и маленького мальчика, лекарства, а также визитные карточки доктора Карла Хаусхофера и его сына, доктора Альбрехта Хаусхофера"; о письме, адресованном ему, он не упомянул. Возможно, ночью его переслали ему на авиабазу в Тернхаус, и он принес его с собой. Но это только предположение, хотя и вполне логичное; впоследствии, [334] правда, в палате общин министр авиации Синклер категорически будет оспаривать передачу Гамильтону каких-либо посланий от Гесса.

Потом офицер охраны проводил их в небольшую боковую комнату в помещении казарменного госпиталя, куда поместили Гесса после того, как привезли туда в 2.30 ночи. Когда они вошли, он лежал в кровати. Он тотчас сказал Гамильтону, что хочет говорить с ним наедине, и двух других сопровождавших его офицеров герцог отпустил. Его собственный отчет является единственным источником информации о том, что происходило между ними. По словам Гамильтона, Гесс начал с того, что сказал, что видел его в 1936 году во время Олимпийских игр в Берлине, когда герцог обедал у него в доме; он спросил, не узнал ли он его и представился: "Рудольф Гесс". В отчете Гамильтон указал, что не помнит, чтобы встречался с Гессом раньше.

Такой же вывод можно сделать на основании отрывка из одного письма Гесса к Ильзе. Гамильтон, писал он, когда шел на встречу с ним, не верил, что это может быть Гесс. Но постепенно в процессе беседы он убедился в этом и спросил, Пораженный: "Вы и в самом деле он [Гесс]?" На основании этого можно сказать, что сначала Гамильтон не верил, что прилетел Гесс, но из разговора понял, что это действительно он. Но его удивление могло быть воображаемым. Тем более что Гесс мог не очень хорошо понимать его английский. Но главным все же остается вопрос, как из разговора он мог догадаться, что это Гесс, если не встречал его раньше или не помнил определенных частных деталей из прежних встреч или встречи.

Гесс по-английски сказал Гамильтону, что прибыл с гуманной миссией. Фюрер не хочет победы над Британией, а желает остановить кровопролитие. Альбрехт Хаусхофер говорил ему, что, как ему кажется, он [герцог] тот англичанин, который поймет эту точку [335] зрения, и он пытался устроить встречу с ним в Лиссабоне. О своей собственной миссии он сказал, что это была его четвертая попытка долететь до Дангевела, первую он предпринял в декабре, но тогда из-за плохой погоды он вернулся, и в другие разы тоже. Пока Британия одерживала в Ливии победы, он не делал подобных попыток, поскольку их могли рассматривать как проявление слабости; он был рад прибыть теперь, когда Германия добилась успеха в Северной Африке и Греции.— А тот факт, что прибыл он сам, доказывает его искренность и желание Германии заключить мир. Фюрер был уверен, что рано или поздно Германия победит, и хотел остановить бессмысленную бойню.

Потом Гесс спросил Гамильтона, не сможет ли он собрать ведущих членов своей партии, чтобы "провести переговоры относительно мирных предложений". Гамильтон ответил, что в стране теперь одна партия, тогда Гесс перечислил ему условия заключения мира, предлагаемые Гитлером: первое — он будет требовать гарантий, исключающих в будущем возможность военного противоборства обеих стран. Когда Гамильтон поинтересовался, каким же образом можно достичь этого, Гесс ответил, что Британия должна отказаться от традиционной для нее политики противостояния самой сильной в Европе власти. Гамильтон возразил, если бы такое соглашение было возможно, его следовало заключить до начала войны, но поскольку Германия предпочла войну, в то время как Великобритания отчаянно желала мира, такое соглашение сейчас представлялось ему безнадежным.

Дискуссия на этом закончилась. Хотя Гесс мог изъясняться по-английски, у Гамильтона сложилось впечатление, что он не вполне понимал, что он [Гамильтон] ему говорил, поэтому он сказал Гессу, что для продолжения беседы должен привести переводчика. Скорее всего, он хотел доложить обо всем, что узнал, и получить инструкции; иначе в качестве [336] переводчика он мог бы пригласить Бенсона. Прежде чем Гамильтон ушел, Гесс попросил его замолвить за него слово перед королем; еще он попросил не сообщать о нем прессе и отправить телеграмму Ротхакеру, Герцогштрассе, 17, Цюрих, с сообщением, что Альфред Хорн в добром здравии. Фрау Ротхакер была одной из его двух престарелых тетушек и жила в Швейцарии.

Оставляя Гесса, Гамильтон, похоже, мало сомневался относительно его личности. Гарнизонному командованию он доложил, что арестованный является "важной персоной, и его следует поместить в более надежное место, где не бомбят, и приставить соответствующую охрану". По словам Джеймса Дугласа-Гамильтона, Гесс сам попросил, чтобы его вывезли из Глазго, поскольку боялся погибнуть от германских воздушных налетов. Однако в отчете Гамильтона это заявление не фигурировало. В любом случае командир гарнизона прислушался к совету: после обеда Гесса на машине "скорой помощи" в сопровождении эскорта доставили в Драйменский военный госпиталь в замке Бьюкенена у Лох-Ломонда и приставили к нему должную охрану.

Тем временем Гамильтон, взяв фотографии, привезенные Гессом, отправился на место падения его "Me-110", после чего вернулся в Тернхаус. Как следует из его "Дополнительных заметок по инциденту с Гессом", сделанных, вероятно, в 1945 году, он позвонил командующему ВВС и сказал, что у него имеется важное сообщение для министерства иностранных дел. Далее в его "Заметках" говорится:

"Тогда, чтобы доложить о деле, я попытался связаться по телефону с секретарем, сэром Александром Кадоганом. Я дозвонился его секретарю и попросил устроить мне личную встречу с самим сэром Александром. На что мне ответили, что сэр Александр является очень занятым человеком, но, возможно, он сумеет принять меня следующим утром, если у него появится "окошко". У меня с секретарем возник спор... [337]

Вдруг в середине этой желчной перепалки возник незнакомый голос:

— Говорит секретарь премьер-министра. Премьер-министр прислал меня в министерство иностранных дел, поскольку ему стало известно, что у вас имеется какая-то интересная информация. Я только что появился и хотел бы узнать, что вы предлагаете делать".

Из этого ясно, что Черчилль был осведомлен о случившемся до того, как Гамильтон позвонил в министерство. Секретарем, которого премьер-министр прислал в министерство иностранных дел, был Джок Колвилл. Объяснение, которое Колвилл позже придумал для оправдания своего присутствия, служит доказательством того, что действительные факты, связанные с прибытием Гесса, отличаются от официальных версий; следует сказать, что в своих отчетах все участники событий стремились скрыть часть правды, что, в конечном счете, привело к противоречивости их показаний. В 1969 году Колвилл рассказывал Джеймсу Дугласу-Гамильтону, что в то утро ему приснился странный сон, сочетающий в себе элементы книги Питера Флеминга "Воздушный визит" (фантазии о прибытии Гитлера в Англию на парашюте) и последних сообщений об облете Герингом Лондона с целью инспектирования результатов бомбежек. Впечатление, оставленное сном, было настолько ярким, что, разговаривая в тот день с Гамильтоном по телефону, он все еще находился под его влиянием. Гамильтон сказал ему, что произошло нечто из ряда вон выходящее, в духе "романа Э.Филлипса Оппенгейма", но что именно, уточнять не стал. Колвиллу на память пришел его сон, и он спросил:

— Кто-то приехал?

— Да, — ответил Гамильтон после паузы. После этого Колвилл позвонил премьер-министру и получил приказ привезти Гамильтона в Дичли-Парк, загородный дом в предместьях Оксфорда, где Черчилль проводил выходные. В 1985 году в опубликованной версии [338] дневников Колвилл приводит больше деталей: утром он зашел в министерство иностранных дел, чтобы посплетничать со вторым личным секретарем Энтони Идена, Николасом Лофордом, находившимся в выходные при исполнении служебных обязанностей. Когда он появился, Лофорд разговаривал по телефону; увидев Колвилла, он сказал своему собеседнику, находившему по другую сторону провода:

— Минуточку, вот, кажется, человек, который вам нужен. — Он взял трубку, и Гамильтон поведал ему об инциденте с "разбившимся нацистским самолетом", который словно сошел со страниц романа Э.Филлипса Оппенгейма.

Если Колвиллу в ту ночь и снился сон о "Воздушном визите", как пытался он представить в своем дневнике, то звонок Гамильтона случился не утром, как сообщал он в своих обоих послевоенных воспоминаниях, а поздним днем. Джеймс Дуглас-Гамильтон утверждает, что его отец, герцог, "днем после того, как забрал письмо, написанное ему Альбрехтом Хаусхофером в июле 1939 года, поехал в Тернхаус"; еще он прихватил с собой копию письма Альбрехта, датированного сентябрем 1940 года и переданного ему воздушной разведкой; возможно, поначалу он подумал, что Гесс и впрямь является глашатаем реального мира, именно тогда он принял решение позвонить командующему ВВС. Как бы то ни было, в дневнике сэра Александра Кадогана имеется более точное указание времени звонка в министерство иностранных дел:

"5.30. Эддис [дежурный клерк] сообщил мне по телефону следующую историю: близ Глазго приземлился немецкий пилот и попросил встречи с герцогом Гамильтоном. Последний так ошеломлен, что собирается лететь в Лондон, чтобы сегодня же вечером встретиться со мной в доме 10. Ему сказали, что меня не будет в Лондоне до 8 часов. Встречу назначили на 9.15. Спустя полчаса узнаю, что премьер-министр [339] распорядился встретить его на аэродроме и доставить в Чекере — так что мне не стоит бес-с-с-спокоиться!

Ушел в 6. Был дома в 7.50. Лондон прошлой ночью подвергся ужасной бомбежке..."

Загруженный до предела работой в министерстве, Кадоган отдыхал в загородном доме, но, узнав о немецком летчике, приземлившимся близ Глазго, он счел необходимым принять у себя в Лондоне полковника авиации из Эдинбурга. Черчилль, отдыхавший под Оксфордом, сначала отправил в министерство иностранных дел Колвилла, потом, после ожидаемого разговора Колвилла с Гамильтоном, приказал ему прислать на ближайший аэродром, Кидлингтон, машину, чтобы встретить герцога и доставить в Дичли-Холл — Кадоган ошибся, когда писал, что в Чекере. Хотя герцог обладал определенным социальным статусом, он служил полковником на дальней авиабазе; невероятно, чтобы Черчилль или Кадоган пошли на такие приготовления, если бы не знали, что ожидается чье-то прибытие. О чем обмолвился Колвилл, когда спросил: "Кто-то приехал?"

По телефону Гамильтон сказал Колвиллу, что прибудет в Нортхолт, что он и сделал, сев за штурвал "Харрикейна". По прибытии он получил приказ следовать в Кидлингтон, но пока он работал над маршрутом, кто-то заглушил мотор "Харрикейна", и он не мог запустить его. На то, чтобы получить другую машину, у него ушел час или около того. Когда он собрался лететь в Кидлингтон, уже стемнело. Было десять часов вечера или больше. На месте его ожидал казенный автомобиль, доставивший его в Дичли-Холл, особняк шестнадцатого века, расположенный около места рождения Черчилля — Бленхеймского дворца. После того, как он умылся и попытался привести себя в более или менее презентабельный вид после столь изнурительного дня, "до невозможности напыщенный и щеголеватый дворецкий" спросил, куда он хочет, чтобы его проводили, к дамам или джентльменам. [340]

— К джентльменам, — сказал он.

Его проводили в столовую, где сидели мужчины с сигарами и слушали Черчилля, находившегося в ударе. Увидев его, премьер-министр воскликнул:

— А теперь расскажите нам вашу забавную историю!

Гамильтон сказал, что предпочитает поговорить с ним наедине. Но Черчилль, по-видимому, решил, что его прежде стоит покормить, поскольку его усадили за стол и подали обед. Черчилль тем временем продолжил выступление. Он был в "потрясающей форме", как вспоминал Гамильтон, "все время отпускал шуточки", постепенно "все мужчины удалились, остался лишь премьер-министр и министр авиации, оказавшийся в числе гостей".

Тогда он и рассказал свою историю. Премьерминистр, как писал он впоследствии, "был ошеломлен". По словам Джеймса Дугласа-Гамильтона, Черчилль с пристрастием допытывался у герцога: "Не хотите ли вы сказать, что у нас в руках находится заместитель фюрера Германии?" Гамильтон ответил, что такое у него, во всяком случае, сложилось впечатление, и вытащил фотографии, взятые из бумажника Гесса. Изучив их, Черчилль и сэр Арчибальд Синклер пришли к выводу, что человек действительно "довольно похож на Гесса". Черчилль к этому времени начал проявлять признаки нетерпения. На вечер был намечен показ фильма.

— Ладно, Гесс или не Гесс, — сказал он, — я намерен смотреть братьев Маркс!

Дальнейшее обсуждение было отложено на более позднее время. [341]

Дальше